опять  будут  бить  евреев.  Знаете,  почему?  Не  знаете?  И
правильно. Никто не знает. А я вам вот что скажу. В каждом  народе  есть
пакостники. Поверьте, большинство евреев приличные люди,  но  нас  будут
судить за гнусности Маркса и его последователей... Вот и мой зять  Абрам
воюет за большевиков.
   - Я никогда не обвинял людей по их национальному признаку,  -  пресек
Тимур речевой поток хозяина.
   - Вы разумный молодой человек, - заключил Мойша и наконец  перешел  к
делу:
   - Я помню, что вы намекнули на заказ и приличное вознаграждение?  Так
я вас внимательно слушаю.
   Тимур полез в нагрудный карман жилета, достал кожаный футляр, раскрыл
его и извлек мерцающий гранями белый камень. Старый еврей  преобразился.
Глаза его загорелись, а с лица исчезло жалобное, печальное выражение.
   - Какая любопытная вещица! Это горный хрусталь.  Но  я  впервые  вижу
этот камень такой чистой воды. Можно мне взглянуть на него поближе?
   - Конечно. Вам же с ним работать,  -  ответил  Тимур  и  вложил  свой
магический  кристалл  в  ладонь  мастера.  -  Я  хочу,  чтобы   вы   его
скопировали.
   Мойша мелкими шажками подбежал  к  рабочему  столу,  сдернул  с  него
рогожу, зажег лампу и принялся изучать камень под лупой.
   - Вы хотите иметь точную копию, молодой человек?
   - Мне нужны две точных копии, - ответил Тимур.
   - И вы желаете, чтобы я скопировал письмена на его обратной  стороне?
- прошептал Рамович.
   - И письмена тоже.
   - Это очень трудная работа, - шепотом сообщил Мойша.
   И Тимур услышал в шепоте профессионала одновременно восторг и ужас.
   - Сколько времени займет эта трудная работа, и во что вы ее  оцените?
- поинтересовался он.
   Мастер погрузился в  раздумье  и  засопел.  Прошло  несколько  минут,
прежде чем Тимур снова услышал его голос:
   - Если я не буду спать ни днем, ни ночью, может, неделя, может,  две,
а может, никогда. Я подобного заказа  не  имел.  Мне  страшно  назначать
дату. Грани я могу скопировать быстро. Но письмена - это  совсем  другое
дело. А цену  я  пока  назвать  затрудняюсь.  Кстати,  чем  вы,  молодой
человек, собираетесь расплачиваться?
   Заказчик расстегнул плащ, извлек из  внутреннего  кармана  мешочек  с
золотом и протянул хозяину. Достав  из  мешочка  монеты,  старый  ювелир
выложил золотые кружочки на ладонь и, прикрыв глаза,  кончиками  пальцев
проверил их подлинность.
   - Полный порядок. Это таки настоящие деньги. Сейчас в Европе скверное
время. А золото всегда золото. - Рамович убрал монеты назад в мешочек  и
протянул заказчику.
   - Оставьте их у себя. Так вам будет спокойнее работать,  -  предложил
Тимур.
   Но мастер отказался:
   - Нет, во-первых, брать деньги вперед - плохая примета. А  во-вторых,
если бы вы нашли возможность помочь дочери! Вы наверняка знаете, как ваш
отец, пусть земля будет  ему  пухом,  получил  сведения  о  моей  родной
девочке. Если моя работа вас устроит, перешлите немного золота ей.
   - Не уверен, что это в моих силах. Я не скоро вернусь в Россию.
   - Как бы я хотел увидеть дочь и внука, - прошептал  Мойша.  -  Вы  не
спросили вашего отца, как он узнал о Рути и что у нее родился сын?
   - Я не мог спросить. Эти сведения отец мне передал уже после  смерти,
- печально сообщил Карамжанов.
   Раймович вновь побледнел и уставился на гостя.
   - Что вы сказали? Или я ослышался?
   - Вы не ослышались. Ваше имя он мне тоже назвал после гибели.
   В комнате ювелира наступила гробовая тишина.
   - Вы смеетесь над старым человеком? - дрожащим голосом наконец  изрек
Раймович.
   - Не удивляйтесь, мой отец обладал возможностями  общаться  с  другим
миром.
   Его дух поборол утрату тела и явился ко мне с последним  напутствием.
Он и меня обучил этому.
   - Я вам не верю, - прошептал хозяин.
   - Сейчас поверите, - ответил  Тимур  и,  скинув  пальто,  поднялся  с
кресла.
   Вынув из кармана шелковый узелок,  он  на  глазах  пораженного  еврея
добыл из него бронзовые статуэтки тибетских  божков,  постелил  шелковый
платок на пол и расставил фигурки треугольником. Затем извлек из кармана
плоскую кремневую  зажигалку  и  поджег  маленькую  веточку.  Рамович  с
недоумением следил за его действиями. Хвойная веточка  наполнила  воздух
странным благовонием, и над комнатой поплыло розовое облако, обволакивая
все  вокруг.  Мебель  и  предметы  словно  исчезали.  Вместо  них  перед
изумленным хозяином возник  южный  дворик,  яблони,  увешенные  плодами,
моросящий мелкий дождь и молодая женщина, укачивающая под навесом летней
кухоньки малыша. Рядом на плите в  кастрюле  что-то  кипело,  и  Рамович
уловил из-под крышки запах чеснока и перца.
   - Доченька, - прошептал он и шагнул вперед. Молодая  женщина  подняла
голову и посмотрела в его сторону:
   - Папа, как я часто думаю о тебе! Ты ведь даже не  знаешь,  что  стал
дедушкой. Внука мы с Абрашей в  твою  честь  назвали  Мойшей.  Посмотри,
какой он красивый. - И она подняла  замотанного  в  одеяло  малыша.  Тот
испугался и закричал. Молодая мама уселась на лавку  и  стала  укачивать
ребенка.
   Постепенно розовый туман рассеялся, и комната  ювелира  вернула  свои
очертания. Рамович сидел, закрыв лицо руками, не в  силах  вымолвить  ни
слова.
   Тимур собрал фигурки, снова завязал их в шелковый платок и спрятал  в
своем кармане.
   - Я схаботаю вам копии этого гохного хусталя  и  напишу  письмена  на
обхатной стохоне, - пообещал старый мастер, продолжая сидеть с опущенной
головой.
   Тимур не сразу понял, о чем ему толкуют. Он  задумался  и  на  минуту
перестал исправлять для себя дефект речи собеседника. Но быстро  включил
мозг и, расставив букву "р" в нужных  словах,  с  улыбкой  направился  к
двери.
   - Обязательно сработаете.  Ведь  отец  сказал,  что  вы  единственный
ювелир на свете, способный это сделать.
   Пораженный старик не смог проводить гостя. Переживание,  связанное  с
мистическим видением дочери, отняли у любящего отца слишком много сил.

***

   Слава Синицын шел по улице, вытянув шею.  Мгновениями  ему  казалось,
что  он  видит  этого  человека,  потом  тот  словно  растворялся  среди
прохожих, и старший лейтенант думал, что потерял преследуемого. Когда он
уже решил повернуть назад,  седая  голова  возникала  снова.  Слава  шел
быстро, переходил на бег, но расстояние между  ними  оставалась  то  же.
Сколько времени длился этот марафон, Синицын не  понимал.  Он  не  знал,
идет по следу пять минут или час, просто перестал ощущать время. Сидя  в
пельменной с коллегами, молодой следователь случайно  глянул  в  окно  и
увидел темные глубокие глаза, взирающие на него с улицы. Это был тот  же
пожилой мужчина или очень моложавый старик, которого  старший  лейтенант
видел из квартиры писателя Каребина в дверной глазок  во  время  первого
ночного дежурства.
   Капитан Лебедев был прав. Не узнать этого человека  Синицын  не  мог.
Слишком уж поразила его тогда внешность незнакомца. Седой затылок  опять
мелькнул впереди, и  Синицыну  показалось,  что  его  объект  свернул  в
какое-то здание. Слава метнулся туда и оказался  возле  вахтерши.  Бабка
сидела на стуле и спокойно перебирала спицами.  Вахтерша  вязала  носок.
Увидев запыхавшегося незнакомого молодца, она быстро встала и преградила
ему дорогу.
   - Ты куда, мил человек?
   Слава оторопело посмотрел на бабку. Потом  до  него  дошел  смысл  ее
слов, и старший лейтенант, достав служебное удостоверение,  раскрыл  его
перед  носом  вахтерши.   Та   внимательно   изучила   удостоверение   и
подвинулась.
   - Милицию не пущать нельзя. Тебе, мил человек, кого?
   - А кто сейчас вошел через эту дверь? - вопросом  на  вопрос  ответил
Синицын.
   - Да уж полчаса никого. Репетиция началась. Все  на  малой  сцене.  В
большом зале маляры хозяйничают. Так что репетиции теперь  где  придется
проводят.
   Сегодня в малом зале. Там уже покрашено. А пришли все. Даже  Трофимов
сегодня опоздал всего на пятнадцать минут. А  его,  бывает,  и  по  часу
ждут. Народный артист все-таки...
   - Так это театр? - удивился Слава  и  только  теперь  заметил  афиши,
веером расклеенные на  стене.  Афиши  были  разного  цвета,  и  названия
спектаклей тоже стояли разные, но фамилия внизу каждой была  одна  и  та
же: "Художественный руководитель Эраст Митрофанович Переверцев".
   - Ты чего, милок,  не  в  себе?  -  внимательно  изучая  растерянного
работника милиции, заподозрила вахтерша.
   - Нет, все нормально. Скажите, а ваш бухгалтер поправилась?
   - Галина Бенедиктовна уже вчера на работу  вышла.  Ей  сейчас  болеть
нельзя.
   Ремонт - Вахтерша провела Славу в закуток под лестницей, где временно
трудился  выгнанный  из  своего  кабинета   рабочими   финансовый   мозг
организации  -  Галина  Бенедиктовна  Лучинская,   оказавшаяся   молодой
темноволосой  пышечкой.  Галя  уже   слышала,   что   ею   интересовался
следователь, и приходу Славы не удивилась.
   - Чем могу помочь милиции? - деловито поинтересовалась она.
   Синицын попросил вспомнить, какая фирма пятого июня снимала под  свое
мероприятие здание театра.
   - Ой, это сейчас не просто.  К  шкафам  не  подойти.  Я  и  сама  без
кабинета.
   Там полы циклюют, - пожаловалась Галя. - Вам срочно?
   - Да уж срочнее некуда, - ответил  Слава.  Он  понемногу  приходил  в
себя, хотя и не понимал до конца, как здесь оказался.
   - Хорошо, я постараюсь. Вы посидите немного.
   - А можно я поброжу по театру? - попросил следователь.
   -  Бродите,  только  не  запачкайтесь.  Везде  краска  и   грязь,   -
предупредила его девушка и исчезла.
   Синицын двинулся по театральным помещениям, которые по случаю ремонта
меняли свои функции. В большем туалете для публики хранились  костюмы  и
реквизит. Коридоры были завалены фрагментами декораций,  а  в  актерских
уборных громоздились банки и бочки с краской.
   Вахтерша уверенно заявила, что через служебный вход последние полчаса
никто не входил. Слава тем не менее заглядывал всюду, в надежде отыскать
таинственного незнакомца. Он не  подозревал  вахтершу  в  обмане.  Бабка
могла  его  и  не  заметить.  Но  седоволосого  пожилого  мужчину  среди
костюмеров, гримеров и прочих служителей кулис  молодой  следователь  не
увидел. Заглянул он и в малый зал, где шла репетиция. Эраст Митрофанович
сидел за маленьким столом, рядом со сценой  и,  наблюдая  за  артистами,
делал в своей тетради  какие-то  пометки.  Увидев  Синицына,  он  сперва
удивленно вскинул бровь, затем вспомнил молодого  человека,  махнул  ему
рукой и снова углубился в свои записи. Ни в малом зале, ни в креслах, ни
на сцене среди артистов пожилого мужчины  с  темными  глубокими  глазами
Слава тоже не обнаружил.
   Он вернулся в закуток, временно служивший бухгалтерией, и стал ждать.
Галя вкатилась словно шарик.
   -  Как  же  я  могла  забыть?!  В  тот  день  у  нас  было   истинное
столпотворение! В Россию приезжал внук великого художника Стерна. Сергей
Юльевич Стерн здесь выступал. Зал снимали на  паях  "Общество  любителей
Святослава Стерна", Университет имени Стерна и  Фонд  культуры,  носящий
его имя. Народу было тьма.
   Яблоку  упасть  негде.  Если   бы   мы   с   Эрастом   Митрофановичем
представляли, какая куча народу станет топтать полы нашего театра, мы бы
взяли с них в  пять  раз  больше.  Мы  поначалу  думали,  что  соберутся
какие-нибудь старички и старушки, а тут набежали  такие  крутые  ребята,
каких не в каждом казино встретишь... Да и столько разных шикарных машин
я раньше не видела, хотя у моего мужа "Мерседес".
   Сопливые мальчишки на "линкольнах" подъезжали. И все с  улыбочкой  на
лице.
   Улыбки у них страшноватые, как маски.
   Возвращался  в  райотдел  Синицын  на  троллейбусе.  Идти  пешком  от
Покровских ворот до Бакунинской было бы  слишком  долго.  Слава  ехал  и
пытался осмыслить странные вещи, которые происходили с ним  в  последние
дни.  Все  началось  с  поездки  в  Пушкино.  Там,  по  дороге  к   даче
Старовцевой, он отчетливо услышал голос,  направляющий  его  по  нужному
адресу. И сегодняшний  поход  в  театр,  похоже,  произошел  не  по  его
желанию. Синицын уже не был  уверен,  видел  ли  он  седого  мужчину  со
странным  остановившимся  взглядом  или  гонялся  за  призраком.  Чья-то
сильная воля помогала ему в следствии. Ясно  ведь,  что  эта  воля  была
заинтересована, чтобы он,  старший  лейтенант  Синицын,  переговорил  со
Старовцевой, встретился с бухгалтером Галиной и получил подтверждение  в
своих подозрениях.  Его  словно  подталкивали  к  организациям,  знамена
которых украшал давно умерший старец. В пельменной,  естественно,  Слава
никого не застал, поскольку  отсутствовал  полтора  часа,  а  сотрудники
райотдела  с  едой  обычно  управлялись  минут  за  двадцать.  Он  хотел
позвонить и выяснить, где Лебедев и Конюхов находятся в  данный  момент,
но, вспомнив, что оставил свой мобильный телефон в портфеле, поспешил на
службу. Капитан и старший оперуполномоченный встретили его раздраженно.
   - Мы уже не знали, что и предпринять. В розыск тебя объявлять? Или по
моргам звонить? - набросился Лебедев на Славу.
   - Так, парень, не делают. Вякнул, что  на  минуту,  и  с  концами,  -
поддержал капитана Конюхов.
   -  Знакомого  встретил,  -  соврал  Синицын.  Ему  пока  не  хотелось
рассказывать о своем странном посещении бухгалтерши. Слава опасался, что
коллеги примут его за идиота.
   Капитан хмыкнул, но комментировать ответ коллеги не стал.
   - Завтра ты, Синицын, начнешь работать приманкой, и мы будем за тобой
топать, а сегодня двигайте с Конюховым по домам. Вы ночью  не  спали,  и
работники из вас сегодня хреновые,  -  посоветовал  Лебедев.  -  А  я  в
одиночестве  почитаю  роман  твоего  гения.  Я  тут  главу   начал.   Об
американском варьете он очень познавательно пишет.
   Но Слава домой не поехал. Он решил  все  же  пройти  собеседование  в
"Обществе любителей Стерна". В троллейбусе  старший  лейтенант  думал  о
странном совпадении.
   Лебедев читал главу о бродвейском шоу, а Синицын сегодня  побывал  за
кулисами наяву.

***

   На сцене бродвейского театра голубоглазая красавица,  придерживая  за
руку бравого молодца в ковбойском костюме, пела свою последнюю  песенку.
Тридцать герлс с  ногами,  растущими  от  ушей,  пританцовывали  в  такт
мелодии, сияя в свете  прожекторов  ослепительными  костюмами.  Основное
достоинство нарядов заключалось в том, что, несмотря на  обилие  тканей,
они оставляли прелести красоток доступными глазу зрителя. Партер и  ложи
были заполнены  до  отказа,  в  воздухе  витал  запах  дорогих  духов  и
одеколонов.
   Сомерест Гувер покосился на соседнее кресло, где сидела Лионет Тоун -
дама, пригласившая его на  премьеру.  Ее  золотистые  локоны,  тщательно
приготовленные к вечернему походу, поражали точностью размеров завитков.
   Казалось, что каждое колечко скручивалось парикмахером отдельно. Если
бы Гувер не знал даму близко, он мог бы  подумать,  что  она  в  парике.
Лионет  ощутила  его  взгляд   и   ответила   обворожительной   улыбкой,
продемонстрировав все свои тридцать  два  зуба,  над  жемчужным  сиянием
которых трудился самый дорогой дантист Нью-Йорка.
   - Ты видел камень на шее  Пак?  -  спросила  она,  продолжая  держать
улыбку.
   Гувер встретил в антракте жену корейского миллионера, но  не  обратил
внимания на ее украшение.
   - Прелестный бриллиант, Бобо, - соврал он. Лионет  не  любила  своего
имени, считая его старомодным, и близкие называли ее Бобо.
   - Бриллиант лежит в сейфе  мужа.  А  на  ней  простая  стекляшка,  но
сфабрикована мастерски, - ехидно возразила мадам Тоун.
   В начале двадцатых мода носить в  присутственные  места  подделки,  а
оригиналы держать в банковских хранилищах еще не наступила,  и  поступок
госпожи Пак был для нью-йоркского бомонда шокирующе смел.
   - Пак - оригинальная женщина, - невозмутимо отозвался Гувер и обратил
свое внимание на сцену.
   Героиня  продолжала  петь,  но  теперь  дуэтом  с  ковбоем.   История
заканчивалась, как всегда, хэппи-эндом, и влюбленные сердца  на  радость
зрителям воссоединялись. Естественно, к любовной  идиллии  меркантильный
американский   либреттист   добавил   и   миллион   долларов,   случайно
обнаруженный героем в собственной спальне. К финалу зрелище  становилось
грандиозным. К  тридцати  девицам  кордебалета  присоединились  двадцать
новых. Наряды на них  были  еще  шикарнее  и  еще  откровеннее.  Публика
встретила свежую порцию прелестниц  восторженными  овациями.  К  девицам
стали  присоединяться  персонажи,  занятые  в  предыдущих  эпизодах,   и
включаться в общий танец. В свете прожекторов вся эта оргия пульсировала
удивительно слаженно. Ни одного  неверного  движения  глаза  даже  очень
придирчивого зрителя заметить не могли. Исполнители работали,  как  один
часовой  механизм.  На  Бродвее  умели  делать  свое  дело.  Публика  не
догадывалась, что в одной из лож сидит специальный работник,  который  с
секундомером следит за каждым жестом и репликой на сцене. А  исполнители
об этом знали. За ошибку наказывали строго. Одно предупреждение -  и  ты
на улице.
   Второго не будет.
   Гуверу надоело красочное мелькание, и он прикрыл глаза.
   Сомерест Гувер  жил  в  Нью-Йорке  около  года  и  успел  обзавестись
солидными друзьями. Его златокудрая  соседка  Лионет  Бобо  Тоун,  также
бывшая лондонка, принадлежала к богатейшим семьям, где Гувера  принимали
за своего. Огромный капитал, вверенный в его  маленькие  твердые  ручки,
постепенно входил в  коммерческие  потоки  американского  бизнеса,  и  к
богатому молодому англичанину тут стали привыкать. Все девять месяцев он
в основном на это и потратил. С точки  зрения  ближайших  родственников,
будь они в курсе тайной жизни Гувера, он прослыл бы извращенцем.
   В любовных утехах Сомерест был  заурядным  обывателем  и  не  страдал
сексуальным садизмом, не трахал козу и  даже  не  был  голубым.  Он  был
красным.  Что  для  представителей  его  круга  являлось   еще   большим
извращением,  чем  педераст  или  сексуальный  маньяк.  Заботы  мирового
пролетариата господ его круга беспокоили примерно так же, как  засуха  в
Сахаре волнует полярного медведя. Да и сам Гувер приобрел  на  маленьких
ручках мозоли не от непосильного труда на конвейерах Форда, а от канатов
собственной  яхты,   которой   любил   управлять   лично.   Можно   было
предположить, что  молодой  джентльмен  вступил  в  партию  Маркса,  как
прилежный  отличник  и  паинька  из  семьи  буржуа  вступает   в   банду
головорезов с единственной целью придать  остроту  сытому  и  обыденному
быту. Но это было не  совсем  так.  Он  с  детства  страдал  невероятной
завистью ко всем и ко всему. Сомересту всегда казалось, что  однакашники
одеты лучше. И девчонки смотрят только на них, а его не замечают. Потом,
повзрослев, он вечерами запирался в своей комнате и подсчитывал капиталы
знакомых богачей. Каждый лишний фунт  на  их  счету  портил  ему  кровь.
Поэтому идею - все у всех отнять и поделить - молодой человек  принял  с
восторгом.
   На сцене тем временем звучал  заключительный  аккорд.  Все  пятьдесят
герлс замерли, задрав  свои  длинные  ножки.  Застыли  артисты  первого,
второго и третьего планов. Героиня с героем как бы случайно  возникли  у
рампы и при последнем звуке мелодии оказались в  грациозном  поклоне.  В
тот же момент за ними склонились все участники  постановки.  Гувер  вяло
захлопал вместе  с  остальными.  Особого  восторга  от  премьеры  он  не
испытал. Она мало чем отличалась от других бродвейских шоу.
   Небольшая милая интрижка,  сотни  прекрасных  костюмов,  великолепная
декорация, музыка, свет и безупречная работа артистов. Все как всегда, и
потому скучновато. Но молодой джентельмен  не  мог  пропускать  премьер.
Ведь он был не просто богатым молодым бизнесменом, а имел скрытую тайную
миссию.
   В   Лондоне   с   кружком   марксистов,   сочувствующих   российскому
большевистскому перевороту, его познакомил  приятель  Макс  Тернер.