ходился ее законный король. Существуют
ли   случаи,  где  личное  превосходство   человека   проявлялось  бы  более
поразительным образом? В продолжении всей этой последней его  кампании можно
ясно видеть, какую власть он имел над союзниками, заставляя их следовать его
инициативе, и как мало было нужно, чтобы он их раздавил окончательно".
     Его обаяние пережило его и продолжало увеличиваться.
     Благодаря  именно  этому  обаянию  попал  в  императоры  его безвестный
племянник. Наблюдая затем, как возрождается его легенда, мы можем убедиться,
насколько еще  могущественна его великая тень. Обращайтесь  дурно  с  людьми
сколько   вам   угодно,  убивайте  их  миллионами,  вызывайте  нашествия  за
нашествиями, и все вам будет прощено, если вы обладаете достаточной степенью
обаяния и талантом для поддержания этого обаяния.
     Я привел тут совершенно исключительный  пример обаяния,  но  необходимо
было указать именно  на  такой случай, чтобы происхождение великих  религий,
великих  доктрин и  великих  империй  сделалось нам понятным.  Генезис всего
этого неясен, если не принять во внимание могущественную силу обаяния.
     Но  обаяние основывается не исключительно  на  личном превосходстве, на
военной славе или религиозном страхе. Оно может иметь гораздо более скромное
происхождение и все-таки быть  весьма  значительным. Наш  век указывает  нам
много   таких  примеров.  Одним  из   самых  разительных   является  история
знаменитого человека (Лессепса), изменившего вид земного шара и коммерческие
сношения народов, отделив два континента.  Он успел  в своем предприятии  не
только  вследствие  громадной воли, но и вследствие обаяния, которое он имел
на всех  окружающих. Чтобы победить почти всеобщее недоверие, ему надо  было
только показаться.  Он  говорил несколько минут, и благодаря его очарованию,
противники быстро превращались  в его  сторонников. Англичане  в особенности
восставали против его проекта, но стоило ему лишь показаться в Англии, и все
уже  были  на  его  стороне. Когда позднее  он  проезжал через  Саутхемптон,
колокола звонили  в его  честь, а теперь  Англия собирается  воздвигнуть ему
статую. "Победив все -- вещи, людей, болота, скалы и пески", он уже нс верил
более в  препятствия и вздумал было возобновить  Суэз в Панаме. Он  начал  с
теми же средствами, но пришла старость;  кроме того,  вера, сдвигающая горы,
двигает  ими  лишь  тогда, когда  они  не слишком  высоки. Но  горы, однако,
устояли  и возникшая  из этого катастрофа уничтожила  блестящий ореол славы,
окружавший  этого героя. Его  жизнь лучше всего  показывает,  как  возникает
обаяние  и  как   оно  может  исчезнуть.  Сравнившись  в  величии  с  самыми
знаменитыми героями истории, он был низвергнут простыми судьями своей страны
в ряды самых презренных преступников. Когда он умер, толпа отнеслась к этому
совершенно  равнодушно, и  только иностранные  государи сочли нужным почтить
память одного из величайших людей в истории.
     Одна  иностранная газета,  а  именно "Neue  Freie Presse", высказала по
поводу  судьбы   Лессепса  психологически  верные  замечания,  которые  я  и
воспроизвожу здесь:
     "После осуждения  Фердинанда Лессепса нам нечего  изумляться печальному
концу Христофора  Колумба. Если Фердинанда  Лессепса считать  мошенником, то
всякую  благородную  иллюзию  надо  признавать  преступлением.  Древний  мир
увенчал  бы  память  Лессепса ореолом славы и возвел бы его на Олимп, потому
что он изменил поверхность земли и выполнил дело, совершенствующее ее. Своим
приговором Фердинанду Лессепсу председатель суда создал себе бессмертие, так
как народы  всегда  будут спрашивать имя человека, не  побоявшегося  унизить
свой век, нарядив в халат каторжника старика, жизнь которого была славой его
современников... Пусть нам не говорят более  о неумолимости правосудия  там,
где царит бюрократическая ненависть  ко всяким  великим, смелым делам. Нации
нуждаются  в  таких  смелых  людях,  верующих в  себя и  преодолевающих  все
препятствия  без внимания  к своей  собственной особе. Гений не  может  быть
осторожен; руководствуясь осторожностью, он никогда не мог бы расширить круг
человеческой деятельности.
     ...Фердинанд Лессепс пережил и опьянение успеха, и горечь разочарований
-- это Суэз и Панама. Душа  возмущается против этой морали успеха. Когда ему
удалось соединить  два моря, государи и нации воздали ему  почести, но после
того, как он потерпел  поражение, не совладав  со  скалами  Кордильеров,  он
превратился  в  обыкновенного  мошенника...  Тут  проявляется борьба классов
общества,  неудовольствие  бюрократов  и   чиновников,  мстящих  посредством
уголовного кодекса тем, кто хотел бы возвыситься над другими. ...Современные
законодатели  приходят  в  замешательство  перед   такими   великими  идеями
человеческого гения; публика  же в них понимает еще  меньше, и какому-нибудь
генеральному адвокату, конечно, не трудно доказать, что  Стэнли -- убийца, а
Лессепс -- обманщик".
     Все эти различные примеры, приведенные нами, касаются лишь крайних форм
обаяния. Чтобы установить во всех подробностях  его психологию, нам бы нужно
было поставить эти формы в конце  ряда, спускающегося от основателей религий
и государств до какого-нибудь субъекта,  старающегося ослепить своего соседа
блеском нового костюма или орденами.
     Между  обоими концами такого ряда  можно вместить все формы  обаяния  в
различных  элементах цивилизации:  науках, искусствах,  литературе  и  т.д.,
тогда  будет  видно,   что  обаяние  составляет   основной  элемент  всякого
убеждения.  Сознательно  или нет, но существо,  идея  или вещь, пользующиеся
обаянием,  тотчас  же, путем заразы, вызывают  подражание и  внушают  целому
поколению известный способ чувствований и выражения своих мыслей. Подражание
чаще  всего  бывает  бессознательным,  и  именно  это  и  обусловливает  его
совершенство. Современные художники,  воспроизводящие в своих  произведениях
бледные  цвета  и  застывшие позы некоторых  примитивных  живописцев,  и  не
подозревают, конечно, откуда у них явилось такое вдохновение. Они сами верят
в  свою  искренность, а  между  тем,  если  бы один  знаменитый  художник не
воскресил бы  эту  форму искусства, то  мы бы продолжали  в ней  видеть лишь
наивные стороны и  более низкую степень искусства. Те  же художники, которые
по примеру другого  знаменитого мастера переполняют свои картины фиолетовыми
тенями, вовсе  не замечают  в  природе преобладания фиолетовой краски более,
чем это  замечалось лет  пятьдесят тому  назад, но на них  до  такой степени
подействовали  личные  и специальные  впечатления одного художника,  что они
подчинились этому  внушению, тем  более,  что несмотря  на такую странность,
художник сумел  приобрести большое  обаяние.  Во всех элементах  цивилизации
можно легко найти много таких примеров.
     Из всего предыдущего мы видим, что в  генезисе обаяния участвуют многие
факторы, и одним из  самых главных был всегда успех. Всякий человек, имеющий
успех,  всякая идея,  завладевающая  умами,  уже  на  этом  самом  основании
становятся  недоступными  никаким  оспариваниям.  Доказательством того,  что
успех  составляет одну  из  главных  основ  обаяния, является  одновременное
исчезновение   обаяния  с  исчезновением  успеха.  Герой,   которого   толпа
превозносила только накануне, может быть  на другой день осмеян ею, если его
постигла неудача. Реакция будет тем сильнее, чем больше было  обаяние. Толпа
смотрит тогда  на павшего  героя  как на  равного  себе и мстит за  то,  что
поклонялась  прежде его  превосходству,  которого  не признает теперь. Когда
Робеспьер  посылал  на казнь  своих  коллег  и  множество  современников, он
пользовался огромным обаянием. Но стоило лишь перемещению нескольких голосов
лишить его  власти, и он немедленно потерял свое обаяние, и толпа  провожала
его на гильотину градом таких же  проклятий,  какими она осыпала его прежние
жертвы.  Верующие  всегда  с  особенной  яростью  разбивают  богов,  которым
поклонялись некогда.
     Под  влиянием  неудачи обаяние  исчезает внезапно. Оно  может прийти  в
упадок и вследствие оспаривания, но это совершается медленнее. Однако именно
такой способ разрушения  обаяния  гораздо  более действен. Обаяние,  которое
подвергается  оспариваний),  уже  перестает  быть  обаянием.  Боги  и  люди,
сумевшие  долго  сохранить  свое  обаяние,  не допускали оспариваний.  Чтобы
вызывать восхищение толпы, надо всегда держать ее на известном расстоянии.

Глава четвертая. ГРАНИЦЫ ИЗМЕНЧИВОСТИ МНЕНИЙ И ВЕРОВАНИЙ ТОЛПЫ

     * 1. Постоянные верования,  -- Неизменность некоторых  общих верований.
Они служат  путеводителями  цивилизаций. -- Сложность  их искоренения.  -- В
каком   отношении   нетерпимость   составляет   добродетель.  --   Нелепость
какого-нибудь  верования  в  философском  отношении  не  может  вредить  его
распространению.   *   2.   Непостоянные   мнения  толпы,  --   Чрезвычайная
изменчивость мнений,  не проистекающих  из  общих  верований.  --  Кажущиеся
изменения  идей  и  верований.  Действительные  границы этих  изменений.  --
Исчезновение   общих  верований   и  чрезвычайное   распространение   печати
обусловливают необыкновенную подвижность  мнений  в  наше время. --  В толпе
обнаруживается  склонность   к  индифферентизму.  --  Бессилие  правительств
руководить мнениями  толпы. -- Нынешняя  раздробленность мнений препятствует
их тирании.
     *1.  ПОСТОЯННЫЕ  ВЕРОВАНИЯ  Между   анатомическими  и  психологическими
признаками  живых  существ наблюдается тесный параллелизм.  В  анатомических
признаках мы наталкиваемся на некоторые элементы, остающиеся неизменными или
изменяющиеся  так  медленно,  что  нужны  целые  геологические эпохи,  чтобы
вызвать  эти изменения.  Но  рядом с постоянными, неизменяющимися признаками
существуют другие,  очень подвижные, подвергающиеся  изменению  под влиянием
среды или  при  помощи  искусства; скотоводы и садоводы, например,  могут по
произволу изменять  эти признаки, притом иногда до  такой  степени, что  они
совершенно  скрывают  основные  черты  от  взоров  не  очень   внимательного
наблюдателя.  В нравственных  чертах наблюдается  такое же явление. Рядом  с
неизменными  психологическими  элементами   какой-нибудь   расы  встречаются
элементы подвижные  и изменяющиеся.  Вот почему, изучая  верования  и мнения
какого-нибудь народа, мы наталкиваемся в глубине на очень стойкое основание,
на которое наслаиваются мнения, столь же подвижные, как и песок, покрывающий
какую-нибудь скалу.
     Мнения  и верования толпы образуют, следовательно,  два  разряда, резко
отличающиеся  друг от  друга.  К первому  мы отнесем все  великие постоянные
верования,  удерживающиеся в течение многих столетий, и  на которых покоится
вся  цивилизация;   таковы,   например,   идеи   христианства,   феодализма,
реформации,  а  в наше  время  --  принцип национализма,  демократические  и
социальные  идеи;  ко  второму  относятся  временные  и переменчивые мнения,
проистекающие  большей  частью  из  общих  понятий,  которые  нарождаются  и
исчезают с каждой эпохой -- это, например, теории, руководящие искусствами и
литературой в известные времена, те,  которые вызвали появление  романтизма,
натурализма,  мистицизма  и  т.  д.  Эти  теории  большей  частью  столь  же
поверхностны,  как и  мода,  и  подвергаются таким же  изменениям, как  она,
напоминая маленькие волны, которые  беспрестанно  то появляются, то исчезают
на поверхности какого-нибудь глубокого озера.
     Число великих общих верований очень невелико. Нарождение этих верований
и их  исчезновение  составляют  для каждой исторической расы кульминационные
пункты ее истории и образуют истинный остов всякой цивилизации.
     Не трудно внушить толпе какое-нибудь преходящее мнение, но очень трудно
утвердить в се  душе  прочное  верование,  и  также  трудно  уничтожить  это
последнее,  когда  оно  уже  установилось.  Изменение  таких  установившихся
верований достигается чаще всего лишь при помощи очень бурных революций,  да
и те  в состоянии произвести это  только тогда, когда верование почти совсем
уже потеряло  свою власть над душами.  Революция же окончательно сметает то,
что  и  так  уже  совсем расшатано,  но  держится лишь  благодаря  привычке;
поэтому-то  начинающаяся  революция  всегда  знаменует  конец  какого-нибудь
верования.  Не  трудно  распознать  тот  день,  когда  какое-нибудь  великое
верование  отмечается  печатью   смерти.  Это  бывает   тогда,   когда   оно
подвергается обсуждению, так как  всякое  общее верование представляет собой
только фикцию, которая  может существовать лишь при том условии, чтобы ее не
подвергали исследованию.
     Но  если  даже   какое-нибудь  верование   и   поколебалось,   все-таки
учреждения,  основанные  на  нем,  могут долго сохранять  свою силу  и  лишь
постепенно  теряют  ее.  Когда  же  оно  падет окончательно, то все, что оно
поддерживало, рушится вслед  за ним.  Народ может изменить свои верования не
иначе, как при условии полного изменения всех элементов своей цивилизации, и
эти изменения будут происходить до тех пор, пока не установится какое-нибудь
новое общее  верование;  пока же  этого не  произойдет, народ поневоле будет
находиться  в  состоянии анархии. Общие верования  необходимы  для поддержки
цивилизаций,  так как они дают известное направление идеям и только они одни
могут внушить веру и создать долг.
     Народы   всегда   сознавали   пользу  приобретения   общих   верований,
инстинктивно понимая, что исчезновение этих  верований знаменует для них час
упадка. Фанатический  культ  Рима был  для  римлян именно  таким верованием,
которое сделало  их  властелинами мира, и когда  верование это исчезло,  Рим
пришел в упадок. Варвары же, уничтожившие  римскую цивилизацию, только тогда
достигли  некоторой  сплоченности  и  могли  выйти  из  анархии,  в  которой
находились до тех пор, когда усвоили себе некоторые общие верования.
     Итак, народы не  без основания защищали свои  верования  с  такой  ярой
нетерпимостью. Подобная нетерпимость, заслуживающая осуждения с  философской
точки   зрения,  в  жизни   народов   составляет  одну   из   необходимейших
добродетелей. Для основания или же поддержания общих  верований воздвигалось
в средние века такое множество костров и так много погибло изобретателей или
новаторов.  Для  защиты   этих  верований  мир   столько   раз   подвергался
потрясениям,  столько  миллионов  людей  легли  костьми  на  полях  битв  и,
вероятно, столько же их погибнет в будущем!
     Очень  трудно  установить общее верование,  но  когда  оно  установлено
наконец-то, сила его  долгое время бывает непреодолима,  и  как  бы  ни были
ложны  его  философские  основы,   все-таки  даже  самые   просвещенные  умы
подчиняются ему. Разве европейские  народы не считали  в течение чуть  ли не
пятнадцати  веков неопровержимой истиной такие религиозные легенды,  которые
при ближайшем  исследовании оказываются столь же варварскими, как  и легенды
Молоха.  Ужасающая нелепость такой легенды не была замечена в течение многих
веков, и даже такие могущественные гении как Галилей, Ньютон и Лейбниц ни на
одну минуту  не допускали  возможности ее  оспаривания. Ничто не может лучше
этого факта доказать гипнотизирующее влияние  общих верований,  но  в то  же
время и ни что так ясно не указывает на унизительные границы, постав' ленные
человеческому уму!
     Лишь  только  какой-нибудь  новый догмат  утвердился  в  душе толпы, он
немедленно  становится вдохновителем всех  ее учреждений,  ее искусства и ее
поведения. Власть его над душами абсолютна.  Люди долго  только и мечтают об
его  реализации, законодатели хлопочут об его применении  в жизни,  философы
же, артисты и  литераторы  занимаются его разъяснением, воспроизводя  его  в
различных  формах.  Из  основного   верования   могут,  конечно,  возникнуть
временные побочные идеи, но они  всегда будут носить на себе  отпечаток того
верования  из  которого  произошли;  египетская  цивилизация,  средневековая
европейская  цивилизация,  мусульманская   цивилизация  арабов  --  все  они
происходят из того небольшого  числа религиозных верований, которые наложили
свой отпечаток  на самомалейшие элементы  этих цивилизаций,  вследствие чего
можно  с  первого  же  взгляда  распознать  эти  основные  верования.  Итак,
благодаря  общим  верованиям,  люди  каждой   эпохи  бывают  окружены  сетью
традиций, мнений и привычек,  от ига которых они не в состоянии избавиться и
которые обусловливают их взаимное сходство. Эти  верования  управляют людьми
так  же, как  и вытекающие из них обычаи, руководящие всеми малейшими актами
нашего  существования настолько,  что  даже  самый независимый  ум  не может
совершенно освободиться  от их  власти. Истинной тиранией может быть  только
такая,  которая  бессознательно  действует  на души, так  как  с нею  нельзя
бороться.  Тиберий,  Чингисхан,  Наполеон,  без   сомнения,   были  опасными
тиранами, но Моисей,  Будда,  Магомет  и Лютер  из  глубины своих могил  еще
сильнее властвовали  над душами.  Заговор  может свергнуть тирана, но что он
может  сделать  против  какого-нибудь прочно  установившегося  верования?  В
яростной борьбе  с  католицизмом,  несмотря  даже  на  кажущееся  сочувствие
народных масс и на все способы истребления, столь же немилосердные, как и во
времена   инквизиций,  побежденной  оказалась  все-таки  великая  революция.
Единственные настоящие тираны,  которых знало человечество, всегда были тени
умерших или же иллюзии, созданные самим же  человечеством. Нелепость  многих
общих  верований с  философской  точки зрения никогда  не  препятствовала их
торжеству. Даже более: торжество это только и возможно  при  условии, если в
верованиях заключается  какой-нибудь таинственный вздор;  так что  очевидная
нелепость некоторых современных верований никак не  может препятствовать  им
овладеть душою толпы.
     *2. НЕПОСТОЯННЫЕ МНЕНИЯ ТОЛПЫ Над прочно установившимися верованиями, о
которых только что шла речь, лежит поверхностный слой мнений, идей и мыслей,
постоянно нарождающихся и исчезающих.  Некоторые из  них держатся всего лишь
один день,  но даже  более или  менее важные из  них  не продолжаются дольше
жизни одного поколения. Мы говорили уже, что изменения, которым подвергаются
мнения, иногда  имеют более поверхностный,  нежели существенный характер,  и
всегда  носят  на  себе отпечаток  характера  расы.  Рассматривая, например,
политические учреждения страны, в которой мы живем, мы  указывали, что самые
противоположные   с   виду  партии:   монархисты,   радикалы,  империалисты,
социалисты и т.п. в сущности имеют совершенно одинаковый  идеал, что зависит
исключительно от умственного строения  нашей расы, так как в другой расе под
этим же  названием подразумевается совершенно противоположный идеал. Никакие
названия,  присваиваемые мнениям, ни ложное применение  их в  жизни не могут
изменить сущности вещей. Буржуа революции, пропитанные латинской литературой
и вперившие свои  взоры  в римскую республику, заимствовали у нее ее законы,
ее пуки  прутьев, скрывавшие секиры, и тоги, стараясь перенять ее учреждения
и следуя во всем ее  примеру. Но они не сделались римлянами от этого, хотя и
находились  под  влиянием   могущественного  исторического  внушения.   Роль
философа, следовательно, заключается в том, чтобы разыскать  то, что уцелело
от старых верований  под изменившейся  внешностью,  и  различить, что в этом
движущемся потоке мнений надо отнести на счет общих верований и души расы.
     Не обладая таким философским критерием, можно было бы думать, что толпа
меняет  свои  религиозные  и политические убеждения очень  часто и когда  ей
вздумается.  В   самом  деле,   вся   история,  политическая,   религиозная,
художественная  и литературная указывает  на это.  Возьмем, например,  очень
краткий  период  нашей  и