прикреплен к одному  из иностранных инженеров. Когда  я спросил
Левина   -  почему   он,  инженер-химик  по  образованию,  работает  простым
переводчиком на  триста рублей  в  месяц,  он  сказал:  "Да, конечно, но так
лучше. Ответственности никакой.  Вот  пуск  откладывают десятый раз, да  сто
человек  посадят -  а я? Я  - переводчик.  Притом  работаю я  мало,  времени
свободного сколько угодно. Я его трачу с пользой". Левин улыбнулся.
     Улыбнулся и я.
     - Не поняли?
     - Нет.
     - А не заметили, что я возвращаюсь под утро?
     - Нет, не заметил.
     -  Вы  ненаблюдательны.  Я  занимаюсь  работой,  которая  приносит  мне
достаточный доход.
     - Что же это?
     - Я в карты играю.
     - В карты?
     - Да. В покер.
     - С иностранцами?
     - Ну, зачем с иностранцами. С иностранцами, кроме следственного дела, я
нажить ничего не могу.
     - Со своими?
     - Конечно. Здесь холостяков - тьма. И ставки большие. А  денег у меня -
живу и благодарю папу: он хорошо меня выучил в покер играть. Да вы не хотите
ли попробовать? Я мигом научу.
     - Нет, благодарю вас.
     Случайно я вставил  Левина  в повествование  о мистере Поппе, рассказ о
котором я никак не могу начать.
     Монтаж  у   фирмы  "Нитрожен"  шел  отлично,  заказ   был  крупным,   и
вице-директор   приехал   в   Россию   сам.    М.    Грановский,   начальник
Березникхимстроя,  был своевременно и тысячекратно извещен о приезде мистера
Поппа.  Рассудив, в силу дипломатического протокола,  что он, М. Грановский,
старый  член партии и  начальник  строительства  крупнейшего объекта  первой
пятилетки,  выше хозяина американской фирмы, решил лично, на станции  Усолье
(позднее  эта  станция  стала  называться  Березниками),  мистера  Поппа  не
встречать. Несолидно. А встретить в конторе, у себя в комнате.
     М. Грановскому было известно, что американский гость едет в специальном
поезде - паровоз и вагон гостя, - о времени  прибытия поезда  на ст.  Усолье
начальник строительства знал еще за трое суток по телеграмме из Москвы.
     Ритуал  встречи был разработан  заранее -  гостю  подают личную  машину
начальника строительства,  и шофер везет гостя  в гостиницу для иностранцев,
где уже  трое суток, как  комендант гостиницы,  партиец-выдвиженец Цыплаков,
берег для заморского гостя лучшую комнату  гостиницы для  иностранцев. После
туалета и  завтрака мистер Попп должен быть доставлен в контору,  после чего
должна была начаться деловая часть свидания, расписанная по минутам.
     Экстренный поезд с заморским гостем должен был прийти в 9 часов утра, и
еще с  вечера  личный  шофер  Грановского  был  вызван,  проинструктирован и
обматерен неоднократно.
     - Может, я, товарищ начальник, с вечера  пригоню машину на станцию. Там
и переночую, - беспокоился шофер.
     - Ни  в коем случае.  Надо  показать, что у нас все  делается минута  в
минуту. Поезд гудит, замедляет ход, и ты подъезжаешь к станции. Только так.
     - Хорошо, товарищ начальник.
     Измученный  многократными  репетициями  -  машина десять раз  ходила на
станцию  порожняком,  шофер исчислял  скорость,  рассчитывал время  - в ночь
перед приездом мистера Поппа шофер М. Грановского заснул, и ему снился суд -
или суды еще не снились в тридцать первом году?
     Дежурный по гаражу, - с ним никаких доверительных переговоров начальник
строительства не  вел, -  разбудил шофера  по звонку со станции,  и,  быстро
заведя машину, шофер помчался встречать мистера Поппа.
     Грановский был человек деловой. Он пришел в этот день  в свой кабинет к
6  часам,  провел два совещания,  три "накачки". Слушая малейший шум  внизу,
раздвигал  шторы и  выглядывал в окно комнаты на дорогу. Заморского гостя не
было.
     В половине  десятого со  станции позвонил дежурный, вызывали начальника
строительства. Грановский  взял  трубку и  услышал  глухой  голос с  сильным
акцентом иностранным.  Голос выразил удивление, что мистера  Поппа так плохо
встречают. Машины нет. Мистер Попп просит прислать машину.
     Грановский  осатанел.  Сбегая  через  две  ступени  и  тяжело дыша,  он
добрался до гаража.
     - Уехал в половине восьмого ваш шофер, товарищ начальник.
     - Как в половине восьмого?
     Но загудела машина. Шофер, улыбаясь пьяной улыбочкой,  перешагнул порог
гаража.
     - Ты что же, так твою перетак...
     Но шофер  объяснил. В половине восьмого пришел московский пассажирский.
С  ним  из   отпуска   вернулся  начальник  финансовой  части  строительства
Грозовский с семьей  и  вызвал  машину Грановского, как делал всегда раньше.
Шофер  пытался  объяснить  про мистера Поппа. Но Грозовский объявил  все это
ошибкой  -  он ничего не  знает  - и  приказал  шоферу  немедленно ехать  на
станцию.  Шофер поехал.  Он думал,  что с  иностранцем отменили,  и  вообще,
Грозовский, Грановский  - он не знает,  кого слушать - у  него голова кругом
идет. А  потом поехали за четыре километра на новый поселок Чуртан, где была
новая квартира Грозовского, шофер помогал носить вещи, потом хозяева угощали
с дороги...
     - Разговор  с тобой  будет после, кто  важней на свете, Грозовский  или
Грановский. А пока - гони на станцию.
     Шофер  прилетел  на станцию  -  еще  не  было десяти  часов. Настроение
мистера Поппа было неважное.
     Шофер,  не  разбирая  дороги,  мчал  мистера  Поппа  в  гостиницу   для
иностранцев.  Мистер  Попп  расположился  в  номере,  умылся,  переоделся  и
успокоился.
     Волновался теперь Цыплаков, комендант гостиницы  для иностранцев -  так
он  назывался  тогда, не  директор, не  заведующий, а комендант.  Дешевле ли
обходилась  такая должность, чем, например, "директор водяной  будки",  - не
знаю, но только называлась эта должность именно так.
     Секретарь мистера Поппа появился на пороге номера.
     - Мистер Попп просит завтрак.
     Комендант гостиницы взял в  буфете две больших конфеты без бумажек, два
бутерброда  с  повидлом,  два с  колбасой,  укрепил все  это  на подносе  и,
прибавив два стакана чаю - весьма жидкого, - внес в номер мистера Поппа.
     Немедленно  секретарь вынес  поднос обратно  и поставил на  тумбочку  у
двери номера:
     - Мистер Попп этого завтрака есть не будет.
     Цыплаков бросился на доклад к  начальству строительства.  Но Грановский
уже все знал, ему доложили по телефону.
     - Что  ж ты, сука  старая, - ревел Грановский.- Ты не меня позоришь, ты
государство позоришь. Сдавай должность! На работу! В песчаный карьер! Лопату
в руки! Вредители! Гады! Сгною в лагерях!
     Седой Цыплаков, ждавший, пока начальник  отматюгается, подумал: "Верно,
сгноит".
     Пора было  переходить к деловой части визита,  и тут Грановский немного
успокоился.  Фирма  работала на строительстве хорошо.  Газгольдеры ставили в
Соликамске и в  Березниках. Мистер Попп обязательно побывает и в Соликамске.
За  этим он  приехал и  вовсе  не хочет сказать, что он огорчен.  Да он и не
огорчен. Удивлен скорее. Все это пустяки.
     На строительство Грановский пошел с  мистером Поппом сам, отбросив свои
дипломатические расчеты, отложив все совещания, все встречи.
     В Соликамск Грановский сам сопровождал мистера Поппа, с ним и вернулся.
     Акты были подписаны, довольный мистер Попп собирался домой, в Америку.
     - У  меня есть время, -  сказал мистер  Попп Грановскому, - я сэкономил
недели две  благодаря  хорошей работе наших...- гость  помолчал, -  и  ваших
мастеров. Прекрасная река Кама.  Я хочу поехать на пароходе вниз по Каме  до
Перми, а то и до Нижнего Новгорода. Это можно?
     - Конечно, - сказал Грановский.
     - А пароход я могу зафрахтовать?
     - Нет. У нас ведь другой строй, мистер Попп.
     - А купить?
     - И купить нельзя.
     - Ну, если нельзя купить  пассажирский пароход,  я понимаю,  он нарушит
циркуляцию по водной артерии, то, может быть, буксирный, а? Вот, вроде такой
"Чайки", -  и мистер  Попп  показал на  буксирный пароход, проплывающий мимо
окон кабинета начальника строительства.
     - Нет, и буксирный нельзя. Я прошу вас понять...
     -  Конечно, я  много слышал...  Купить -  это было бы всего  проще. Я в
Перми оставлю его. Подарю вам.
     - Нет, мистер Попп, - у нас не берут таких подарков.
     - Так что же делать? Ведь это абсурд.  Лето, прекрасная погода. Одна из
лучших рек в мире,  -  она ведь  и есть  истинная Волга  - я читал. Наконец,
время. Время у меня есть. А уехать нельзя. Запросите Москву.
     - Что Москва. Далеко Москва, - процитировал по привычке Грановский.
     - Ну, решайте. Я - ваш гость. Как вы скажете, так и будет.
     Грановский попросил полчаса  на  размышление,  вызвал  к себе в кабинет
начальника  пароходства  Миронова  и  начальника  оперсектора  ОГПУ  Озолса.
Грановский рассказал о желании мистера Поппа.
     Мимо Березников ходили тогда всего два пассажирских парохода - "Красный
Урал"  и "Красная  Татария".  Рейсы  Чердынь -  Пермь. Миронов  сообщил, что
"Красный Урал" внизу, около Перми,  и прибыть никак скоро не может. Сверху к
Чердыни подходит  "Красная Татария". Если  ее  быстро вернуть  назад - а тут
помогут  твои молодцы,  Озолс!  - и гнать вниз без остановок, то завтра днем
"Красная Татария" придет на пристань Березников. Мистер Попп может ехать.
     -  Садись на селектор, -  сказал Грановский  Озолсу,  - и жми на своих.
Пусть ваш человек сядет на пароход  и едет, не дает  тратить  зря  время, не
останавливаться. Скажи - государственное задание.
     Озолс соединился с Анновом - пристанью Чердыни. "Красная Татария" вышла
из Чердыни.
     - Жми!
     - Жмем.
     Начальник строительства посетил мистера Поппа  в его гостиничном номере
-  комендант был уже другой - и сообщил, что  пассажирский  пароход завтра в
два часа дня будет иметь честь принять на свой борт дорогого гостя.
     - Нет, -  сказал мистер Попп.- Скажите точно,  чтобы нам не торчать  на
берегу.
     - Тогда в пять часов. В четыре я пришлю машину за вещами.
     В  пять  часов  Грановский, мистер  Попп  и  его  секретарь  пришли  на
дебаркадер. Парохода не было.
     Грановский попросил прощения, отлучился и кинулся к селектору ОГПУ.
     - Да еще Ичер не проходил.
     Грановский застонал. Добрых два часа.
     - Может  быть,  мы  вернемся в номер и, когда пароход придет - приедем.
Закусим, - предложил Грановский.
     - По-завтра-каем,  вы хотите  сказать, -  выразительно выговорил мистер
Попп.- Нет, благодарю вас. Сейчас прекрасный день. Солнце. Небо. Мы подождем
на берегу.
     Грановский остался на дебаркадере с гостями, улыбался, что-то  говорил,
поглядывал  на  мыс  в верхнем  течении,  откуда  должен  вот-вот показаться
пароход.
     Тем временем сотрудники Озолса и сам начальник райотдела сидели на всех
проводах и жали, жали, жали.
     В  восемь  часов вечера  "Красная  Татария"  показалась  из-за  мыса  и
медленно стала приближаться к  дебаркадеру. Грановский улыбался, благодарил,
прощался. Мистер Попп благодарил не улыбаясь.
     Пароход  подошел.   И  тут-то  и  возникла  та  неожиданная  трудность,
задержка, которая чуть не свела в гроб сердечного больного М. Грановского, и
трудность,    которая   была   преодолена   лишь   благодаря   опытности   и
распорядительности начальника райотдела Озолса.
     Пароход  оказался  занятым,  набитым  людьми.  Рейсы были  редки, людей
ездила чертова гибель,  и забиты были все палубы, все каюты и даже  машинное
отделение. Мистеру Поппу  на "Красной Татарии" не было места. Не  только все
билеты в каюты были проданы и  заняты. В каждой  катили  в  отпуск  в  Пермь
секретари  райкомов,   начальники  цехов,  директора  предприятий   союзного
значения.
     Грановский  почувствовал,  что он теряет  сознание.  Но  у Озолса  было
гораздо больше опыта в таких делах.
     Озолс поднялся на верхнюю палубу  "Красной  Татарии"  с четырьмя своими
молодцами, с оружием и в форме.
     - Выходи все! Выноси вещи!
     - Да у нас билеты. До Перми билеты!
     - Черт с тобой, с твоим билетом! Выходи вниз, в трюм. Даю три минуты на
размышление.
     - Конвой поедет с вами до Перми. Я объясню дорогой.
     Через  пять   минут  верхняя  палуба  была  очищена,  и  мистер   Попп,
вице-директор фирмы "Нитрожен", вступил на палубу "Красной Татарии".
     (1967)

БЕЛКА

     Лес окружал город, входил в город. Надо  перебраться на соседнее дерево
- и ты уже в городе, на бульваре, а не в лесу.
     Сосны и елки, клены и тополя, вязы и  березы - все было одинаковым  - и
на лесной  поляне, и  на  площади  "Борьбы  со спекуляцией", как только  что
переименовали рыночную площадь города.
     Когда  белка смотрела издали  на город, ей казалось, что город разрезан
зеленым ножом, зеленым лучом  пополам,  что  бульвар - это зеленая речка, по
которой можно  плыть  и доплыть в такой же зеленый вечный лес, как и тот,  в
котором жила белка. Что камень скоро кончится.
     И белка решилась.
     Белка  перебиралась с тополя  на тополь, с березы на березу - деловито,
спокойно. Но тополя и береза  не кончались, а  уводили  все  глубже в темные
ущелья,  на каменные  поляны,  окруженные низкорослыми  кустами  и одинокими
деревьями. Ветки березы были  гибче, чем тополиные, - но белка все это знала
и раньше.
     Скоро белке стало ясно, что путь выбран неверно, что лес не густеет,  а
редеет. Но возвращаться было поздно.
     Надо было перебежать эту серую мертвую площадь - а за  ней - снова лес.
Но уже тявкали собаки, прохожие задирали головы.
     Хвойный  лес был  надежен  - броня  сосен,  шелк елей. Шелест тополиных
листьев был  предательским.  Березовая ветка  держала покрепче, подольше,  и
гибкое   тело  зверька,  раскачиваясь   на  весу,  само  определяло  границу
напряжения  ветки -  белка отпускала лапы,  летела  в  воздух -  полуптицей,
полузверем. Деревья научили  белку небу, полету.  Выпустив ветки, растопырив
когти  всех  четырех  лапок, белка летела,  ловя опору более  твердую, более
надежную, чем воздух.
     Белка и впрямь  была  похожа  на  птицу,  была  вроде желтого  ястреба,
облетающего  лес. Как завидовала белка ястребам в  их  нездешнем полете.  Но
птицей  белка не  была.  Зов земли,  груз  земли, стопудовый свой  вес белка
чувствовала  поминутно, чуть начинали  слабеть мышцы дерева и ветка начинала
сгибаться под телом  белки.  Нужно  было набирать  силы,  вызвать  откуда-то
изнутри тела новые силы, чтобы вновь прыгнуть на ветку или упасть на землю и
никогда не подняться к зелени крон.
     Щуря   свои   узкие  глаза,   белка   прыгала,   цеплялась   за  ветки,
раскачивалась, примерялась, не видя, что за ней бегут люди.
     А на улицах города уже собиралась толпа.
     Это был тихий, провинциальный  город, встававший с солнцем, с петухами.
Река в нем текла такая  тихая, что иногда  течение вовсе останавливалось - и
вода  текла  даже вспять. У города было  два  развлечения.  Первое - пожары,
тревожные шары на  пожарной  каланче, грохот  пожарных телег, пролетающих по
булыжным мостовым, пожарных команд: лошадей гнедых, серых в яблоках, вороных
- по цвету каждой из трех пожарных частей. Участие в пожарах - для отважных,
и наблюдение - для всех прочих.  Воспитание смелости - для каждого; все, кто
мог ходить, взяв детей, оставив  дома только  паралитиков и слепцов, шли "на
пожар".
     Вторым  народным   зрелищем   была   охота  за  белкой  -  классическое
развлечение горожан.
     Через город проходили белки, проходили часто -  но всегда ночью,  когда
город спал.
     Третьим  развлечением  была  революция  -  в  городе  убивали  буржуев,
расстреливали заложников, копали какие-то рвы, выдавали винтовки,  обучали и
посылали  на  смерть  молодых  солдат.  Но  никакая революция  на  свете  не
заглушает тяги к традиционной народной забаве.
     Каждый в толпе  горел  желанием быть первым, попасть  в  белку  камнем,
убить  белку.  Быть  самым  метким,  самым  лучшим  стрелком  из  рогатки  -
библейской пращи, - брошенной рукой Голиафа  в желтое тельце Давида. Голиафы
мчались за белкой,  свистя,  улюлюкая,  толкая друг друга в жажде  убийства.
Здесь  был  и крестьянин,  привезший  на базар  полмешка ржи, рассчитывающий
выменять эту рожь на рояль, на зеркала - зеркала в год смертей были  дешевы,
-  и председатель ревкома  железнодорожных  мастерских  города, пришедший на
базар ловить мешочников, и счетовод Всепотребсоюза, и  знаменитый с царского
времени  огородник  Зуев, и красный командир в малиновых галифе  - фронт был
всего в ста верстах.
     Женщины  города  стояли  у палисадов, у  калиток, выглядывали  из окон,
подзадоривали мужчин, протягивали детей, чтобы дети могли рассмотреть охоту,
научиться охоте...
     Мальчишки,  которым  не было  дозволено  самостоятельное  преследование
белки  - и взрослых хватало, - подтаскивали  камни, палки, чтоб  не упустить
зверька.
     - На, дяденька, ударь.
     И дяденька ударял, и толпа ревела, и погоня продолжалась.
     Все  мчались   по  городским   бульварам  за  рыжим  зверьком:  потные,
краснорожие, охваченные страстной жаждой убийства хозяева города.
     Белка спешила, давно разгадав этот рев, эту страсть.
     Надо было спускаться, карабкаться вверх, выбирать сук, ветку, размерить
полет, раскачаться на весу, лететь...
     Белка разглядывала людей, а люди  - белку. Люди следили за ее бегом, за
ее полетом - толпа опытных привычных убийц...
     Те, что постарше -  ветераны провинциальных боев, развлечений,  охот  и
сражений,  и  не мечтали угнаться  за  молодыми. Поодаль, двигаясь  вслед за
толпой, опытные убийцы давали здравые советы, толковые советы, важные советы
тем, кто мог мчаться,  ловить,  убивать.  Эти уже не могли мчаться, не могли
ловить белку. Им мешала  одышка,  жир, полнота. Но опыт у них был большой, и
они давали советы - с какого конца забегать, чтобы перехватить белку.
     Толпа все  росла  - вот старики разделили толпу  на отряды,  на  армии.
Половина ушла в засаду, на перехват.
     Белка увидела выбегающих из переулка людей раньше, чем люди увидели ее,
и все поняла.  Надо было  спускаться, перебежать  десять шагов, а  там снова
деревья бульвара, и белка еще покажет себя этим псам, этим героям.
     Белка спрыгнула на землю, кинулась прямо в толпу, хотя навстречу летели
камни, палки.  И, проскочив  сквозь эти палки, сквозь  людей - бей! бей!  не
давай дыхнуть! - белка оглянулась. Город настигал ее. Камень попал ей в бок,
белка  упала,  но тут  же  вскочила и  бросилась  вперед.  Белка добежала до
дерева, до спасения, и  вскарабкалась  по стволу, и перебежала на  ветку, на
ветку сосны.
     - Бессмертная, сволочь!
     - Теперь надо  окружать  у реки, у переката! Но  окружать было не надо.
Белка перебиралась по ветке еле-еле, и это сразу заметили и зарычали.
     Белка раскачалась на ветке, последний раз напрягла силы и упала прямо в
воющую, хрипящую толпу.
     В  толпе возникло  движение, как  в закипающем котле,  и, как в  котле,
снятом с огня, движение это затихло, и люди стали отходить от того  места на
траве, где лежала белка.
     Толпа быстро редела - ведь каждому было нужно на работу, у каждого было
дело  к городу, к  жизни. Но  ни один  не ушел домой, не взглянув на мертвую
белку, не убедившись собственными глазами, что охота удачна, долг выполнен.
     Я протискался сквозь редеющую толпу поближе, ведь я тоже улюлюкал, тоже
убивал. Я имел право, как все, как весь город, все классы и партии...
     Я  посмотрел на  желтое тельце  белки,  на  кровь, запекшуюся на губах,
мордочке, на глаза, спокойно глядящие в синее небо тихого нашего города.

     1966

ВОДОПАД

     В июле,  когда  температура днем достигает сорока по Цельсию - тепловое
равновесие  континентальной  Колымы,  -  повинуясь  тяжелой  силе  внезапных
дождей, на лесных полянках поднимаются, пугая людей,  неестественно огромные
маслята со скользкими змеиными шкурами, пестрыми змеиными шкурами - красные,
синие, желтые...  Внезапные эти дожди приносят тайге,  лесу,  камням,  мхам,
лишайник