домишко-то   голоском  звонким  огласит...   душу  согреет  словом,
взглядом,  лаской.  День  свадьбы назначили!  Три  года ждал этого счастья и
думал:  пришло и ко мне оно...  Да так при фраке и остался! Прежде, помоложе
был, оно будто и не так одному мотаться, а года - дрянь дело. Душа-то у меня
глупая,  тоже ищет тепла,  друга требует, а ты один, и никому твоей паршивой
души не требуется!
     Лаврентьев помолчал, взглянул на притихшего приятеля и продолжал:
     - Тебя,  Жучок,  вот любили,  а меня никто, ни разу. Рыло-то, видно, уж
очень зазорное!  - усмехнулся горько Лаврентьев. - Ни разу! Ну, и робость, -
сам знаешь,  робею я с женским полом.  Вот и пойми,  какова радость-то была,
когда  она  свое  согласие изъявила и  со  мной,  как  с  человеком близким,
ласковая,  добрая,  слушала,  как  я  ей  песни пел,  про жизнь рассказывал.
Она-то! Такая душа нежная, откликнулась! И вдруг словно треснули по лбу. Все
пошло прахом.  Жалела только,  а настоящего-то нету...  настоящего-то... При
фраке! Думал, выдержу... сперва-то хоть руки наложи! Гришка! Осилю, а поди и
по сю пору не осилил.  Бобылем вот и живи,  мотайся.  Ни привета,  ни ласки.
Выйдешь это теперь из дому.  Хорошо так у нас,  Жучок!  Люблю я встать рано.
Воздух весной -  сладость; всякая тварь трепещет жизнью, солнышко подымается
такое радостное и льет свет, а ты один, как пень, - один... Придет вечер - и
опять благодать у нас вокруг,  пей ее полной грудью,  а ты снова один!  Зиму
вот скоротал, а только и зима! Скверная, друг, зима! Подлая зима!..
     Утомленный двумя бессонными ночами, Лаврентьев несколько захмелел после
выпитой им  бутылки рома.  Он  начал было рассказывать про Кузьму Петровича,
какие он пакости мастерит,  но скоро умолк и осовел.  Голова отяжелела. Пора
было  отдохнуть.   Он   собрался  было  уходить,   но  доктор  уговорил  его
переночевать у него.
     - Ну,  ладно,  Жучок.  Мне где-нибудь.  Нежностей не надо!.. Только вот
потрошить  лягух  -  ни-ни!..  А  завтра  мы  все  узнаем!  -  повторял  он,
раздеваясь.  -  Узнаем,  и  если он  обидел ее  -  берегись!..  Берегись!  -
воскликнул Григорий Николаевич, сжимая кулаки при воспоминании о Вязникове.
     - Ложись-ка да отдохни,  брат!  -  проговорил доктор,  - а я пойду, еще
одну лягуху обработаю.
     - Обработывай,  обработывай, Жучок, прах тебя бери! Ты человек хороший,
Жучок, хороший!..
     На  следующий день Григорий Николаевич,  как читатель уже знает,  был у
Николая,  но  не  застал его дома.  Своим визитом он несколько смутил нашего
молодого человека,  но смущение это скоро прошло, и Николай нарочно просидел
до  вечера дома,  поджидая Лаврентьева.  Мысль,  что  его  могут  обвинить в
трусости,  придавала ему отчаянную храбрость. Однако Лаврентьев не приходил.
Николай написал длинное письмо отцу,  в  котором просил согласия на  брак  с
Леночкой (он  не  сомневался,  разумеется,  в  согласии),  получил  денежное
письмо,  принесенное дворником,  и  был тронут извинениями отца,  что он  не
может помогать Николаю так,  как бы хотелось; а о том, что у них у самих нет
денег и что посланные деньги были заняты, - ни слова!
     Эта деликатность и тронула и кольнула Николая.
     "Он больше не будет стеснять своих славных стариков".


        "X"

     Сердце Леночки забило тревогу,  когда вечером она услыхала от Николая о
посещении господина,  похожего по всем описаниям на Григория Николаевича. О,
это  непременно  он;   она  не   сомневалась.   Она  знала  ревнивые  порывы
Лаврентьева, знала, что он все еще любит ее ("Ах, зачем он не забыл ее!"), и
ничего нет невероятного,  если он приходил к  Николаю.  Он должен ненавидеть
его.  И  все  из-за  нее.  Она  одна во  всем виновата.  Она тогда скрыла от
Лаврентьева,   что  любит  другого,  и  теперь  все  обрушится  на  Николая.
Какое-нибудь  грубое  слово.  Николай вспыхнет -  он  такой  горячий!  -  и,
господи,  что может быть. Страх за любимого человека охватил Леночку. Мысль,
что Лаврентьев как-нибудь догадывается об их отношениях и  вздумает обвинить
Николая,  невольно  прокрадывалась в  голову.  Она  вспомнила намеки  брата,
сцену...  Это  совсем расстроило Леночку,  хотя она и  старалась скрыть свое
смущение от Николая.
     - Тебя эта новость испугала, Лена?
     - Нет.  Отчего ж?.. Он просто зашел к тебе. Да наконец, может быть, это
был и не Лаврентьев.
     - Ну,  положим, Лаврентьев. Лохматый, ровно мужик, - кому другому быть?
- насмешливо проговорил Николай. - Наверное, Отелло из Лаврентьевки.
     - А ты не принимай его, Коля. С какой стати!
     Николай удивленно взглянул на Леночку и резко заметил:
     - Какой ты вздор говоришь!.. Отчего не принять? Я приму его... Посмотрю
на дикого человека,  давно не видал!  Не бойся,  со мной он будет смирен.  Я
медведей  не  боюсь!   Ну,  да  об  этом  нечего  и  говорить!..  Успокойся,
пожалуйста, а то со страху ты не ведаешь, что говоришь!
     Николай как-то  особенно оживленно болтал и  казался очень веселым.  Он
взял Леночку в  театр и  все посмеивался над ее  страхами.  И  она старалась
скрыть перед ним свою тревогу напускной веселостью,  хотя ей было жутко. Она
слушала болтовню Николая,  а сама думала,  как бы увидаться с Лаврентьевым и
узнать,  зачем  он  приехал.  Пусть  Николай рассердится,  пусть даже  очень
рассердится,  узнавши  об  этом,  но  она  должна  объясниться  с  Григорием
Николаевичем,  не теряя времени,  а то,  пожалуй,  будет поздно. Она во всем
виновата и  должна поправить ошибку.  В  ее  воображении чудились бог  знает
какие картины.  Она знала, что Лаврентьев страдает, он оскорблен. Мало ли на
что решится такой человек!  И  ей вдруг представилось,  что этот близкий ей,
дорогой, славный Николай лежит без дыхания, а около Лаврентьев с пистолетом.
О господи! Она зажмурила глаза. Голова у нее закружилась.
     - Что с тобой, Лена? Ты бледна совсем.
     - Голова закружилась! - слабо улыбнулась она. - Жарко здесь.
     - Пойдем в фойе.
     - Нет, ничего. Теперь прошло. А ты на меня не сердишься, Коля?
     - За что?..
     - Да, помнишь, я глупость сказала, советовала не принимать Лаврентьева.
Ведь и правда -  глупость,  сама вижу. Конечно, прими. Ты ведь в одиннадцать
часов встаешь?..
     - Завтра раньше встану...
     - Раньше?  А  мы  разве не  поедем из театра поужинать?  Мне очень есть
хочется!
     - В первый раз ты зовешь ужинать!.. Вот чудеса, Лена! Поедем, я рад!..
     Он  было предложил ей  ехать,  не  дождавшись конца спектакля,  но  она
упросила его остаться.  Они поехали и  долго сидели за  ужином.  Николай все
торопился,  говоря,  что ему надо раньше встать, а она, как нарочно, сегодня
была необыкновенно мила, возбуждена и просила посидеть еще минуточку...
     - Ну,  Лена,  из-за  тебя  я  опять  поздно встану.  Пожалуй,  заставлю
дожидаться дикого человека, если он удостоит своим посещением!..
     - Подождет!.. - весело отвечала Леночка, крепко прижимаясь к Николаю.
     Она поздно вернулась домой... О, какие мучительные часы тревоги провела
она,  а часы тянулись так долго! Леночка не смыкала во всю ночь глаз. Только
под  утро она  немного забылась.  Сон  был тревожный;  ей  все снился убитый
Николай, и она несколько раз в страхе вскакивала с постели.
     В  девятом часу уж  она ехала к  Непорожневу и  все торопила извозчика:
"Ради   бога   скорей,   скорей!"   Доктор  с   изумлением  встретил  бедную
встревоженную Леночку.
     - Что случилось, барышня?
     - Ничего, ничего. Мне надо видеть Григория Николаевича. Он у вас?
     "Таки не послушался! - промелькнуло у Жучка. - Верно, сочинил скандал!"
     - Нет. Да вы передайте, что надо. Я ему скажу.
     - Где он живет? - спрашивала Леночка.
     Доктор сообщил ей адрес.
     - До свидания... Извините!.. - проговорила Леночка, уходя.
     - Да  что  случилось?..  Эка  какая...  уж  вспорхнула и  не  слышит!..
Удивительно решительны они, когда любят!.. И Лаврентьев еще вздумал защищать
ее  от человека,  за которого она жизнь отдаст!  Она его поблагодарит!  Экая
ерунда!  -  промолвил Жучок,  присаживаясь к своим лягушкам.  -  Ну, лезь...
лезь, голубушка!
     Леночка вышла  на  улицу.  Извозчик,  который привез ее,  уже  уехал  с
седоком...  ("Экая я дура! не догадалась оставить его!") На улице не было ни
одного  извозчика.  Она  побежала почти  бегом  и  наконец только  на  мосту
встретила сани.
     - Домой еду, барышня! - сказал извозчик, когда она позвала его.
     - Голубчик... довези... Недалеко.
     - Куда?
     - К Знаменью...
     Он отрицательно махнул головой и стегнул лошадь...  У Леночки выступили
слезы...
     Наконец уже  за  мостом она  села  в  сани  и  велела ехать  как  можно
скорей...
     - Али за дохтуром?  -  полюбопытствовал извозчик, с участием взглядывая
на бледное лицо Леночки.
     - Да... да... человек умирает...
     Извозчик понесся во весь дух.
     - Стой... тут... у большого дома...
     Она поднялась бегом наверх,  в четвертый этаж, и постучалась в тридцать
второй номер. Ответа нет.
     "Спит, верно!" - радостно подумала Леночка и постучала сильней.
     - Да  вы  напрасно,  барышня!  -  проговорила  проходившая по  коридору
горничная с  самоваром.  -  Господин из  тридцать второго номера с  час тому
назад как ушли!..
     - Куда? - машинально спросила Леночка.
     - А  не  знаю...  Нам не  сказывали!  -  иронически заметила горничная,
останавливаясь на минуту и осматривая Леночку.
     - Да здесь Лаврентьев живет?
     - А бог его знает... Черномазый такой... лохматый!
     У Леночки упало сердце...
     "Он,  верно,  теперь у Николая...  Но Коля спит!..  Лаврентьев, значит,
дожидается, и она вызовет его!"
     Эта  мысль  придала  ей  энергии.  Надежда  снова  улыбнулась  ей.  Она
взглянула на часы, - без четверти десять.
     "Он наверное спит! К десяти часам она доедет..."
     Сердце  ее  замирало от  страха,  когда  она  дернула звонок  у  дверей
квартиры  Вязникова.  Степанида отворила дверь.  Леночка  взглянула пытливым
взглядом в лицо кухарки: ничего, лицо спокойное, приветливое.
     - Здравствуйте, барышня! Как поживаете? Давно не жаловали!.. Давно!..
     - Николай Иванович дома?
     - Нет. Сегодня раненько ушли.
     - Давно?
     - Да с полчаса будет.
     - Здоров он?
     - Слава богу...  Что ему делается!  Сегодня и  встал-то рано,  в восемь
часов.  Поджидали все одного знакомого,  что вчера приходил... "Вы, говорит,
Степанида,  беспременно разбудите"...  Он не любит так рано вставать,  а тут
сейчас же вскочил...  Да что же вы,  барышня...  Вы взойдите... Отдохните...
Запыхались, чай?
     - А вчерашний господин был?
     - Как же, был. Сродственник их?
     - Нет.
     - То-то и я подумала,  что нет!  Угрюмый такой барин...  А может,  и не
барин?
     - И долго он был?
     - А не знаю. Не знаю, барышня. Я в булочную бегала. Он без меня ушел, а
вскоре за ним и Николай Иванович.
     Леночка вздохнула свободнее.  С  Николаем ничего не  случилось.  Однако
какое было объяснение?  И чем око кончилось?  Снова тревожные мысли охватили
любящее создание.  "Лаврентьев не  так же приходил!  Она,  во всяком случае,
должна увидать Лаврентьева!"
     Через полчаса она опять стучалась у дверей тридцать второго номера.
     - Входи! - раздался твердый голос Лаврентьева.
     Она  отворила  двери.  При  ее  появлении  Григорий  Николаевич  совсем
смутился и  опустил глаза в  каком-то  благоговейном страхе,  точно пред ним
явился грозный судья, а не встревоженная и бледная Леночка.


        "XI"

     Прежде,   чем  продолжать  наше  повествование,  необходимо  рассказать
читателю о  встрече Лаврентьева с  Николаем,  которая так  беспокоила бедную
Леночку.
     В  это утро наш молодой человек не  заставил будить себя несколько раз.
Как только Степанида постучала в дверь и объявила, что восемь часов, Николай
вскочил  с  постели  и  стал  одеваться  с  нервной  поспешностью  человека,
боящегося опоздать.  Эту ночь, против обыкновения, он спал скверно: с вечера
долго не мог заснуть и часто просыпался, нервы его были возбуждены ожиданием
встречи с Лаврентьевым. Хотя накануне он и казался веселым, стараясь уверить
и Леночку и себя самого, что свидание с Григорием Николаевичем нисколько его
не тревожит,  но именно оно-то и тревожило Николая своей неизвестностью.  Он
вполне был уверен, что вчера к нему заходил Лаврентьев, и не сомневался, что
он  непременно придет и  сегодня,  и  придет,  казалось ему,  не  как добрый
знакомый, а иначе.
     Николай  тщательно повязывал галстух перед  зеркалом,  и  в  это  время
различные предположения лезли в голову по поводу ожидаемой встречи.  Он ждал
ее,  заранее настраивая себя на  враждебный тон  к  этому "дикому человеку",
который прежде ему даже нравился.  Николай догадывался,  что "дикий человек"
все  еще  любит Леночку ("И охота мне было расстроить свадьбу!"),  как может
любить эта "дикая натура",  и под влиянием страсти готов,  пожалуй, выкинуть
какую-нибудь грубую выходку.
     При одной мысли об этом кровь приливала к сердцу возбужденного молодого
человека;  глаза зажигались огоньком,  нервно сжимался кулак...  он  закипал
гневом  от  воображаемой обиды.  Что-то  стихийно-безобразное  казалось  ему
теперь  в  натуре Лаврентьева;  он  вздрагивал от  негодования и  напряженно
прислушивался, не раздастся ли звонок.
     Напрасно он  старался быть  спокойным и  не  думать о  Лаврентьеве.  Он
наскоро выпил кофе,  отхлебывая быстрыми глотками из чашки,  курил папироску
за  папироской  и  заходил  быстрыми  шагами  по  кабинету.  Невольно  мысли
сосредоточивались на одном и том же:  "К чему заходил к нему Лаврентьев? Что
ему надо? Не узнал ли он об его отношениях к Леночке?"
     Николай снова  почувствовал себя  очень  виноватым перед  Леночкой,  но
какое дело Лаврентьеву? Как он смеет мешаться в его личные дела? Разумеется,
он не снизойдет до объяснения по поводу своих отношений,  если бы Лаврентьев
осмелился потребовать их. Никто не смеет мешаться. Он никому не позволит! "А
все-таки лучше было бы, если бы он не увлекался: не было бы глупого свидания
с диким человеком!" - проносилось в его голове.
     - Уж не трушу ли я этого Отелло? - насмешливо проговорил вслух Николай.
"Трусишь!" - подсказал ему внутренний голос. Мысль, что он трусит, заставила
его вспыхнуть от негодования,  стыда и  злости.  Он презрительно улыбнулся и
взглянул в зеркало, потом присел к столу и принялся читать книгу.
     Но  ему не читалось.  Строки мелькали перед глазами,  он не понимал их.
Напряженно  прислушивался  он  снова  к   звонку,   поджидая  Лаврентьева  в
тревожном,  возбужденном состоянии.  Он  чувствовал,  что  встреча с  "диким
человеком" будет серьезная.
     Ему казалось,  что время идет необыкновенно долго,  и он досадовал, что
Лаврентьев не приходит.
     "Скорей бы он приходил!"
     Николай решил  ждать  его  до  часу,  а  то,  пожалуй,  этот  "медведь"
подумает, что Николай нарочно избегает свидания.
     "А может быть, он и не придет! Просто заходил повидаться, не застал - и
уедет в  свою  берлогу.  Верно,  приехал по  какому-нибудь делу на  короткое
время, а я уж черт знает что предполагаю - какие-то враждебные намерения! За
что ему питать ко мне злые чувства? Не дурак же он в самом деле! Леночка ему
отказала,  ну, конечно, неприятно, да разве я виноват, что она не любит его?
Пожалуй,  он  уж  видел Васю,  узнал о  свадьбе и  не придет...  К  чему ему
приходить?"
     Так  пробовал  было  Николай  объяснить  себе  цель  посещения Григория
Николаевича, но сам тотчас же сознавал нелепость этих объяснений.
     - Ну и  черт с  ним!  -  проговорил он,  злясь,  что Лаврентьев его так
тревожит.
     Он  принялся было  за  работу,  как  вдруг  в  прихожей раздался резкий
звонок.
     - Это он!  -  прошептал наш молодой человек, слыша в этом резком звонке
что-то особенное.
     Сердце у него екнуло. Страх внезапно охватил все его существо, по спине
пробежали холодные мурашки,  и он вздрогнул.  Но это было на одно мгновение.
Через  секунду он  уже  оправился.  Боязнь показаться перед  Лаврентьевым (и
вообще перед кем бы то ни было) трусом пересилила малодушный страх. Он вдруг
как-то  весь подобрался и  казался не  только совершенно спокойным,  но  как
будто даже  веселым и  беспечным.  Чуть-чуть насмешливая улыбка скользила по
его   слегка  вздрагивающим  губам;   надетое  пенсне  придавало  его   лицу
вызывающее, пикантное выражение. Глядя теперь на Николая, свежего, румяного,
красивого и улыбающегося,  нельзя было и подумать, что несколько секунд тому
назад он перетрусил.
     Он  повернул голову к  дверям,  но тотчас же снова отвернулся.  Он ясно
слышал, как тихо скрипнули двери, и кто-то вошел.
     "Без позволения входит!" - подумал Николай.
     Он  все-таки не оборачивался и  ждал.  Кто-то откашлялся.  Тогда только
Вязников  повернулся и  увидал  приземистую неуклюжую  фигуру  Лаврентьева в
черном сюртуке, высоких сапогах, с огромной бараньей шапкой в руках.
     Николай поднялся с  кресла,  сделал несколько шагов  и  остановился при
виде  серьезной и  мрачной физиономии Григория Николаевича.  Они  обменялись
поклонами,  но  никто из  них  не  протянул друг  другу руки.  Оба  внезапно
почувствовали смущение и серьезно взглянули один на другого.
     - Я пришел к вам по делу!  -  сухо и резко оборвал Григорий Николаевич,
стараясь не глядеть на Николая и приближаясь на несколько шагов.  - Дело это
очень для меня важное! - глухим, тяжелым голосом прибавил он.
     - Я к вашим услугам, Григорий Николаевич! - ответил Николай. - Надеюсь,
серьезное дело не  помешает нам присесть?  -  продолжал он веселым тоном,  с
иронической ноткой в голосе.
     Лаврентьев поднял на  него  свои  глубоко засевшие,  блестящие глаза  и
тотчас же опустил их.  В  этом взгляде было совсем не дружелюбное выражение.
Тон  Николая,  его  самоуверенный,  задорный,  смеющийся вид  -  все  теперь
казалось ненавистным Лаврентьеву.
     - Шутить изволите?  А я ведь не для шуток пришел!  - промолвил Григорий
Николаевич, стараясь сдержать себя.
     - И  я  вовсе не расположен шутить!  -  резко ответил,  вспыхивая весь,
Николай.
     - Не всегда шутить-то в пору, Николай Иванович!.. Мне вот насчет одного
обстоятельства очень желательно попытать вашего мнения,  за тем я  и пришел.
Человек  вы  умный,  статьи  пишете  и  все  такое.  Чай,  не  откажете нам,
сиволапым, ась?
     - Охотно! - насмешливо процедил сквозь зубы Николай.
     - Ладно, значит! Теперича мы друг дружку поймем! - значительно прибавил
Лаврентьев.  -  Дело, видите ли, такое. Прослышали мы - тоже и в нашу глухую
сторону вести  доходят -  будто некоторый молодой человек,  парень,  сперва,
казалось,  очень хороший,  стал девушку одну уму-разуму учить...  развивать,
что ли... Книжки разные и все такое. Говорить-то он мастер! Ладно! Девушка -
надо сказать,  честная, доверчивая, хорошая девушка, - продолжал Лаврентьев,
и  голос  его  дрогнул скорбной ноткой,  -  поверила речам  умным -  речи-то
сладкие!  -  и полюбила парня...  А он,  в те поры,  лясы-то свои брось - не
требуется,  мол! - и стань облещивать честного человека... Поиграл, поиграл,
натешился, да и бросил... Надоело... По-нашему, по-деревенскому, это выходит
как  будто пакость одна,  а  поди,  парень-то,  может,  думает,  что оно как
следует,  даже и либерально.  Так я,  перво-наперво,  хочу попытать молодца,
правда ли это?.. Как присоветуете?
     Лаврентьев смолк и поднял на Николая строгий, пристальный взгляд.
     Бледный,  с  сверкающими глазами,  нервно пощипывая дрожавшими пальцами
бороду,  слушал  Николай Лаврентьева,  и  когда  тот  обратился к  нему,  он
презрительно усмехнулся и насмешливо проговорил, отчеканивая слова:
     - Я  полагаю,  что молодец,  о котором вы говорите,  и объясняться-то с
вами не захочет, господин Лаврентьев!
     - Не  захочет?  -  угрюмо протянул Григорий Николаевич.  -  А  коли  не
за