ить с ней
было как-то весело и  заманчиво.  Какая-то раздражительная прелесть насмешки
была в  ее болтовне.  И  при этом иногда в ней прорывались такие нотки,  что
Николай становился в тупик.  "Пусть,  однако,  она не думает, что я ею очень
интересуюсь!" -  решил вдруг Николай и стал раскланиваться,  когда подошли к
перекрестку.
     - Да вы опять бежать?  Или вспомнили о  каком-нибудь деле?  -  спросила
Нина.
     - Нет, просто нужно сделать один визит! - соврал молодой человек.
     - Так смотрите же, до свидания! - повторила Смирнова. - И до скорого.
     - Еще, верно, вечером увидимся? - лениво обронила Нина, кивнув головой.
- Верно,  на бульваре будете? Больше некуда деваться. Посмотрите все здешнее
обществе в сборе. Говорят, здесь много хорошеньких!..
     - Не знаю. Может быть! - сказал Николай.
     Он тогда же решил не идти на бульвар.  "Подумает,  ради нее пришел!" Но
после обеда его одолела такая скука в  номере,  что он  вышел из  гостиницы,
побродил по улицам и очутился на бульваре.
     "Пусть думает, что хочет. Черт с нею!"


        "XXII"

     В саду играл хор военной музыки.  По аллеям медленно двигалась публика,
тихо разговаривая.  За столиками кое-где пили чай и пиво.  Не слышно было ни
смеха,  ни  громкой речи.  Все точно собрались для того,  чтобы поскучать на
людях и показать наряды.  Лица у всех были какие-то натянутые, скучные. Дамы
оглядывали костюмы друг друга и бросали завистливые взгляды.  Мужчины как-то
совсем скучно гуляли. Николай вмешался в толпу и пошел по течению. Он описал
несколько кругов вокруг площадки, где играла музыка, испытывая адскую скуку,
стал искать Смирновых и не видел их.
     - Николай Иванович!
     Он  обрадовался,  услыхав знакомый голос Нины  Сергеевны,  и  торопливо
подошел к скамейке,  на которой сидела Смирнова с Ниной. Обе они лорнировали
проходящих.
     - Садитесь-ка,  а  то вы ходите,  как рыцарь печального образа{168}!  -
проговорила Нина, указывая на место подле себя. - Видно, очень весело?
     - Не особенно.
     - Не особенно. Да на вашем лице такое воплощение скуки, что при взгляде
на вас невольно делается скучно!..  Давайте-ка вместе смотреть на публику...
Что, много красивых лиц?
     - Не заметил.
     - А вот эта -  взгляните!  - вступилась Надежда Петровна, указывая едва
заметным  движением на  проходившую молоденькую красивую  барыню.  -  Вы  не
знаете этой губернской красавицы?
     - Нет.
     - Жена вице-губернатора. Не правда ли, хороша?
     - Хороша, но слишком уж довольное лицо. На нем написана глупость!..
     - Ну,   а  вот  эта  брюнетка,   дочь  здешнего  городского  головы,  с
брильянтами в ушах и с миллионом приданого. Хороша?
     - С миллионом или без него? - засмеялся Николай.
     В   это  время  к   скамейке  приблизился  какой-то  пожилой  господин,
раскланиваясь с дамами. Надежда Петровна усадила его возле себя.
     - Ну, теперь мама не будет скучать!.. - заметила Нина.
     - Почему? Разве этот господин интересный?..
     - Да  вы,  как  посмотрю,  решительно никого не  знаете.  Это известный
здешний сельский хозяин, господин Барсуков... помещик.
     - А! - промолвил Николай. - Известный?
     - Мы  неизвестных не любим!  -  усмехнулась Нина.  -  Однако давайте-ка
лучше злословить, а то, право, скучно.
     Нина Сергеевна начала осмеивать проходящих дам, делая ядовитые и подчас
меткие замечания насчет их лиц и  костюмов,  и  весело болтала,  не обращая,
по-видимому,  внимания на сдержанное обращение Николая.  Молодой человек все
еще не  мог забыть подслушанный разговор в  саду и  не то чтобы сердился,  а
хотел  как-нибудь дать  понять молодой женщине,  что  она  его  нисколько не
интересует.
     Нина Сергеевна продолжала болтать и  смеяться -  и вдруг смолкла.  Смех
оборвался неожиданно, точно лопнувшая струна.
     Вязников взглянул на молодую женщину и был поражен внезапной переменой.
Та ли это Нина, только за секунду перед тем веселая, сияющая, смеющаяся?
     Она  вся  как-то  притихла,  как  притихают дети после долгого веселья.
Тоской и  утомлением дышали ее  черты.  Она медленно прислонилась к  спинке,
откинула вуалетку,  и сквозь белый газ - показалось Николаю - блеснула слеза
в ее глазах.
     Николай  молчал,  не  смея  нарушить  торжественности ее  настроения  и
проникаясь участием. Молчала и Нина. Сбоку шла оживленная беседа Смирновой с
известным сельским хозяином.
     - Рассказывайте же что-нибудь! - наконец проговорила Нина.
     - Что рассказывать?
     - Что-нибудь веселое!..
     - Вам трудно угодить... Странная вы женщина, Нина Сергеевна, - вот все,
что я могу сказать!
     - Это я и без вас знаю.
     - Такие резкие переходы!.. Сию минуту смеялись, а теперь...
     - Перестала смеяться? Нервы!
     - Нервы - только?
     - Разумеется.  У  нас,  у женщин,  все нервы.  Вы так и запишите в свою
записную книжку: нервы и нервы! - прибавила она с иронией в голосе. - У вас,
как у,  литератора, верно, есть записная книжка. Я думаю, много глупостей вы
в нее записываете!..
     - У меня нет записной книжки.
     - Нет?..  У всех литераторов есть; по крайней мере они уверяют. А может
быть,  лгут, чтобы пугать провинциальных дам и барышень, благоговеющих перед
литераторами!..
     Она помолчала и через несколько времени сказала:
     - Признайтесь,  вам очень бы хотелось знать, отчего это такая перемена?
Смеялась,  злословила и  вдруг сделалась серьезна.  Может быть,  воображение
ваше и слезу на моих глазах представило.
     - Я и без воображения видел слезы! - прошептал Николай.
     - Ну,  и  поздравляю вас,  если  видели!  -  резко оборвала Нина.  -  А
положение очень  интересное,  не  правда  ли?  Сад,  "темнолиственных кленов
аллея"{170},  под развесистым дубом скамейка,  вдали звуки из "Фауста"{170},
хоть и скверные звуки,  но можно вообразить, что прекрасные, и хорошенькая -
не будем,  молодой человек,  лицемерны! - хорошенькая женщина поверяет тайны
своего сердца благородному,  сочувствующему и  тоже -  будем справедливы!  -
красивому  молодому  человеку.  Хоть  и  старо,  а  все-таки  чувствительно!
Сознайтесь,  что вы любопытны не менее нас и не прочь узнать, что происходит
с женщиной...  конечно,  если женщина не похожа вон на эту даму! - прибавила
она насмешливо, указывая на очень некрасивую барыню, проходившую мимо.
     - Я и так знаю!
     - Что вы знаете?  -  как-то презрительно протянула Нина. - Ничего вы не
знаете.
     - Разрешаете сказать? - насмешливо проговорил Николай.
     - Говорите!  - равнодушно протянула Нина. - Впрочем, постойте, лучше не
говорите,  Николай Иванович!  Не разочаровывайте меня хоть сегодня!  Пусть я
останусь в приятном заблуждении, что вы не похожи на... на Горлицына. Ведь я
наперед знаю, что вы скажете.
     - Что я скажу?
     - И вы сознаетесь?
     - Даю слово!
     - Ах, то, что вы скажете, мне столько раз повторяли ваши развитые люди,
которые бывают в обществе, что я наизусть выучила эти слова! Вы скажете, что
я неудовлетворена оттого, что ничего не делаю, не имею в жизни высокой цели,
не открываю школ,  не записываюсь в филантропки,  не...  мало ли каких умных
вещей не делаю,  что я скучающая,  блазированная{171} аристократка,  - хотя,
заметьте  на  всякий  случай,   Николай  Иванович,  я  не  имею  чести  быть
аристократкой по  рождению,  пусть мама и  отрицает это,  -  что  меня тешит
внешний блеск,  что я кокетка,  что...  ну, мало ли еще что... Но что натура
моя, прекрасная натура, противодействует плодам моего воспитания, и отсюда -
разлад,  отсюда неровность, нервность, тревога, неудовлетворенность... Стоит
только читать умные книги,  беседовать с серьезными людьми,  выйти, пожалуй,
замуж за какого-нибудь развитого,  порядочного человека, воспитывать по всем
правилам  будущих  граждан,  не  забывая,  однако,  быть  ревностным  членом
какого-нибудь дамского кружка,  посещать приют, где пригреты, обуты, напоены
и   накормлены   пятнадцать  прелестных  беспризорных  малюток,   устраивать
журфиксы,  на  которых был бы живой обмен мыслей,  и  тогда...  тогда,  -  с
какой-то злостью в голосе прибавила Нина Сергеевна,  - тогда я стану во всех
отношениях счастливой женщиной,  буду примерной женой,  прекрасной матерью и
превосходной гражданкой... Пощадите хоть вы, Николай Иванович. Неужели и вы,
несмотря на свою молодость, хотите говорить такие пошлости?.. Не говорите их
лучше!
     - Честное слово, вы ошибаетесь, Нина Сергеевна. Ничего подобного у меня
не было в мысли. Я не то хотел сказать.
     - Не  то?  -  проговорила она,  поднимаясь.  -  Так что же?..  Пойдемте
походим,  -  прибавила Нина.  -  Мы, мама, скоро вернемся! Надоело сидеть! -
сказала она.
     - Скорей возвращайтесь. Уж поздно, пора и домой, Нина.
     - Мы  недолго...  Так  что  ж  вы  хотели  сказать?  -  спрашивала Нина
Сергеевна,  идя под руку с  Николаем.  -  Это начинает меня интриговать.  Вы
разогнали мою скуку.
     - Говорить ли?
     - Вы должны теперь сказать! - повелительно произнесла она. - Говорите!
     - Вы любите! - прошептал Николай.
     Рука Нины Сергеевны как будто дрогнула.  Она засмеялась, но смех звучал
как-то фальшиво.
     - Вот глупости!.. Нечего сказать - открыли секрет. Выдумайте что-нибудь
похитрее!  Не  знаете ли,  кого?..  Не вас ли?..  -  произнесла она с  явной
насмешкой в голосе.
     - Стою ли  я  такой чести!..  Помилуйте!  Со  мной можно от деревенской
скуки пококетничать, и за то спасибо.
     - Не сердитесь...  Ну да,  я кокетничала...  Простите!  -  вдруг кротко
сказала она.
     Николая тронул этот кроткий тон.
     - За что сердиться?  Помните, вы сами говорили, что мне полезно изучать
людей?..
     - Серьезного ведь ничего не было?
     - Ни малейшей опасности!
     - Вот видите, значит, и не сердитесь!
     Она помолчала и снова спросила:
     - Так, по-вашему, я люблю и, верно, безнадежно?
     - Любите, а безнадежно - едва ли.
     - И уж если вы такой волшебник, то не отгадаете ли, кого?
     - Тут мое волшебство кончается.
     - Кончается? А я думала, что вы, как настоящий волшебник, скажете и имя
моего рыцаря, - поддразнила Нина Сергеевна.
     - Вот имени рыцаря-то я и не знаю!.. - отвечал Николай.
     "То-то бы ты удивилась, если б я сказал", - улыбнулся он.
     - Итак, заблуждение ваше насчет меня не поколеблено?
     - Нет. Каюсь перед вами, что нет!
     Нина больше не начинала разговора.  Молча подвигалась она с Николаем по
аллее и снова притихла. Они сделали круг, и молодая женщина сказала:
     - Верно, мама уже беспокоится. Пойдемте к ней!.. Так вы в самом деле не
сердитесь? Нет?
     - Да нет же.
     - Право,  я не так дурна, как кажется! - сказала она так просто и таким
задушевным тоном, что Николай с участием взглянул на нее.
     Они тихо приближались к  скамейке.  Она хотела что-то  сказать,  но как
будто колебалась.  Николай заметил это.  Она прочитала в его взгляде, что он
заметил, и тихо промолвила:
     - Я не решалась просить вас,  но теперь решаюсь.  Быть может, мне будет
нужна ваша помощь. Позволите обратиться к вам?
     - Я буду очень рад, если в состоянии помочь.
     - Так, навести справки, узнать об одном...
     Она спохватилась и прибавила:
     - Ничего особенного.  Но,  во всяком случае,  благодарю вас!  -  горячо
сказала она.
     "О чем просьба? Какие справки?"
     Николай с  минуту ломал голову и  вдруг вспомнил,  что Прокофьев еще не
вернулся и, по словам Лаврентьева, от него не было никаких известий.
     "Так вот отчего эти нервы!" - решил Вязников.
     Дамы  собрались  домой.   Николай  проводил  их   до   дому,   где  они
остановились, а сам отправился в гостиницу и застал отца спящим.
     Когда  утром  Вязниковы возвращались домой,  Николай  рассказал отцу  о
своем  намерении взять  на  себя  ведение  процесса васильевских крестьян со
Смирновой.
     - Разве она в самом деле требует лес обратно?
     - Ты думаешь, папа, шутит!..
     - Я от нее этого не ожидал!
     - Так, как ты думаешь, папа: брать мне дело?
     - Справишься ли? Дело трудное.
     - Я поработаю, хорошо поработаю над ним.
     - Тогда,  что  ж!  Но  только надо засесть хорошенько,  Коля!  Тут одно
красноречие не  поможет!  К  чужим интересам надо  относиться свято!..  Свое
потеряешь - не беда, а чужое - на совести будет!
     Он долго сидел молча и потом проговорил:
     - Казалось,  женщина порядочная и...  отнимает лес!  Признаюсь, удивила
меня Надежда Петровна! Удивительно! - в раздумье несколько раз повторял Иван
Андреевич, неодобрительно покачивая головой.
     - Кстати,  папа,  помнишь,  ты предупреждал меня насчет Нины Сергеевны.
Почему ты советовал быть осторожней?
     - Да  темная история ее  замужества.  Она  вышла  замуж  за  старика и,
говорят,  играла  при  этом  скверную роль.  Просто,  говорят,  поймала его.
Впрочем,  я  этого не  видал,  а  предупреждал тебя потому,  что она большая
кокетка и из-за нее застрелился очень порядочный человек.
     - Это еще что за история?
     - Я тебе когда-нибудь ее расскажу! - отвечал Иван Андреевич. - Впрочем,
и  тут,  быть может,  ее винят более,  чем следует.  Поди узнай человеческое
сердце!


     Солнце только что подымалось,  и земля сверкала дрожащими каплями росы,
когда Григорий Николаевич,  мурлыча под  нос  песню,  выехал из  прохладного
леса,  и перед ним открылась его усадебка,  залитая розовым светом солнечных
лучей.  Он тряхнул вожжами, и тележка покатилась быстрей. Рыжий, добрый конь
прибавил рыси.
     Спокоен  и  счастлив ехал  Григорий Николаевич домой.  Радостная улыбка
мелькала на лице его,  когда он окинул взором свои небольшие владения, такая
радостная улыбка,  которой не  бывало,  когда  он  прежде возвращался домой.
Теперь и его "изба",  как называл он свой крепко посаженным небольшой дом, и
лес направо,  отливавший золотистым блеском,  и поля с наклонившимся колосом
казались ему еще милей,  еще,  если можно так сказать,  родственней.  И  все
теперь как будто получало особенный смысл,  все казалось ярче и радостней, и
лист - нежнее, и птица - певучее.
     И прежде он ласковым взором приветствовал свое гнездо,  но этот взор не
блистал той любовью,  какой блистал теперь.  Тогда он был одинок. Сиротливей
чувствовал он  себя  с  годами,  и  нередко  щемящее одиночество неутоленная
потребность любви заставляли его забываться в  вине.  Но теперь другое дело!
Дух любимого создания уже жил в доселе пустом гнезде. Еще Леночка не вошла в
дом,  еще она не  ходила хозяйкой в  поле,  не оглашала чудным своим голосом
молодого сада,  а  между тем и дом,  и поле,  и сад -  все было полно ею,  и
близок был день,  когда ее свежий голосок будет ежедневно раздаваться здесь,
и славная,  честная Леночка,  как трудящаяся, домовитая ласточка, озарит дом
счастием и ласкою... Какое еще может быть для человека счастие?
     Так  думал  Григории  Николаевич,  посматривая вокруг  и  затягивая все
громче и громче песню своего сердца.
     Не  совсем обыкновенно,  верней -  совсем необыкновенно сложилась жизнь
этого столбового дворянина, сына заслуженного генерала. Не без борьбы пришел
он к тихой пристани полумужицкого счастья. Но зато уже давно он не испытывал
мук сомнения, не искал в поте лица истины, не мучился вопросами, не подходил
даже к ним.  Раз он попал в колею,  -  он не сворачивал с нее и шел по ней с
упорством  вола  и   непоколебимой  честностью  испытавшего  себя  человека,
добровольно лишившего  себя  большого  состояния.  Почему  бывшего  богатого
морского офицера, когда-то мечтавшего о подвигах, о славе, потянуло к мужику
и  как он  сделался таким,  каков он  теперь,  -  об этом читатель узнает из
следующей главы.


        "XXIII"

     Не особенно радостно протекли детские годы Лаврентьева. Мать его умерла
в  чахотке еще молодой женщиной,  когда младшему ее сыну и  любимцу,  Грише,
минуло  только пять  лет.  На  другой же  день  после  похорон приехавшая из
деревни  тетка,   родная  сестра  отца   осиротевшего  мальчика,   генерала,
отличавшегося в  это  время на  Кавказе,  -  старая дева лет под шестьдесят,
увезла  ребенка  из  Москвы,  где,  брошенная мужем,  одиноко  окончила свою
печальную жизнь мать Григория Николаевича.
     Тетка  привезла  племянника в  свое  имение  в  Орловской губернии.  До
одиннадцати лет  Гриша  рос  в  пустынном,  мрачном  большом  барском  доме,
лишенный нежной ласки матери" когда эта  ласка так нужна детскому сердцу,  в
обществе суровой, нелюдимой старухи тетки да ее компаньонки, пожилой девицы,
бедной дальней родственницы,  безропотно сносившей насмешки и  капризы своей
благодетельницы.  Сиротливо и жутко было бедному мальчику, особенно в первое
время,  когда  он  был  еще  маленьким мальчиком.  Холодом  веяло  от  этого
пустынного дома,  где все ходили молчаливые, испуганные, страшась прогневить
суровую барышню.  Неприветлива,  суха,  придирчива и  строга была  с  Гришей
старая тетка.  Казалось,  она как будто перенесла на ребенка свою нелюбовь к
покойной его матери,  которая осмелилась породниться с  старинным дворянским
родом Лаврентьевых,  происходя из мелкопоместных дворян.  Брак Лаврентьева в
свое время возбудил общее неудовольствие.  "Если б покойный батюшка был жив,
никогда не  было бы  такого позора!"  -  не  раз  говорила старая тетка,  не
стесняясь присутствием ребенка.  Она ни  за  что не хотела видеть невестку и
увидала ее в первый раз в гробу.  Набожно кладя земные поклоны,  она в то же
время в  душе радовалась,  что  господь прибрал наконец эту женщину,  бывшую
виновницей многих семейных ссор.
     Маленькое создание,  очутившееся в  большом старом  доме,  не  смягчило
очерствевшего сердца тетки.  Молчаливая,  суровая,  набожная и  озлобленная,
вечно   подозрительно   поглядывавшая   серыми   острыми   глазами,    часто
зажигавшимися зловещим огоньком,  она внушала страх не только ребенку,  но и
всем  в  доме.  Ее  боялись и  ненавидели.  Эта  старая девица была одной из
жестоких помещиц,  так  что  после  одного  уж  слишком жестокого истязания,
совершенного ею  над горничной,  имение ее  чуть было не взяли в  опеку,  но
благодаря ее  связям дело было замято.  В  околотке ее  иначе не звали,  как
"старой ведьмой".  Скупая, не доверявшая никому, она одиноко проводила жизнь
в своем мрачном гнезде,  находя,  по-видимому,  наслаждение наводить на всех
трепет.  Родные боялись ее,  раз или два в год ездили к ней на поклон, как к
богатой  родственнице,   но   оставались  обыкновенно  недолго:   очень   уж
неприветливо и тоскливо было в ее берлоге.
     Нечего и говорить, что маленький Гриша чувствовал непреодолимый страх к
своей тетке.  Он невольно вздрагивал,  как только,  бывало, завидит высокую,
худощавую фигуру в  длинном балахоне,  с  высоко поднятой седой  головой,  с
костылем в руках и связкой ключей,  болтавшихся у пояса, - и пугливо жался к
няне.  Тетка замечала этот детский страх, но никогда не пробовала приласкать
ребенка.  Она молча проходила,  обводя его взглядом, от которого душа у него
уходила в  пятки.  По  вечерам,  перед  отходом ко  сну,  мальчик должен был
просиживать около  часу  с  теткой  в  гостиной.  Обыкновенно он  съеживался
где-нибудь в уголке большого кресла, не смея пошевелиться и не отводя глаз с
желтого, высохшего лица старой девы, раскладывавшей в это время гран-пасьянс
и отпускавшей жесткие колкости компаньонке -  забитому существу,  обязанному
неизменно находиться при своей благодетельнице.
     Иногда  она  пробовала шутить  с  мальчиком,  но  шутка  выходила такая
неласковая,  холодная,  мальчик так пугливо отвечал на  ее вопросы,  что она
умолкала и еще жестче и ядовитей издевалась над безответной компаньонкой.
     Жутко бывало в  такие зимние вечера,  в этой мрачной гостиной,  бедному
мальчику.  В его воображении тетка принимала какие-то фантастические размеры
и  казалась ему бабой-ягой,  поедающей маленьких детей.  Он закрывал глаза и
сильней съеживался в кресле, пока