ого
характера теперь властно и вместе назойливо становились поперек дороги,
требуя немедленного разрешения. Повидимому, дело доходило до тех
крайностей, к которым вовсе не были подготовлены ни страна, ни люди, ни
тогдашнее состояние науки и техники.
  И всего дороже обошлась Великая Северная экспедиция местному сибирскому
населению. По выражению Миддендорфа, посещение такого множества нежданных
гостей для жидкого населения Сибири равнялось постою неприятельской армии.
Но постоем дело не ограничивалось. От инородцев требовали более активной
помощи, их принуждали к исполнению труднейших повинностей по перевозке
разных тяжестей на огромное расстояние в бездорожной стране. Трудно даже
представить себе теперь, каких неслыханных усилий и терпения стоила хотя
бы переправа из Якутска через Становой хребет в Охотск всех материалов и
снаряжения для постройки там судов. Сотням людей эта повинность стоила
жизни.
  Если и поныне современный организатор арктической экспедиции,
располагающий бесчисленным множеством технических и научных средств и
усовершенствований, дающих ему победу в борьбе с полярной природой,
богатый опытом своим и всех своих предшественников, не всегда может все
предвидеть и учесть, то чего же, казалось, можно было требовать от живших
двести лет тому назад наших моряков, отправлявшихся в неведомые страны в
большинстве случаев впервые? Отсюда - недостатки в организации, которые
постоянно давали о себе знать, и которые приходилось преодолевать в
процессе самой работы. Вовсе незнакомые с пищевыми консервами, дающими
огромное преимущество современному полярному путешественнику, они взяли с
собой огромное количество солонины, также по большей части весьма плохого
качества, и муки, что и составляло главнейшим образом их питание. Отсюда
постоянные болезни и высокий процент смертности от тифа и цынги, развитие
которой тогда объясняли "густотой и влажностью воздуха".
  Но чем дальше в лес, тем больше дров. Непредвиденные трудности порождали
средства к их преодолению. Становилось ясно, что первоначального
контингента людей уже недостаточно, людской состав экспедиции поневоле все
увеличивался, но не увеличивалось поступление провианта и снаряжения.
Магазины, сооруженные на Майском и Юдомском устьях, по Юдоме, у Горбеи, в
Щеках, в Частых островах и на Юдомском Кресте, требовали пополнений, а
флотилия, предназначенная для перевозочных работ, из 18 дощаников,
плававших по Алдану, Мае и Юдоме, столь же настоятельно нуждалась в
ремонте и снабжении канатами.
  Все эти пополнения происходили с крайней медленностью и в далеко не
достаточном количестве. А между тем для разбухшего штата экспедиции теперь
требовалось уже ежегодно провианта не менее 16 тысяч пудов, и, помимо
этого, нужно было прокормить команду, работающую на сплаве, численностью
около тысячи человек. С отчаянием восклицает Беринг: "И ежели повсегодно
отправления провианта не будет, то всемерно, в таких пустых и бесхлебных
местах, востребуется великая нужда и страх того, чтобы такого многолюдства
не поморить от голоду, и не принуждены бы были, не окончив подлежащих
экспедиционных дел, втуне оставить и всех служителей распустить".
  Вопрос доставки продовольствия в эти отдаленные края, вовсе лишенные путей
сообщения, являлся наиболее важным вопросом Великой Северной экспедиции и
поглощал едва ли не главную долю энергии и внимания как самого Беринга,
так и его спутников. Опубликованные недавно впервые в журнале "Красный
архив" подлинные донесения Беринга свидетельствуют об этом с полной
очевидностью.
  Как и нужно было ожидать, уже на четвертый год своей деятельности Великая
Северная экспедиция породила всеобщее недовольство. Негодовали и постоянно
жаловались на непосильные тяготы местные жители; команда судов во
множестве находилась в бегах; за ложные показания "слова и дела" людей
целыми толпами под конвоем отправляли в Иркутск; сибирские власти строчили
доносы и кляузы в Петербург; офицеры и весь начальствующий состав
перессорились между собой и были на ножах; наконец, экспедицией Беринга
были сильно недовольны в Петербурге и за медлительность и за нарекания на
нее. "Козлом отпущения" всего этого беспорядка сделался, разумеется, сам
Беринг. Жалобы и нарекания на него сыпались со всех сторон. Начальник
Охотского края - скандалист Писарев написал донос в Петербург, в котором
обвинял Беринга и Шпангберга "в лихоимстве и корчемстве табаком и вином",
добавляя, что "от оной Камчатской экспедиции никакого приращения не
учинено, да и впредь не надеется быть, кроме великих государственных
казенных убытков", что "та экспедиция напросилась в Сибирь ехать только
для наполнения своего кармана", что "Беринг уже в Якутске великие пожитки
получил, и не худо б было жену его, едущую в Москву, по сибирским обычаям
осмотреть".
  Находившийся в Якутске в ссылке, бывший капитан-лейтенант флота Казанцев,
повидимому, не без влияния Писарева, также нашел нужным сообщать в
Петербург, что в экспедиции происходят "великие непорядки", что все ее
отправление происходит крайне медленно, и что вообще из экспедиции
"прочного ничего не будет". Подчиненные офицеры также были недовольны
Берингом и все неполадки в экспедиции приписывали лично ему. Доносы
сопровождались кляузами. Офицер экспедиции Плаутинг сообщал в Петербург,
что Беринг принимает подарки от якутских жителей, которые откупались таким
способом от службы в его экспедиции. К этому вздорному обвинению, которое
приводится лишь для того, чтобы показать, насколько ненормальными,
исключающими дисциплину были отношения между начальником и его
подчиненными, Плаутинг добавил: дело потому идет так плохо, что начальник
проводит время в развлечениях и "веселостях", хотя радоваться вовсе
нечему; пускает фейерверки, разъезжает в больших санях по городу с гостями
и музыкантами, привез карету для катаний и т. д.
  Академики также присоединились к общему хору недовольных. Они жаловались,
что терпят от Беринга обиды, и просили совершенно освободить их из-под его
начальства.
  В Петербурге было сделано предложение Сенату и Адмиралтейств-коллегий
пересмотреть дело о Великой Северной экспедиции и решить: стоит ли ее и
впредь продолжать, приняв во внимание ее малые результаты, огромные
издержки на нее (тогда уже доходившие до 300 тысяч). Сенат также, посылая
неоднократно запросы в коллегию, спрашивал: не пора ли, наконец,
остановиться? Казалось, дело экспедиции висело на волоске. Но
поразительное по тому времени упорство, с которым коллегия настаивала на
необходимости продолжать экспедицию ("надобно, - говорили там, - довести
дело до конца, иначе все доселе сделанные издержки пойдут на ветер"), -
спасло ее.
  Коллегия, зная, повидимому, цену тогдашним доносам, всячески оправдывала
перед правительством Беринга и просила сместить его врага Писарева. В
обращении же лично к Берингу коллегия проявила большую твердость и
строгость. Берингу был объявлен строгий выговор за медлительность и
нераспорядительность; ему угрожали даже более строгим взысканием и
приводили в пример Муравьева и Павлова, которые были разжалованы, как мы
видели выше, в солдаты. Кроме того, "за неприсылку в коллегию надлежащих
ответов и за нескорое отправление в надлежащий путь" Беринга лишили
добавочного жалования, как находящегося в экспедиции. Совершенно
невероятным по бестактности представляется также поручение, данное
Чирикову, разбирать жалобы, подаваемые на его начальника Беринга. Этот
штрих дисциплинарного порядка многое объясняет нам во взаимоотношениях,
установившихся в Великой Северной экспедиции между начальствующим составом
и подчиненными.
  Обиженный чувствительно Беринг, скованный по рукам и ногам
обстоятельствами, изменить которые было свыше сил человеческих, не зная за
собой никакой вины, конечно, как мог, оправдывался и в свою очередь
жаловался на сибирских начальников и прежде всего на Писарева. Беринг
перечислял преодоленные им препятствия, ярко обрисовал отчаянное положение
экспедиции, призывал в свидетели весь экипаж и в заключение с неподдельным
сокрушением писал: "По чистой моей совести доношу, что уже, как мне больше
того стараться, не знаю! "
Все же отчаянная отповедь Беринга, повидимому, возымела свое действие.
Снабжение экспедиции усилилось, и к заявлениям Беринга власти из
Петербурга стали относиться с большим вниманием. Адмиралтейств-коллегия
командировала в Иркутск двух своих уполномоченных - лейтенантов Толбухина
и Ларионова, которым поручалось всячески помогать Берингу в делах
снабжения экспедиции. За всякое промедление и неисправность, происходившие
по вине якутской и иркутской канцелярий, уполномоченным предоставлялось
право "присутствующих держать под караулом неисходно". На экспедицию
дополнительно было ассигновано еще 40 тысяч рублей, "собрано до 50 тысяч
пудов провианта в Верхоленских местах; приискано до 20 тысяч аршин полотна
(прислано еще Адмиралтейств-коллегиею 6700 аршин); недостававшие припасы,
пенька и масло выписаны из отдаленнейших мест - Илимска и Красноярска;
число рабочих по перевозке увеличено до тысячи, улучшено содержание и
усилен присмотр за ними; построены новые суда, собраны вьючные лошади,
предпринята расчистка дороги" и т. д. И, что самое важное в данный момент,
усиленным темпом стали подвозить в Охотск все нужное для постройки
кораблей. Беринг несколько воспрянул духом, но, как мы вскоре увидим, не
надолго, - в Охотске его ожидали новые препятствия.
  Но вернемся к нашим академикам - Миллеру и Гмелину. Итак, они в Якутске, в
самой сутолоке и неразберихе организационных дел предстоящего похода в
далекие зарубежные страны.
  Надо полагать, что оба ученые, привыкшие к комфорту и особому вниманию,
изрядно избаловались; они всюду, выставляя мотивом "пользу науки",
требовали себе всего самого лучшего. Так для поездки на Камчатку, не желая
переправиться туда как-нибудь, они требовали "особого поместительного
судна" и послали студента Крашенинникова "наперед себя" в Охотск и далее
на Камчатку для подготовки помещений и предварительных изысканий. Но ни в
Охотск, ни на Камчатку они так и не попали. Повидимому, озабоченному
многими делами по экспедиции и имевшему, как мы видели, столько
неприятностей, Берингу было теперь не до академиков. Особого судна им не
дали, да и сами они на время отвлеклись другой работой. Дело в том, что в
Якутске случился пожар, и дом, где остановился Гмелин, сгорел дотла, а с
ним вместе и все его книги, инструменты, записи, а также и редкости,
собранные во время последнего путешествия по Лене. Но энергичные
исследователи не упали духом и тотчас же предприняли вторичную поездку по
только что пройденному маршруту в обратном направлении; таким образом они
пополнили, как могли, тяжелую утрату.
  Когда академики вернулись в Якутск, а оттуда переправились в Киренск, они
и сами хорошо не знали, что им предпринять дальше. На беду захворал Миллер
и больной отправился зимовать в Иркутск, куда весною прибыл Гмелин. Однако
без разрешения вернуться до окончания всей экспедиции домой они не могли,
а на поданные обоими заявления об отставке никакого ответа не получили.
"Уже мало встречая нового, теряя надежду достигнуть Камчатку, не получая
никаких других назначений, они скучали и находились в большом затруднении
касательно дальнейших путей. Притом встретились затруднения в
продовольствии их жалованьем".
  Из такого положения вещей отнюдь не следует, что молодые ученые ничего не
делали. За все дальнейшее время своего пребывания в Сибири, протекавшего
уже в несколько иных, не столь комфортабельных условиях, они вплоть до
1743 года (год окончания всей экспедиции) совершили по Сибири еще
несколько весьма интересных и богатых результатами поездок. В феврале 1743
года оба академика благополучно вернулись в Петербург, откуда вскоре
выехали к себе на родину.
  Проделанный Миллером и Гмелином десятилетний "вояж" в Сибири дал
богатейшие научные результаты, возбудившие внимание наших и зарубежных
ученых. Ничто не ускользнуло от внимания их. Помимо составленных ими карт
и описаний внутренних путей Сибири, а также рек и озер, они набросали
планы и виды местностей, замечательных в каком-либо отношении. Они открыли
и исследовали многие сибирские древности, остававшиеся до них вовсе
незамеченными; они рылись и копались в покоившихся в архиве на полках
никем не тревожимых в течение многих десятилетий рукописях и документах,
извлекая из них все достойное внимания и делая огромное количество
выписок. По словам самого Миллера, они собрали здесь "такие известия,
ценность которых, может быть, только в предбудущие времена усмотрена
будет". Они доставили в Академию собранные ими во множестве образцы и
рисунки минералов, руд, растений, птиц и животных. Много времени и труда
уделили они и этнографии края, собрав, насколько могли, полные сведения о
сибирских народах, их быте и нравах, составили словари их языков, привезли
их одежду, утварь, вооружение. Искра, зароненная ими в любознательные умы,
со времен посещения ими Сибири, по справедливости можно сказать, уж не
угасала. Благодаря путешествиям академиков мы узнали многие чрезвычайно
любопытные и характерные факты из истории науки вообще и в особенности из
истории развития науки в России.
  Помимо Миллера и Гмелина, в Великой Северной экспедиции, как мы уже
указывали, участвовали еще - первый наш астроном академик Иосиф Делиль
де-ла-Кройер, его брат Людовик, профессор Фишер и адъюнкт Академии Наук
Стеллер.
  Путешествие Иосифа Делиля началось поздно, уже к концу экспедиции. Забрав
все свои огромные и тяжелые астрономические инструменты, Делиль выступил в
конце февраля 1740 года из Петербурга в дальний путь. Его сопровождало 18
человек, в числе их - три его помощника, механик, рисовальщик, переводчик,
распорядитель по заготовке лошадей, капрал с 3 солдатами и 4 воспитанника
Морской Академии, которых астроном должен был обучать на практике.
Миновав, не останавливаясь, Москву, Владимир и Муром, путешественники
прибыли в Нижний-Новгород и на следующий же день переплыли через Волгу у
Козьмодемьянска, после чего направились через Яранск в Соликамск, куда
прибыли 19 марта.
  Далее, перевалив через Урал, путешественники оставляют за собой
Верхотурье, Туранск, Тюмень и Тобольск, где останавливаются на несколько
дней для отдыха и пополнения партии рабочими, доводя ее до 39 человек. На
сорок первый день по выезде из Петербурга Делиль достигает, наконец, 9
апреля Березова. Крайне утомленный трудностями пути, академик,
наслушавшийся к тому же, что дальше предстоят еще большие затруднения, что
вскоре уже нельзя будет и вовсе достать лошадей и придется передвигаться
на оленях, не встречая при этом по дороге никакого жилья, потерял всякую
охоту и терпение продолжать путешествие дальше.
  Прибыв в Березов, он тотчас же приступил к сооружению обсерватории, так
как уже близилось время для наблюдения прохождения Меркурия, для чего
собственно, как мы видели выше, ученый и отправился в Сибирь. Но
наблюдений, к которым Делиль готовился с такой тщательностью, не суждено
было ему осуществить: небо почти во все шестинедельное пребывание его в
Березове было безнадежно облачно. Делилю оставалось только определить
широту и долготу места и склонение магнитной стрелки.
  Не дождавшись к назначенному сроку Миллера и Фишера, Делиль оставил
Березов и отправился вверх по Оби и Иртышу в Тобольск. Плавание это
протекало крайне трудно и медленно. За отсутствием ветра, баржу, на
которой разместились путешественники, тянули по берегу 35 казаков, местами
же баржа шла на веслах. Через 32 дня речного путешествия, 23 июня Делиль
прибыл в Тобольск. По пути, в важнейших в географическом отношении
пунктах, были произведены астрономические определения. В Тобольске
экспедиция пробыла целый месяц, в течение которого Делиль разыскивал в
местных архивах географические карты, составлял их списки и снял с
некоторых из них копии. Из Тобольска он отправился в Соликамск тем же
путем, каким и прибыл оттуда. Но дальше пошли уже иные впечатления.
  Из Соликамска Делиль направился по новому пути в Новоусолье на Каме и
вскоре достиг обширнейших владений Строганова. Время пребывания у
Строгановых (Делиль пробыл здесь целый месяц) было использовано им для
ряда наблюдений и прежде всего для астрономического определения места.
Отсюда отряд Делиля отправился далее по Каме в сооруженной Строгановым
огромной барке, где каждый член экспедиции имел покойную, светлую
меблированную каюту. Плавание Камой и Волгой в то время было делом далеко
не безопасным, разбойники, промышлявшие грабежами встречных судов, давали
знать о себе уже в 200 верстах от поместий Строганова. Для большей
безопасности Делиль поднял на своей барке военный флаг и вооружил весь
состав своей партии.
  Представляет большой интерес для характеристики условий путешествий и
разбойных нравов того времени следующее место из письма Делиля к жене,
написанное им перед отправлением в поход: "Мы приказали сделать в
Новоусольи большой белый флаг с голубым андреевским крестом для того,
чтобы распустить его над нашим судном, как состоящим на службе ее
величества; нам казалось это нелишним, чтобы устрашить разбойников,
которых, как нам говорят, мы можем встретить на Волге, и которые не
упускают случая грабить купеческие суда, плавающие по этой реке. Они
подплывают на небольших лодках, чтобы застать врасплох, и кричат издалека:
"Сарынь на кичку". По этому знаку все находящиеся на судне должны лечь и
не шевелиться. В противном случае разбойники убивают людей дубинами и
огнестрельным оружием. Русские купцы, не имея обыкновенно никаких средств
к защите, прежде повиновались этому требованию разбойников. Но император
Петр I повелел, под опасением кнута, защищаться против разбойников. Мы
напомним, в случае надобности, это повеление нашим гребцам... Михайло,
Кенигсфельд и Григорьев будут каждый по очереди, с одним солдатом, на
страже по ночам, для большей безопасности на случай внезапного нападения,
и тогда разбойникам придется плохо, если они вздумают напасть на нас,
потому что мы имеем достаточно пороха и пуль. Михайло, Кенигсфельд, Матис
и Шарль, не считая трех солдат, имеют каждый по 30 или 40 приготовленных
зарядов. Они уверены, что если бы даже разбойники были в числе 100 человек
(хотя обыкновенно они бывают по 15 или 20 человек вместе), то и тогда они
не дадут им взлезть на наше судно, которое имеет весьма высокий борт;
сначала русские гребцы наши могут защищать судно от их приступа своими
крючками, или длинными палками с острыми наконечниками; в это время
солдаты наши могут защищаться штыками, которые находятся на их ружьях; и,
наконец, кроме этого, они будут подвержены беспрестанному огню наших
огнестрельных оружий. Что же касается собственно до меня, то, раздумав
хорошенько, я считаю благоразумнейшим отказаться от любопытства видеть это
сражение слишком близко и оставаться запертым в своей каюте до тех пор,
пока не заставит меня отворить ее какой-нибудь разбойник, которому
захотелось бы, чтобы ему размозжил череп академик".
  Это письмо "храброго" академика вряд ли успокоило его жену, сам же он и
его товарищи несомненно во все время путешествия по Каме и Волге
находились в очень напряженном состоянии. Однако все окончилось
благополучно, и 30 августа они прибыли в Казань. По дороге Делиль иногда
высаживался и производил наблюдения. Опасность нападения в пути, видимо, в
то время была столь велика, что Делиль по возвращении в Москву представил
даже проект устройства канала для обхода опасного места по Каме во
избежание встречи с разбойниками.
  Во время плавания по Каме Делиль производил наблюдения в Сарапуле, в
Усть-Икском селе и в Свиногоре. Кроме этого, он предпринял по дороге
экскурсию для обследования местности, где предполагалось по проекту
Строганова прорыть канал для обхода опасного места по Каме. В Казани
путешественник, помимо наблюдений общего характера, также занялся в
губернском архиве разыскиванием различных карт. Отсюда Де