ояс",
а там пошел густой снег и т. д.
  Дм. Лаптев имел обыкновение часто посылать на берег шлюпки для опознания
местности, для описных работ или же для разыскания удобной на более
продолжительную остановку судна гавани. Но вот в одно из этих посещений
берега матросы заметили, что вода у берега вдруг стала пресной**, тотчас
же вторично послали лодку с матросом Романовым и с участниками первой
поездки для отыскания предполагаемого поблизости устья реки. Но, увы, в
назначенное время лодка на корабль не вернулась, не оказалось ее и на
другой день. Шесть дней напрасно ожидали разведчиков. А тем временем
"ветром восточным льдов нанесло множество, в которых днем с нуждою на
парусах пробавлялись, а ночью всеми людьми судно охраняли и непрестанно то
подымали, то опускали якорь".
  На корабле, невидимому, была лишь одна лодка, с утратой ее корабль потерял
теперь связь с берегом. И вот изобретательная мысль путешественников
находит выход: из обручей разломанных бочек, соединенных продольной
жердью, создается подобие корпуса лодки, после чего она обшивается
парусиной. На таких самодельных, крайне ненадежных для продвижения через
льды пузырях устанавливается сообщение с берегом, который везде
оказывается "неприступно отмелым". В конце сентября таинственно исчезает и
эта вторая "лодка", посланная на берег со Щербининым. Пока ожидали
Щербинина в течение четырех суток, "море совершенно замерзло", а затем
"сделавшимся от юго-запада штормом разломало лед и вместе с ним понесло
судно от берега в море".
  Пятнадцать часов так носило корабль. Глубина увеличилась до 5 сажен, и от
места, на котором стояли, пронесло в море на 40 верст. Странствия корабля
закончились тем, что 9 сентября он снова очутился против устья реки
Индигирки, но на этот раз у восточного ее протока. Тотчас отправились на
берег и к великому своему изумлению нашли здесь в ужасном виде всех своих,
с обеих лодок, товарищей, которых уже давно считали погибшими. Выкинутые
на берег, полярные робинзоны претерпели все ужасы не приспособленного к
жизни бытья: "обмокшие, без огня и без пищи, они терпели жестокий холод и
едва не умерли с голоду, питаясь травою и встречаемыми песцами".
  Но нерадостно было возвращение спасенных на судно: на нем не было ни
полена дров, и экипаж мерз так же жестоко, как и они на берегу. Вдобавок,
грянувшие морозы прочно заклинили судно во льды. Судно обмерзло, и ввести
его в реку на зимовку не было уже никакой возможности. А берег был всего в
11 верстах. Не дожидаясь, когда судно будет сплющено льдами, Лаптев
распорядился оставить судно и перебраться на берег. Быстро соорудили нарты
и стали переправляться. 22 сентября все уже были на берегу, диком и
пустынном.
  Зимовать здесь было, конечно, невозможно. "Русское жило", отстоящее отсюда
в 150 верстах, казалось местом наиболее подходящим для этой цели, - туда и
переправились. Несмотря на приключившуюся с моряками катастрофу, они не
забывали о главном своем деле и тотчас по переезде на берег энергично
принялись за опись берегов. Матрос Лошкин обошел морской берег до реки
Алазеи и по Голыжинскому протоку Индигирки, а Щербинин и геодезист
Киндяков описали восточное и среднее устья этой реки. На следующий год,
весной, Киндяков произвел опись берега от Алазеи до Колымы. Щербинин занес
на карту берега реки Яны, а сам Дмитртй Лаптев описал Хрому.
  Зимовка протекала благополучно. Все мысли Лаптева теперь сосредоточились
вокруг весеннего похода морем на восток. Но он далеко не был уверен, что
оставленное им на произвол судьбы судно уцелеет при весеннем взламывании
льдов; кроме того, крайне неопределенно обстояло с предложенным Лаптеву
походом на Колыму в случае неудачи основного задания. На замечание
Миллера, что встарину здесь ходили мореходы, он отвечал: действительно,
"суда по северному морю от Лены подле берегов выходили, но хотя б одно из
них имело счастливое возвращение, или прошло в желаемый путь, тому, по
видимым обстоятельствам, статься не можно, и по берегу, у реки Яны и у
реки Индигирки, от устья к востоку и западу суда, выброшенные из моря с
давних лет, и якоря и снасти и поныне есть, что видели высланные из бота
служители, и следует, что они пропадали".
  Все же Дмитрий Лаптев решился в случае, если оставленное им во льдах судно
уцелеет, сделать еще последнюю попытку пройти на восток. Все свои
соображения по поводу предстоящего похода Лаптев отправил нарочным в
Петербург. Ответ, который был доставлен ему в июне 1740 года, гласил:
"Исполнять, усмотряя по тамошнему состоянию с крайнею возможностию и
ревностию, по наилучшему его рассуждению; а Чукотский Нос, ежели возможно,
обходить водою; ежели ж, за препятствием от льдов, водою идти будет
невозможно, то сухим путем".
  Но Дмитрий Лаптев решил-таки попытать счастья - выполнить план, следуя
морским путем. С июня 1740 года стали энергично готовиться к новому
походу. Лишь только льды стали приходить в движение, Лаптев со своей
командой перебрался на судно, до открытой воды оно отделялось плотной
грядой льдов протяжением свыше версты. Лаптев решился одолеть это ледяное
пространство ломами и топорами. Не покладая рук, работали люди три недели,
выворачивая ледяные глыбы толщиною от 5 до 7 футов. И, наконец, одолели, -
по прорубленному каналу протяжением более версты корабль был выведен на
чистую воду.
  Велика была радость моряков, но непродолжительна. Пришедший в бурное
движение лед увлек освобожденный корабль, понес его вперед и под конец
выкинул на мель. Снова работа не легче только что проделанной. Чтобы
поднять судно, пришлось его разоружить буквально "до последней доски". Но
и это не помогло, корабль все еще сидел на мели. Тогда вынули мачты,
спилили бушприт и стали подводить ваги. Работа продолжалась "с великою
нуждою" в течение еще двух недель, и при этом "многие оскорбления и
беспокойства нам нанесены были", - повествует один из участников этих
кошмарных работ.
  Но вот корабль снова на воде и спешно готовится к отплытию. 31 июля льды
стало разносить, корабль тронулся в путь на восток. Однако вскоре опять
застопорило, снова проклятие экспедиции - "великие густые льды", "вверх
больше двух сажен, и к самому берегу их натерло,... и, проходя те густые
льды, часто бортами об оные стучались и в страхе были, что проломит от тех
ударов; но нужда была нам из них выходить". Было пасмурно, густыми
хлопьями валил снег, медленно шли вперед; все более падала уверенность не
только у всех участников экспедиции, но и у самого Лаптева, что из похода
на восток и в этот раз ничего не выйдет. И подлинно: лишь только подошли к
Каменному Носу (Большому Баранову Камню), убедились, что дальше не удастся
пройти ни на один вершок. Ничего не оставалось, как повернуть обратно, тем
более, что и время уже было позднее. 23 сентября корабль Дмитрия Лаптева
бросил якорь у Нижнеколымского острога, представлявшего тогда бедный
поселок всего лишь в 11 дворов.
  Очередная морская экспедиция Дм. Лаптева опять не принесла нужных
результатов. Удачнее была работа сухопутных, партий, снаряженных Лаптевым
вскоре же по прибытии в Нижнеколымск. Так, он командировал для описных
работ своих верных и надежных помощников: геодезиста Киндякова для описи
верховья Колымы и штурмана Щербинина для обследования путей от реки
Ангарки до Анадырска. Последнему было также поручено заготовить лес на
постройку судов для предположенной описи реки Анадыри.
  Летом следующего года Дм. Лаптев сделал последнюю попытку пробраться на
восток, так как наступившее теплое и раннее лето он считал подходящим для
этого условием. Но, увы, и теплое лето не способствовало успеху. Несколько
раз подходили моряки к конечному пункту прошлогодней экспедиции - Баранову
Камню и каждый раз в бессилии должны были отступать: не было никакой
возможности пробиться через стоявшие стеной густые многолетние льды, а
"посланные вперед две лодки были отлучены, и люди с них едва спаслись". 10
августа пришли на место прежней зимовки. Экспедицию на этот раз
бесповоротно пришлось считать законченной. Баранов Камень почитался самым
крайним пределом плавания на восток.
  Верный спутник Дмитрия Лаптева - штурман Щербинин вскоре же скончался в
Якутске; сам же Лаптев решил неудачи морских экспедиций отчасти
компенсировать самоличным обследованием реки Анадыри. 27 октября на 45
собачьих нартах он отправился в Анадырский острог, прибыл сюда 17 ноября,
где и перезимовал. Анадырский острог представлял в то время значительный
по населенности центр: здесь жило 632 человека, преимущественно коряков и
юкагиров, разместившихся на 50 дворах.
  Дмитрий Лаптев в 1742 году в течение двух месяцев сделал "аккуратную"
опись реки Анадыри до ее устья. Приехав в Петербург*, он лично представил
отчет по экспедиции, продолжавшейся семь лет.
  * *

                                *

  Колоссальнейшее, не виданное в истории по размаху предприятие, стоившее
нечеловеческого напряжения и труда и унесшее столько жертв, было
закончено. Пройденное и обследованное путешественниками расстояние
измерялось тысячами верст, а время выполнения задания исчислялось годами.
В течение восьми лет был описан и обследован весь северный берег от Белого
моря до Колымы, т.-е. на протяжении 120ё долготы.
  При состоянии научного познания того времени и тех технических средств,
которые были в распоряжении скромных тружеников севера, доведенная ими до
конца задача обследования всего северного сибирского побережья не только
вызывает наше изумление, но и заслуживает глубочайшего уважения.
Справедливо сказано об участниках Северной экспедиции, что они "такой
трудный и многобедственный и неизвестный путь морем, где было по силе
человеческой возможно, проходили и к вечно достойному ведению исправно
описали, а о непроходимых местах достоверно свидетельство учинили... "
Подвиг моряков и приблизительно даже не был оценен по достоинству
современниками, и впервые карта азиатского побережья, составленная на
основе их работ, увидела свет лишь в 1770 году. Разумеется, эта карта не
была свободна от недостатков*.
  Последующие, довольно немногочисленные экспедиции в труднодоступные
северные сибирские области постепенно исправляли карту и сглаживали ее
неточности. Но все же и после этих исправлений, продолжающихся вплоть до
наших дней, очертания сибирских берегов в главнейших своих опорных пунктах
остаются те же, что и со времени работы Великой Северной экспедиции,
располагавшей весьма примитивными угломерными измерительными инструментами
- градштоками и квадрантами**. Еще до середины XIX века все ледовитое
море, прилегающее к нашим берегам от Новой Земли и до Колымы, и весь берег
между устьями Оби и Оленека, т.-е. на протяжении 57ё долготы и 11ё широты,
оставались вовсе не переисследованными. Справедливо говорили о Великой
экспедиции, что она является географическим приобретением, ничем не
превзойденным.

  ПУТЕШЕСТВИЯ АКАДЕМИКОВ ПО СИБИРИ

  Условия путешествия академиков. - Что видели и над чем работали академики
в Сибири. - На Байкале. - Миллер и Гмелин в Якутске. - Затруднения
Беринга. - Плохое снабжение экспедиции. - Всеобщее недовольство. - Жалобы
и доносы на Беринга. - Отношение к экспедиции в Петербурге. - Выговор
Берингу. - Гибель ко время пожара материалов, собранных академиками. -
Неудача наблюдений. - Возвращение. - Предосторожности против нападения
разбойников на реке Каме. - Петербург.

  Иную работу вели и в иные положения попадали академики, участвовавшие в
Великой Северной экспедиции. Обеспеченные всем необходимым, не несшие
тяжелых физических трудов, почти не подвергавшие свою жизнь опасности, они
могли свободно передвигаться на огромной территории и вполне отдаваться
игре впечатлений самых интересных, разнообразных и увлекательных.
  Если мы перенесемся в ту эпоху, то убедимся, что Сибирь, загадочная,
таинственная, огромная страна, куда, робко озираясь, лишь недавно стал
проникать исследователь, представляла совершенно исключительный интерес
для всех передовых натуралистов. Сибирь, как чарующая сладкоголосая
сирена, влекла в свои дебри жаждавшего новизны ученого - географа,
ботаника, биолога, геолога, историка...
  Разумеется, интерес к северовосточной окраине огромного евразийского
материка существовал в Европе уже давно, но все не представлялось
подходящего случая организованным порядком проникнуть в это неведомое и
загадочное недавно открытое царство. И вот, наконец, долгожданный случай
расширить свой кругозор и пополнить знания настал. Они могут принять
участие в великом русском предприятии! И отправившиеся сюда ученые не
ошиблись. Их пытливым взорам раскрылся во всей своей мощи новый мир. То,
что они увидели здесь, превзошло все их ожидания. Неизведанная Сибирь
определила всю их карьеру.
  "Мы приехали в страны, - писал потом Миллер, - от натуры пред многими
местами превосходствами одаренные, где почти все новое нам являлось. Там
увидели мы с радостью множество трав, от большей части незнаемых; увидели
стада зверей азиатических, самых редких; видели великое число древних
могил, в коих находили разные достопамятные вещи, - словом, приехали в
такие страны, в каких никто до нас не был, который бы мог свету сообщить
известия".
  С жадностью и увлечением бросились ученые собирать здесь все, что могло
пригодиться для науки и представить для нее интерес. Они "усердно собирали
обильные сведения по всем предметам естествознания, выписывали множество
документов во всех архивах, расспрашивая в то же время бывалых и знающих
людей, определяли астрономически главнейшие пункты, делали разные
физические наблюдения и начертывали карты своих путей, снимали
значительнейшие виды и редкие предметы*".
  Научная работа академиков собственно началась уже с Казани, куда они
прибыли 18 октября 1733 года и где учредили метеорологическую службу,
поручив ведение наблюдений местному учителю Куницыну. В конце декабря они
прибыли в Екатеринбург, где также озаботились постановкой работ по
изучению атмосферной машины.
  То же повторилось и в Тобольске, куда ученые прибыли в январе следующего,
т.-е. 1734 года. Здесь они, наконец, застали главу экспедиции Беринга со
всем его штабом. Перезимовав, они заручились новыми сотрудниками и, лишь
только вскрылись реки, отправились в путь. Их сопровождали бергхауер
Самойлов, бывший сотрудник Академии Мирович, два геодезиста и постоянный
конвой. Миллер и Гмелин 24 мая двинулись вверх по Иртышу и, миновав Тару,
Омск и Янышевскую крепость, 26 июля прибыли в Семипалатинск. Отсюда они
поехали верхом по пограничной дороге через Усть-Каменогорскую крепость и,
осмотрев недавно открытые Колыванские медные заводы**, отправились на
подводах в Кузнецк. Продвигаясь далее в Томск, Миллер отправился сюда
сухим путем, а Гмелин поплыл рекою Томью. В Томске повстречались в
октябре. Затем их маршрут был следующий: Енисейск, Красноярск, Канск,
Удинск, Балаханск и, наконец, долгожданный Иркутск, куда они прибыли 8
марта 1735 года. Но и в Иркутске они долго не задерживались.
  Жажда новых впечатлений и новых открытий гнала неутомимых путешественников
все дальше на восток. Вот они и на Байкале, который в марте же пересекают
по льду. Дикая красота самого глубокого в мире озера восхищает их.
Покрытые лесом, скалистые из темного гнейса, тонущие в голубоватой дали
берега озера оставляют незабываемое впечатление. Недаром Байкал своими
частыми и сильными бурями и случающимися на берегах его землетрясениями
вызывал у обитающих вокруг него бурят и тунгусов религиозный страх; они
приносили Байкалу жертвы и молились ему, называя его святым. Отсюда и
произошел "Священный Байкал". Но надо торопиться, к тому же зимою
переправа по льду через Байкал не всегда безопасна. Здесь случаются
нередко сильные бураны, все исчезает из глаз, лед трескается, образуются
широкие полыньи, куда проваливаются путники с лошадьми и санями. Но
странная особенность озера: оно навсегда поглощает утонувших и не
возвращает трупов берегам.
  Далее в маршруте академиков мелькают Селенгинск, где они находят Делиля,
затем Кяхта, потом - назад к Удинску, на Еровинский и Читинский остроги,
после чего на плотах по Ингоде и Шилке в Нерчинск, куда они прибывают 15
июня. Этот последний путь особенно понравился путешественникам. "Сколько
приятных в Сибири путей, - замечает Миллер, - однакож по нерчинской дороге
веселее всех было ехать... Обширные луга, испещренные прекрасными цветами,
раскиданные холмы, чудесные долины, местами густые леса и под тенью их
светлые ручейки или широко разливающиеся реки; многочисленные стада;
гостеприимство и услужливость бурят и тунгусов; прекрасная погода и
новость предметов доставляли истинное наслаждение нашим
путешественникам*". Как не похожа эта идиллия с ручейками и стадами на
мрачную ледяную симфонию северных берегов Сибири, а настроение Миллера и
Гмелина - на переживания Овцына и Прончищева!
  Дальнейшие маршруты наших путешественников следуют в таком порядке: после
Нерчинска - осмотр Аргунских серебряных заводов; затем Аргунский острог;
верховья Аргуни; путь к китайской границе; Читинский острог; снова Удинск,
а оттуда по Селенге к Байкалу в Иркутск, в который они вторично прибывают
20 сентября. Здесь они остаются до следующего, т.-е. 1736 года. 26 января
они возобновляют свои экскурсии; пробыв месяц в Илинске, они отправились в
верховье Лены к Усть-Куту, а оттуда в Усть-Ильгинскую пристань, где и
стали дожидаться прихода сооруженных для них судов для путешествия по Лене.
  (Рис.5)
Здесь они соединились с Лакройером и на шести дощаниках и шести
"устроенных весьма удобно для помещения" каюках отправились вниз по Лене.
Лакройер, не особенно расположенный к сколько-нибудь основательному и
тщательному походу, торопившийся все вперед и вперед, скоро оставил
Миллера с Гмелином, а сам отправился в Якутск, куда и прибыл 1 июня. Как
это путешествие по Лене, так и все другие предпринимавшиеся нашими
учеными, разумеется, не ограничивались пассивным созерцанием красот
сибирской природы. По пути они делали частые остановки, тщательно исследуя
местность или производя разыскания, командировали в разные пункты с
поручениями научного характера сопровождавших их студентов и геодезистов,
условливаясь о месте встречи. Так, за время путешествия по Лене они с
помощью геодезиста Красильникова составили весьма обстоятельную карту реки.
  В начале сентября Миллер с Гмелином прибыли, наконец, в Якутск. Хотя
вначале предполагалось, что академики, достигнув Охотского моря, примут
участие в походе самого Беринга в Америку, однако Якутск оказался конечным
пунктом их продвижения в Сибирь.
  Во время пребывания Миллера с Гмелином в конце 1736 года в Якутске город
имел совершенно необычайный вид. Здесь были в полном сборе все главные
силы восточного отряда экспедиции во главе с Берингом и его помощником
Чириковым; здесь были также и начальник Охотского края Писарев и Лакройер.
Почти все грузы экспедиции были сосредоточены здесь, здесь же находился в
полном составе и экипаж судов экспедиции, еще не законченных постройкой в
Охотске. Итого в Якутске в это время находилось свыше 800 человек,
причастных к Великой Северной экспедиции (из них 500 служилых и ссыльных,
специально собранных для перевозки экспедиционных грузов в Охотск). Все и
вся в Якутске, казалось, в то время жило и дышало для целей экспедиции.
Грузы все еще прибывали. И чего здесь только не было: целые амбары
отведены под мучные склады, площади завалены канатами, парусиной, пенькой,
бочками со смолой, с салом. Чтобы облегчить тяжелый груз канатов для
дальнейшей переотправки, их развивали по отдельным жилам, а потом на месте
снова скручивали; даже якори разбивали на несколько частей, а в Охотске
потом сваривали.
  Положение главы всего предприятия, самого Беринга, было в то время
исключительно тяжелое. Первоначальный план экспедиции, не рассчитанной на
такой продолжительный срок, разросся до огромных размеров, и не виделось
конца ее завершения. Тысячи деталей и неучтенных мелочей организационн