е сильной бури и того, что происходило вокруг,
даже самое пылкое воображение не в состоянии было бы себе представить.
Охваченные чувством страха и одиночества, совершенно подавленные картиной
всесокрушающей силы, моряки каждую минуту ожидали гибели судна.
  Не убранные во-время паруса разлетелись в клочья, мачты сгибались в дугу,
бывший в хорошем состоянии такелаж от беспрерывного беспорядочного мотания
из стороны в сторону и сильнейших встрясок и толчков стал ослабевать и,
наконец, лопаться. Длинными лентами развевались оборванные канаты и
запутывались в реях, мачтах... С большой тревогой прислушивались моряки,
как расходившийся в трюмах груз при стремительных размахах судна с силой
швырялся о борта, грозя проломить их. Управлять судном не было никакой
возможности. Из-за вихря брызг, срываемых ветром с гребней и залеплявших
глаза, все вокруг было как в тумане. Могучие валы, подходя к судну,
сбрасывали на палубу со страшной силой огромные массы воды.
  Несмотря на тщательную закупорку помещений, вскоре не оказалось ни одной
каюты, куда бы не просачивалась вода. А над головой совсем низко, с
необычайной быстротой проносились облака, причем иногда, по замечанию
Стеллера, в противоположных направлениях. Насыщенная электричеством
атмосфера разряжалась на верхушках мачт большими языками пламени. Эти,
неизвестные нашим путешественникам, "таинственные" "огни св. Эльма" были
истолкованы некоторыми суеверными моряками как знамение свыше; по их
желанию стали производить сбор денег на построение храма. Так обстояли
дела наверху - на палубе.
  Перенесемся вниз, в каюты и посмотрим, что происходило там в эту памятную
бурю. "Не подумайте, - писал потом Стеллер, - что я преувеличиваю наши
бедствия; поверьте, что самое красноречивое перо не в состоянии было бы
передать всего ужаса, пережитого нами". И, в самом деле, в наши дни
усовершенствованных кораблей не легко представить, что творилось в те дни
в душных, лишенных всякой вентиляции и света каморках "Св. Петра". Из них
неслись непрерывные стоны и вопли отчаяния доведенных до полубезумного
состояния двадцати больных. Ужасная качка и удары волн о палубу и борта
никому не давали возможности забыться хотя бы на минутку, никто не мог,
швыряемый во все стороны, ни лежать, ни сидеть, ни стоять. Что-либо
готовить, конечно, нельзя было и думать; единственной пищей были
оставшиеся в небольшом количестве сухари. Немного было и воды: несколько
бочек с водой от ударов их в борта полопались. От испорченного спертого
воздуха, недостатка пищи и воды, а также качки и сильных переживаний один
за другим стали умирать больные. С большим трудом удавалось выносить
покойников на палубу и там предавать их морскому погребению - выбрасывать
за борт. Словно чувствуя добычу, уже несколько дней корабль сопровождали
акулы.
  28 сентября буря еще более усилилась; шел град. "Мы плыли, с божьей
помощью, куда нас гнало разгневанное небо, - замечает Стеллер. - Половина
нашей команды лежала распростертой, другие, в силу необходимости,
держались как здоровые, но вследствие ужасающих волн и качки корабля все
были как полоумные. Молились горячо и много; но проклятия, накопившиеся за
десять лет пребывания в Сибири, лишали нас возможности быть услышанными".
  И все же, несмотря на неслыханные бедствия, предоставленное стихии судно
не погибло и, повидимому, от того только, что было очень крепким и
находилось в надежных руках: так, счисление, например, удалось держать во
все продолжение бури, и оно находилось сравнительно в порядке.
  11 октября стало стихать, но целый ряд признаков говорил, что вскоре
следует ожидать повторения бури. Передышку использовали для заделки
многочисленных повреждений на судне, а также подсчитали пищевые ресурсы.
Большой недостаток воды встревожил всю команду, стали раздаваться голоса с
предложением возвратиться к берегам Америки и там перезимовать. Собрались
на совет в каюту Беринга все, кто только еще мог держаться на ногах.
Беринг был против этого предложения. Он советовал еще раз попытаться
достигнуть родных берегов, к тому же и ветер для путешествия в Америку был
противный. Решили все же плыть к американским берегам, но, проплыв
некоторое время, передумали и, последовав совету Беринга, повернули на
юго-запад. Ветер вскоре отошел к северу, пошел снег, люди мерзли, бодрости
ни в ком уже не чувствовалось.
  Однако, все, что встречалось достопримечательного на пути, привлекало
внимание и тщательно заносилось в судовой журнал. Так, 25 октября в широте
около 51ё заметили на севере остров, названный именем Св. Маркиана
(впоследствии Амчитка). Через три дня повстречался другой остров,
названный островом Св. Стефана (Киска), и, наконец, на широте около 52ё30'
обнаружили третий остров, наименованный Св. Авраамием (впоследствии
Семич). Стеллер уверяет, что были замечены вдали на севере еще два
острова, по его мнению - первые Курильские, но в судовом журнале мы не
встречаем этой записи. Но вот, наконец, утром 4 ноября, милях в 16 от
корабля, на широте 53ё30' увидели впереди себя гористую землю, которую и
приняли за цель своих надежд и стремлений - Камчатку. Ужасный по тягости
поход казался оконченным. Положение многострадального корабля, которым
управляли теперь Ваксель и Хитров, было самое тяжелое. По словам А.
Соколова, "счисление было уже почти потеряно, по крайней мере значительно
разнилось; судно почти без правления. Начальник больной, давно не
выходящий из каюты; офицеры несогласные и едва перемогавшиеся; команда
изнуренная и оцынжавшая, - умирающие каждый день, даже по-двое на день.
Вооружение ослабленное, паруса обветшалые. Ни сухарей, ни вина, и воды
весьма мало. Сырость и холод. Сомнение, безнадежность и ужас почти
неминуемо предстоявшей гибели...* "
"Невозможно описать, - замечает Стеллер, - как велика была радость всех
нас, когда мы увидели берег. Умирающие выползали наверх, чтобы увидеть его
собственными глазами... Даже больной капитан-командор вышел наверх. Все
осведомлялись о здоровье друг у друга, все надеялись найти на острове
отдых и успокоение. Нашли даже спрятанный где-то бочонок с водкой, которым
еще более усилили общую радость... Открывшаяся земля казалась Камчаткою...
Моряки хвалились в своем неведении: будь хоть тысяча мореплавателей, никто
не пришел бы вернее к цели! Мы не ошиблись даже на полмили". (рис. 8)
Уже нетерпеливые взоры различают характерное очертание Авачинской губы,
называют отдельные горы, мысы. Скорее, скорее на берег! Но чем ближе
подходит к берегу корабль, подгоняемый засвежевшим северовосточным ветром,
тем более растет недоумение. Пустынный безлесный берег совершенно не похож
на Авачу и ее окрестности. Но все же моряки не сомневаются, что перед ними
Камчатка - в районе где-нибудь между Шипунским и Кроноцким мысами. Когда
определились, оказалось, что Авачинская губа отстоит отсюда нето в 40
милях, нето в 21/2ё разности долготы. Ввиду такой неопределенности, Беринг
созвал последний "консилиум", последнюю "мирскую сходку" с участием всех,
кто только мог дотащиться до его каюты. Необходимо было решить вопрос,
идти ли разыскивать Авачу, где моряков ожидают люди, тепло и провиант, или
же "для спасения себя" "идти немедленно к видимому берегу, какой бы ни был
берег, есть ли у него или нет пристанища". Беринг с Овцыным доказывали
необходимость продолжать поиски Авачи. Ваксель же с Хитровым,
поддерживаемые большинством команды, стояли за немедленную высадку на
берег. Восторжествовало последнее, "гибельное" предложение.
  Стихии попутным ветром двинулся "Св. Петр" к берегу, и перед закатом
солнца, впервые за долгое время брызнувшего из-за разорванных туч золотыми
лучами, бросил якорь на 12-саженной глубине - на совершенно открытом месте
в расстоянии не более версты от каменистого, бесприютного берега, вокруг
которого длинной белой лентой извивались грандиозные буруны не улегшейся
еще бури. Но недолго продержался корабль на якоре. Подошедшей огромной
волной мертвой зыби его так рвануло, что канат не выдержал, лопнул, и
корабль, вздымаясь на бурунах и гулко шаркая днищем о грунт, понесло прямо
на берег. Не помог и другой якорь, снова оборвало канат, в страшном
смятении люди бросились в трюм за третьим... Но в этот момент произошло
истинное "чудо": могучие кипящие буруны, таящие в себе огромный запас
энергии, "перекинули судно через груду камней, - и - чудным счастием - оно
было поставлено на совершенно спокойную воду, между грядою "камней и
берегом, в полуверсте от него, на глубине 11/2 сажен". Из этой
лагуны-западни корабль уже не вышел.
  Так закончилось четырехмесячное бурное плавание "Св. Петра" к берегам
Америки. Наступила тихая ночь, залитая лунным светом, впереди
распростерлась пустынная, каменистая земля, на которую никогда еще не
ступала нога человека. Пепельносерые облака застилали по временам вершины
высоких гор и торопливо неслись на юг; вдали грохотал, дробясь о
каменистый берег, прибой. Вконец утомленные люди, впервые за столько дней
почувствовавшие под собою прочную, не уходящую из-под ног палубу, спали
мертвецким сном. Не спал лишь один вахтенный; одетый в теплый армяк, он
прислонился к кормовому люку и пристально разглядывал берег. Так обстояли
дела на "Св. Петре" в ночь на 6 ноября 1741 года в виду открытого острова,
названного впоследствии островом Беринга, из группы Командорских.





  ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ

  Первая экскурсия. - Песцы-хищники. - Подготовка к зимовке. - Опасения за
судьбу корабля. - Смерть Беринга. - Моряки окончательно убеждаются, что
они не на Камчатке. - Вымершее чудовище - морская корова. - Морской бобер.
- Ученый варвар. - Истребленный очковый баклан. - Землетрясения на
острове. - Моряки сооружают новый корабль. - Спасены. - Возвращение в
Петербург.

  Рано утром спустили на воду единственную оставшуюся после страшной бури
шлюпку и отправились на берег. Первыми съехали Стеллер и Плениснер. Уже
первая экскурсия Стеллера на берегу навела его на грустные размышления:
подлинно ли они на Камчатке? Уж больно странно ведут себя здешние звери, -
совершенно не боятся человека. И какое их тут изобилие! Морские бобры
встретили путешественников, едва те сошли на землю, а Стеллер хорошо знал,
что эти давно и ретиво преследуемые промышленниками вблизи камчатских
берегов животные почти не водятся уже там.
  Поразило и огромное количество куропаток, также вовсе не пугливых; их было
так много, что свободно можно было бы добыть за час хоть сотню. Но
охотиться было некогда, необходимо было осмотреться и ориентироваться в
поисках прежде всего свежей воды. Плениснер все же добыл специально для
больного Беринга шесть куропаток и отправил их на корабль, Стеллер же
присоединил сюда еще несколько пучков противоцынготной травы для
приготовления командору салата.
  Особенно были удивлены наши путешественники колоссальным множеством здесь
песцов. Об этом животном, которое, по словам Стеллера, по наглости,
хитрости и пронырству далеко оставляет за собой обыкновенную лисицу, мы
расскажем еще ниже, а сейчас заметим, что осмотренный нашими
путешественниками берег произвел на них самое безотрадное впечатление.
Совершенно безлесный, пустынный и дикий; с нагроможденными у самой воды
голыми каменными скалами, берег не являл никаких благоприятных перспектив
для предстоящей зимовки, и, что всего хуже, неизвестно было даже, что это
за земля. Но Стеллер все еще хотел верить и надеяться, что это Камчатка,
хотя новые факты с каждым днем и разубеждали его в этом.
  Всю ночь провели путники на берегу, усиленно разыскивая свежую воду.
Поиски их увенчались, наконец, успехом к великой радости всего экипажа.
Они набрели на ручей превосходной воды, а попутно нашли и порядочное
количество выкинутого на берег леса. Во время этих поисков внимание
Стеллера было привлечено совершенно неведомыми ему крупными морскими
животными, ходившими стадами невдалеке от берегов. Через несколько дней,
когда путешественник повнимательнее присмотрелся к ним, он дал им,
удержавшееся навсегда, название морских коров. Но, отложив теперь все эти
наблюдения до более благоприятного момента, Стеллер с Плениснером и со
всеми оставшимися на корабле здоровыми людьми ушли в организационную
работу по приготовлению экипажа к зимовке. Прежде всего необходимо было
соорудить "помещения"; единственно, что возможно было сделать в их
условиях, - это вырыть в песке ямы-пещеры, прикрыв их сверху парусами.
Когда вырыли несколько таких подземелий, стали перевозить на берег больных.
  Настали тяжелые, мрачные дни. Несколько человек больных, едва их вынесли
из душных каморок на свежий воздух, тотчас же умерли, 9 человек умерло во
время перевозки на берег или тотчас же по водворении их туда. Пока в
стороне рыли для мертвецов могилы, песцы делали свое дело: они с жадностью
набрасывались на покойников, объедали у них носы, уши, выгрызали щеки,
обгладывали пальцы, не оставляли они и больных, от которых все время
приходилось отгонять палками этих голодных и дерзких животных. "Наш
лагерь, - замечает Стеллер, - представлял печальный и ужасный вид;
покойников, которых не успели еще предать земле, тотчас же обгладывали
песцы, не боялись они подходить и по-собачьи обнюхивать и беспомощных
больных, лежавших на берегу без всякого прикрытия. Иной больной жалобно
вопит от холода, другой жалуется на голод и жажду, - цынга многим так
страшно изуродовала рот, что от сильной боли они не могли есть; почти
черные, как губка, распухшие десны переросли и совершенно закрыли губы".
  Перевозка больных на берег, ввиду недостатка заготовленных для них
помещений и здоровых рук, протекала крайне медленно. 9 ноября с большими
предосторожностями переправили на берег самого начальника. Убедившись на
опыте, что резкий переход от спертого воздуха кают к наружному производит
самое страшное действие, Беринга тщательно изолировали от атмосферного
воздуха, закутав его голову и лицо платком. Натыкаясь на различную кладь,
выгруженную из трюмов, осторожно вынесли на носилках укутанного, сильно
распухшего от отеков начальника и осторожно опустили в вельбот. Последним
был переправлен на берег "уже весьма больной" лейтенант Ваксель.
  Вначале Беринг как-будто приободрился и не переставал давать распоряжения
по устройству лагеря на зиму. Он подолгу беседовал со Стеллером, здоровье
которого, несмотря на все бедствия, продолжало оставаться в отменном
порядке, и интересовался его мнением относительно территории, на которой
они находились. Хотя своего мнения он и не высказывал, боясь огорчить и
без того ослабленных духом людей, однако Стеллеру было совершенно ясно:
Беринг не верил, что находится на Камчатке, то же полагал и сам Стеллер.
(рис.9)
Близилась зима. Чтобы обеспечить себя хоть как-нибудь на зиму, предстояло
сделать еще очень многое, а работоспособных людей едва насчитывали 10-12.
Как самые энергичные и знающие, Плениснер, Стеллер и Бедге взяли на себя
инициативу во всех делах, касающихся лагеря. Несколько выписок из дневника
Стеллера помогут воспроизвести нам картину житья наших путешественников на
необитаемом острове в первые дни их пребывания здесь:
  "13 ноября. Сегодня после обеда я в первый раз пошел с Плениснером и Бедге
на охоту: мы убили четырех морских выдр и вернулись уже ночью. Из печени,
почек, сердца и мяса этих животных мы приготовили различные вкусные блюда,
которые съели с пожеланием, чтобы судьба нам и впредь давала такую пищу.
На дорогие шкуры мы смотрели как на нечто такое, что вовсе не имеет цены,
ибо дорожили теперь только такими предметами, на которые прежде мало или
вовсе не обращали никакого внимания, - как-то топорами, ножами, иглами,
нитками, веревками. Мы убедились, что чин, ученость и другие заслуги не
дают здесь никакого преимущества и вовсе не помогают находить средств к
жизни, и потому, прежде чем нужда нас принудила к тому, мы решились сами
работать изо всех оставшихся сил, чтобы впоследствии нас не порицали, и
чтобы нам не дожидаться приказаний".
  "14 ноября. Мы продолжали сооружать жилища и разделились на три партии;
первая из них отправилась работать на корабль, чтобы перевезти на берег
провиант; другая возила на себе бревна за четыре версты отсюда, а я и
больной канонир оставались в лагере. Я готовил кушанье, а он устраивал
сани для перевозки дров и других надобностей. Приняв на себя обязанность
повара, я получил еще два других побочных назначения, именно, я должен был
посещать командора Беринга и помогать ему в разных случаях, а так как мы
первые устроили хозяйство, то кроме того на мне лежала еще обязанность
разносить больным и слабым теплый суп до тех пор, пока они не поправились
настолько, что сами могли помогать себе. Сегодня же были устроены казармы,
куда после обеда водворили многих больных, которые по недостатку места
валялись на земле, покрытые тряпками и разной одеждой. Они были совершенно
беспомощны, со всех сторон слышались только стоны да жалобы, причем не раз
призывался суд божий на виновников их несчастья. Зрелище всего этого было
настолько ужасно, что даже самые сильные из нас падали духом... Вообще
недостаток, нагота, холод, сырость, потеря сил, болезнь, нетерпение и
отчаяние были нашими ежедневными гостями".
  Особым предметом беспокойства наших путешественников стало теперь их
судно, стоявшее на якоре в расстоянии версты от берега. Добираться до него
из-за осенних штормов становилось все труднее, а разной необходимой для
зимовки клади на нем, а также и провианта, оставалось еще много. Сильное
волнение иногда по нескольку дней препятствовало подойти к кораблю.
Естественным было и опасение, что при беспрерывных бурях судно будет
сорвано с плохого якоря и разбито о прибрежные скалы, или, что еще хуже,
его загонит противным ветром в море, и тогда будет потерян весь провиант,
а вместе с ним и всякая надежда на спасение.
  Жизнь наших робинзонов ознаменовывается тремя крупными событиями - одним
радостным и двумя печальными. Положение с кораблем с каждым днем
становилось настолько серьезным, а боязнь его потерять - настолько
сильной, что решено было, наконец, выбрав поспокойнее день, поставить
корабль на отмель. Но по недостатку сил из затеи этой ничего не вышло.
Помогла природа и притом самым радикальным образом: во время сильнейшей
бури 28 ноября корабль сорвало с якоря и принесло как раз на ту самую
отмель, где его мечтали видеть наши моряки, причем маневр этот выполнен
был настолько аккуратно и искусно, что не пострадали ни судно, ни
содержимое его. Это обстоятельство не только сохранило остававшиеся на
корабле жизненные припасы, но и дало средства для спасения в будущем
оставшихся в живых участников экспедиции.
  Но радостное событие это вскоре омрачилось глубокой неподдельной скорбью
всех участников экспедиции. Вслед за старым и опытным, всеми уважаемым уже
давно болевшим штурманом Эзельбергом, 8 декабря скончался в полном
сознании начальник экспедиции Витус Беринг. С поразительным мужеством и
терпением переносил он и физические и моральные страдания, никто никогда
не слышал от него жалоб и стонов, до самого последнего дня он обнадеживал,
как мог, своих товарищей, поддерживая в них бодрость и энергию. С его
кончиной все почувствовали себя осиротелыми. Вполне справедливо замечание
Карла Бера о покойном: "Слава Беринга была, можно сказать, похоронена в
одно время с ним самим и воскрешена только полстолетия спустя знаменитым
британским мореплавателем, которому судьба иначе благоприятствовала*".
  Несомненно, Беринг не умер бы так скоро, если бы достиг Камчатки, жил там
в теплой комнате, пользовался хорошим уходом и получал свежую пищу. Беринг
погиб столько же от холода, голода и болезни, сколько и от постоянного
беспокойства и огорчений. Любопытно отметить, что, находясь в своей
берлоге, Беринг был похоронен, так сказать, заживо, или, точнее, зарыт уже
при жизни. Дело в том, что больной начальник всего больше страдал от
холода и изыскивал все способы согреться. И вот он заметил, что
осыпающийся со стено