люди стали
впадать в апатию, а некоторые даже побросали работу, говоря, что все равно
всем придется скоро умирать, стоит ли работать? Но мужественный Лаптев
сумел восстановить дисциплину и тем спас экспедицию от верной гибели.
  Лаптев не только не терял присутствия духа, но и не забывал производить
научных наблюдений. Из всех участников описных работ на северных берегах
Азии, им были доставлены, пожалуй, наиболее ценные сведения по общей
географии края; он не забывал ни метеорологии, ни наблюдений над
приливами, ни магнитного склонения, ни флоры, ни фауны, ни, наконец,
населения. Что же касается точности его вычислений, равно как и
Прончищева, то Врангель доказал, что при определении широт допущенные ими
погрешности не превышали нескольких минут. Совершенно непростительным
научным промахом является то, что обширные записки Харитона Лаптева не
подверглись обработке и использованы лишь в самой незначительной степени.
  Восстановив дисциплину и ободрив своих спутников, Лаптев объявил, чтобы к
25 сентября все здоровые были готовы выступить с ним в поход к месту их
прежней зимовки. Но лед упорно преследовал изнуренных моряков. Пройдя
половину пути, они наткнулись на довольно широкую реку, по которой быстрым
течением несло лед. Переправиться на другую сторону не было никакой
возможности; пришлось вернуться обратно и выжидать, когда наступят морозы.
Лишь через месяц смогли вконец измотавшиеся моряки доплестись до места
своего прежнего зимовья. Из больных, оставшихся некоторое время в лагере,
четверо умерло, остальные же были доставлены на место зимовки в ноябре.
  Итак, потерпев столько неудач при попытке обогнуть Таймырский полуостров с
моря, моряки окончательно убедились, что задача эта, превышая человеческие
силы, - невыполнима. На целых полтораста лет попытка эта осталась
неосуществленной.
  Однако для засъемки берегов Таймырского полуострова неудача эта не имела
значения; в распоряжении исследователей были сухопутные возможности, на
что и обратил внимание Лаптев. Предвидя возможность этого путешествия, он
еще в 1740 году озаботился заготовкой провианта и собак. Ранней весной
следующего года все было готово к началу путешествия, которое
предполагалось осуществить с помощью трех партий, действующих с трех
различных сторон.
  Первым отправился в путь Челюскин. На трех нартах, запряженных собаками,
17 марта он выехал к устью реки Пясинги, откуда затем должен был
отправиться по берегу вокруг Северозападного мыса на восток до устья реки
Таймыры.
  Через пять недель после него двинулась в путь вторая партия - геодезиста
Чекина, также на трех нартах; он должен был действовать в противоположном
направлении, т.-е., следуя восточным берегом на запад, обогнуть
Северовосточный мыс и прибыть к конечному пункту экспедиции Челюскина,
т.-е. на реку Таймыру. Сам же начальник всей экспедиции Лаптев должен был,
взяв направление на север и обследовав внутренние части восточного
Таймырского полуострова, закончить свое путешествие там же, т.-е. в устье
Таймыры.
  Отправным пунктом всех трех партий было место их зимовки - устье Хатанги.
Хороший и предусмотрительный организатор, Лаптев еще до выхода партий в
путь отправил к устью Таймыры 12 нарт с провиантом и сушеным кормом для
собак, а также 7 нарт к Таймырскому озеру и 2 нарты специально для Чекина.
Всю остальную команду и грузы экспедиции Лаптев отправил на ста оленях на
Енисей, для последующего похода в Туруханск.
  Но не прошло и нескольких дней, как геодезист Чекин возвратился, условия
передвижения показались ему крайне тяжелыми. К тому же как у него самого,
так и у его спутников настолько разболелись от непрерывного созерцания
белой пелены глаза, что все они почти перестали видеть. Из возложенных на
него поручений Чекин почти ничего не выполнил.
  Под 75ё21' произошла встреча Челюскина, имевшего уже весьма исхудавших
собак, с Лаптевым; после встречи моряки повернули обратно и вскоре
благополучно достигли Пясинги. В этот поход Лаптеву удалось не только
добраться до устья Таймыры и определить ее широту, но и дойти до
Северозападного мыса и правильно определить его широту (76ё 38').
  Поход Лаптева в глубину Таймырского полуострова изобилует многими
любопытными наблюдениями и сделанными из них выводами, правда, иногда
курьезными. Так, например, найдя в тундре вблизи Таймырского озера кости
мамонта, он замечает: "По сей тундре, близ моря, лежащие находятся
мамонтовые ноги, большие и малые, також и другие от корпуса кости". А на
иных реках здешней тундры из берегов вымывает и целые звери мамонты, с
обоими рогами; на них кожа толщиной в 5 дюймов, и шерсть и тело истлелые;
а прочие кости, кроме помянутых рогов, весьма дряблые... Сей зверь мамонт
есть, мнится быть, и ныне в море северном, на глубоких местах: понеже
случалося по самым берегам моря находить роги, ничего в землю не врослые,
которые уповательно волнами выбивает; а по тундре все роги находятся в
земле верхним из острых концов, а тупым концом на верху земли".
  Лаптев следовательно полагал, что мамонт представляет собою морского
зверя, и поныне водящегося в море. А присутствию мамонтовых трупов и
костей в тундре вдали от морских берегов наш моряк также находит
объяснение: "Чаятельно быть в прежних годах, - замечает он по этому
поводу, - большим водам в море, что тундру закрывало водою".
  На зимовку наши путешественники отправились в Туруханск. На этом и
заканчивается блестящая деятельность Харитона Лаптева на северных окраинах
Сибири*. В его честь и его брата Дмитрия Лаптева, о котором речь впереди,
часть Северного Ледовитого океана от восточных берегов Таймыра до
Новосибирских островов, по предложению Ю. М. Шокальского, названа морем
Лаптевых.
  Заключительным аккордом таймырской экспедиции является открытие на
следующий год (7 мая 1742 года) Челюскиным наиболее северной точки
азиатского материка, названной им Северовосточным мысом. Свое открытие
Челюскин описывает так: "7 мая мы достигли скалистого, круто обрывающегося
мыса средней вышины, окруженного гладкою ледяною площадкой без обломков и
отдельных торчащих льдин. Этот мыс я назвал Северовосточным и поставил на
нем сигнальный шест из привезенного с собою дерева". Челюскин с
замечательной точностью указал широту мыса; позднейшие определения
Норденшельда, произведенные им в 1878 году, показали, что он ошибся лишь
на 7 минут**. Чрезвычайная тщательность и добросовестность работы
Челюскина таким образом вне сомнения.
  Мы не нашли подробного описания Северовосточного мыса и его окрестностей,
сделанного самим Челюскиным, а между тем нам хотелось бы дать более полное
и характерное изображение самой северной точки нашего северного материка,
упорно ускользавшей от энергичных деятелей Северной экспедиции и
сделавшейся доступной лишь теперь. Позволим себе привести отрывок из
письма побывавшего здесь на "Веге" в августе 1878 года Норденшельда к д-ру
Оскару Диксону:
  "Мы шли под парами вдоль западного берега Таймырского полуострова. Он
окружен множеством островов, не указанных на карте, и, вероятно, сам
делится проливами на несколько частей... Лед мы встретили лишь в небольшом
количестве, и то только прибрежный и до такой степени проточенный, что,
казалось, не было ни одной льдины достаточно крепкой, чтобы удержать двух
человек...
  "Сам Таймырский залив был почти совсем чист от льда. 19 августа мы
продолжали итти под парами и парусами вдоль берега полуострова; туман был
попрежнему чрезвычайно густ и только изредка прочищался настолько, что
можно было различить контуры берегов. Днем мы прошли мимо обширного поля
неразломанного льда, заполнившего всю бухту на западной стороне
полуострова, В тумане и благодаря миражу, происходившему от преломления
лучей у горизонта, лед казался более крупным и высоким, чем был в
действительности...
  "Туман мешал нам видеть далеко, и я уже начинал опасаться, что самый
северный мыс Азии будет настолько окружен льдом, что мы не сможем
высадиться на него. Но вот опять показался к северо-востоку мыс свободный
от льда. Неподалеку была свободная от льда бухта со входом с севера. В
шесть часов вечера 19 августа мы бросили здесь якорь, причем салютовали
флагом и выстрелом одной из пушек, находившихся на "Веге". Мы достигли,
наконец, первой цели нашего плавания - самой северной оконечности Старого
Света. Воздух прочистился, и перед нами развернулся мыс, освещенный
солнечными лучами и совершенно свободный от снега.
  "Подобно тому как в 1875 году у Енисея, нас встретил и здесь большой
полярный медведь, которого мы заметили раньше, чем якорь был брошен в
воду. Медведь прогуливался взад и вперед по берегу и по временам тянул
носом и взглядывал на залив, вероятно с целью узнать, какие непрошенные
гости приближались к месту, где он до сего времени был безраздельным
хозяином. Испуганный салютом, он, однако, скоро дал ходу и тем спасся от
пуль наших охотников. Для определения астрономического пункта этого
важного места, а также для предоставления возможности нашим зоологам и
ботаникам сделать несколько экскурсий, я решил остаться на якоре до
следующего дня.
  "Мыс Челюскин представляет низменную оконечность, разделенную на две части
заливом. Горная возвышенность с медленно спускающимися склонами тянется от
восточного берега параллельно береговой линии к югу... Внутрь страны
отсюда, повидимому, медленно поднимается горная возвышенность, достигая
1000 футов высоты. Как эта возвышенность, так и равнина были почти
свободны от снега. Только кое-где виднелись большие, белые снежные поля на
горных склонах или в некоторых более глубоких, узких трещинах равнины. У
самого берега, однако, было еще не мало льда.
  "Здешняя почва состоит из пластов глины, почти голых и растресканных на
более или менее правильные шестиугольники, иногда же покрыта травой, мхом
или лишайниками. Преобладающей горной породой являются вертикально
расположенные пласты плитняка, богатые кристаллами серного колчедана. На
крайней части мыса пласты плитняка перекрещивались огромными полосами
кварца. Из числа явнобрачных доктор Чьельман смог отыскать только 24 вида.
Даже лишаи были крайне однообразны, хотя и достигли отличного развития.
Получалось впечатление, что растительность полуострова упорно стремилась
продвинуться далее к северу, но, встретив море, остановилась на самом
крайнем мысу.
  "И, действительно, здесь на весьма небольшом пространстве можно было найти
представителей почти всех видов растений, как явнобрачных, так и
тайнобрачных, растущих на полуострове, и многие из них было бы тщетно
искать далее вверх по равнине. Животная жизнь полуострова соперничала с
растительной жизнью в бедности. Из числа птиц мы видели массу плавунчиков,
несколько видов турухтана, одну гагару, несколько гаг и одну горную сову".
  Такова картина самой отдаленной окраины нашей материковой Арктики,
сделавшейся нам известной со времени похода Челюскина. Однако, весьма
замечательно то, что на картах, составленных в XVI столетии, т.-е. задолго
до Великой Северной экспедиции, в средней части северного прибрежья Сибири
обозначали далеко вклинивающийся на север мыс по названию Табин. Вряд ли
мы имеем здесь дело со свободной фантазией картографа.
  После Норденшельда мыс Челюскин в 1893 году обогнул во время своей
знаменитной экспедиции на "Фраме" к северному полюсу Фритьоф Нансен. В
1901 году, в поисках неведомой земли Санникова, мыс Челюскин огибает
Эдуард Толль. Ни Нансен, ни Толль, ни сам Челюскин, прошедший по льду от
мыса в глубь моря севернее на 18 верст, не обнаружили никаких признаков
расположенной невдалеке земли, открытой лишь в августе 1913 года Б. А.
Вилькицким и названной им Землей Николая II (ныне Северная Земля). Следуя
на транспортах "Таймыр" и "Вайгач" вдоль северных берегов Сибири из
Владивостока в Архангельск, Вилькицкий, встретив у мыса Челюскина
непроходимую гряду льдов, в поисках свободного прохода подался несколько
севернее и таким образом в 40 милях от мыса Челюскина обнаружил низменную
землю. Четвертым по счету мореплавателем, обогнувшим мыс Челюскина в 1918
году, является Роальд Амундсен (шхуна "Мод").
  Ныне благодаря успешной работе советских ледоколов мыс Челюскин утратил
былое обаяние неприступности. Почти ежегодно, и притом в одну навигацию,
наши моряки огибают самую северную точку азиатского материка. С
сооружением здесь в 1932 году советской радиостанции, мыс Челюскин и
прилегающую территорию можно считать до известной степени освоенными.
Чтобы сопоставить, что здесь было, с тем, что происходит здесь ныне,
приведем характерный отрывок из дневника Д. Дуплицкого, начальника похода
1934 года на "Литке" из Владивостока на Мурманск.
  "23 - 24 августа. Мыс Челюскин. Начинаем совместную с "Ермаком" проводку
каравана Второй Ленской экспедиции в составе 4 судов. Начальник экспедиции
Орловский просит взять на буксир пароход "Партизан Щетинкин". У этого
парохода - тонкая обшивка, он получил пробоину. Идем к "Щетинкину", берем
его на буксир и ведем на лед. Капитан Николаев лично руководит проводкой,
не покидая мостика. Мы со Щербиной дежурим на корме. К утру проводка
благополучно закончена. "Щетинкин" без одного повреждения выведен на воду".
  Эта совсем необычайная для здешних мест картина напоминает нам скорее
весеннюю сценку где-нибудь в Финском заливе около портового города.
  Спустя два месяца после ухода "Литке", усилиями 32 зимовщиков была
закончена организация научных лабораторий, постройка 5 домов на 286 кв.
метрах, сооружены три павильона - магнитный, для изучения атмосферного
электричества и аэрологический, расширена баня и устроен собачник на 40
собак.
  * *

                                *

  Нам остается ознакомиться с работой последнего, восточного отряда. Выше мы
указывали, что отправившийся в июне 1735 года из Якутска третий крупный
отряд Великой Северной экспедиции под начальством Прончищева и Ласиниуса
разделился в устье Лены: Прончищев пошел на запад, Ласиниус же - на
восток. Судьба экспедиции на запад нам уже известна, посмотрим же, как
осуществил Ласиниус свою задачу продвижения морем через Берингов пролив на
Камчатку или к устью реки Анадыри.
  7 августа 1735 года, в сопровождении подштурмана Ртищева, ученика Глазова,
геодезиста Баскакова, подлекаря, иеромонаха и 44 человек команды, на
двухмачтовом шлюпе "Иркутск" Ласиниус отплыл в юговосточном направлении.
Уже через четыре дня Ласиниус, встретив большие массы льдов, стал
отыскивать подходящих "отстойных мест к зимовке". Таковым местом, по его
мнению, могло служить устье реки Хараулаха в углу залива Борхая (71ё28'),
где было найдено пять старых якутских юрт. В дополнение к юртам Ласиниус
распорядился построить еще довольно вместительный барак длиною в 11 сажен,
разгороженный на четыре отделения; барак отапливали три печи, отдельно
была построена баня. "Только для крыши не успели набрать достаточно лесу и
покрыли ее дерном; а печи, за неимением глины, были принуждены сделать из
местной селитряной земли которая худо держала тепло и часто рассыпалась".
  Вообще Ласиниус готовился провести зимовку с наивозможным в его условиях
удобством. Рассчитывая, что кампания продолжится по меньшей мере еще два
года, и не особенно надеясь на поступление свежей провизии, Ласиниус
значительно сократил паек. Первой жертвой этой излишней
предусмотрительности сделался он сам. С наступлением полярной ночи и
жестоких морозов начались заболевания цынгой, принявшие вскоре повальный
характер. Если бы Ласиниус при первых признаках жестокой болезни улучшил
для всех питание, а также заставлял команду находиться больше в движении и
занялся охотой, вряд ли бы его отряд постиг такой печальный конец.
  Но в то непросвещенное время мало понимали, что такое цынга, и какие
необходимо соблюдать гигиенические меры, чтобы ее избежать, не понимали
также и значения свежего воздуха, чистой воды, опрятных помещений и белья.
Вдобавок и пища была крайне однообразна и часто недоброкачественна -
преимущественно солонина и сухари. Вот чем объясняется, что во все
продолжение Великой Северной экспедиции так часто посещали зимовщиков и
плавающих на судах тифы в разных формах и цынга. По числу жертв партия
Ласиниуса из всех партий Северной экспедиции заняла первое место.
  19 декабря экономного начальника не стало, следом за ним умерли поручик
Полубородов, геодезист Баскаков, подлекарь, ученик Глазов и один за другим
31 человек команды. Смертность в течение такого короткого промежутка
времени колоссальная! Оставшиеся в живых подштурман Ртищев, иеромонах и 7
матросов с первыми лучами весеннего солнца отправились в Якутск*. Так
закончилась первая попытка описать сибирский берег к востоку от Лены.
  Весною следующего года экспедиция, однако, продолжалась; вновь
сформированный отряд отправился из Якутска в путь, под начальством
находившегося до сего времени не у дел (разумеется, полярных) лейтенанта
Дмитрия Лаптева*. С ним находились его помощники - лейтенант Плаутинг и
подштурман Щербинин. Попытка Дмитрия Лаптева проскочить на восток, для
чего необходимо было обогнуть мыс Борхая и Святой Нос, также была
неудачна. Повстречав великие непроходимые льды, загородившие стеной путь,
от которых с трудом приходилось отталкиваться, непрестанно пребывая при
этом "в великом страхе", Лаптев 14 августа созвал совет, на котором решено
было возвратиться.
  Мало этого, на "консилиуме" было также вынесено следующее решительное
постановление: "И на предбудущий год на море не выходить, понеже к проходу
до реки Колымы и до Камчатки, по всем обстоятельствам, ныне и впредь нет
никакой надежды". Зимовали на Лене под 70ё 40' в пяти сооруженных юртах. И
в эту зимовку наши моряки не избегли грозной цынги, все они поголовно
переболели, но смертный случай был один, что, по объяснению Лаптева, нужно
было приписать какому-то "кедровому стланцу", коим он лечил больных и
образчики которого даже представил в Адмиралтейств-коллегию.
  По окончании зимовки Дм. Лаптев лично отправился в Петербург, чтобы
доложить о невозможности выполнить порученное ему задание. Однако в
Петербурге хотя и отнеслись к Лаптеву со вниманием и "удостаивали
особенной доверенности", называя его моряком "добросовестным", "искусным",
знающим тамошние места, и обнадеживали различными милостями "за
совершенное окончание", но все же потребовали, чтобы он еще раз сделал
попытку осуществить плавание на восток через Ледовитый океан; в отношении
же инструкций ему заявили, что ему дается полная власть, и руки у него не
связываются". Дмитрию Лаптеву ничего не оставалось, как вторично принять
на себя командование экспедицией и приступить к деятельной подготовке ее.
  Для предварительных описных работ, ранней весной 1739 года на собаках, в
сопровождении "бывалых людей", был командирован из Якутска на реку Яну
матрос Лошкин. Ему надлежало заняться описью берегов от устья Яны по
направлению к Святому носу и затем следовать обратно до устья Лены. Вслед
за Лошкиным на реку Индигирку "для описи ее по всему протяжению от вершины
до устья" был послан геодезист Киндяков. На худой конец, в случае, если
морскую экспедицию снова постигнет неудача, Дмитрий Лаптев намеревался,
построив на Индигирке суда, следовать к Колыме.
  В свой новый поход Дмитрий Лаптев, в сопровождении штурмана Щербинина,
отправился из Якутска вниз по Лене, лишь только вскрылась река. Всего в
экспедиции участвовало 60 человек.
  5 июля Лаптев уже выходил к устью восточного или Быковского протока Лены,
где снова встретил льды, столь надоевшие не только нашим морякам, но,
вероятно, и читателям. Задержавшись в Севастьяновской губе, произвели ее
подробную опись. Ко льдам присоединились свежие противные ветры, вскоре
перешедшие в шторм.
  В общем повторилась уже давно знакомая нам картина, и таковы же были и
записи: "Закрепясь за одну льдину, ночь провели с великим беспокойством и
страхом. На другой день, прорубившись и пробившись сквозь лед, пошли
далее, непрестанна сопровождаемые льдами, лежавшими на севере, как п