л,  земля
казалась одетой в алмазный убор. Скалы, деревья, кусты нестерпимо сверкали
в солнечных лучах. Вершины деревьев, отягощенные снежными шапками,  пылали
серебряным пламенем. Оно  морем  разливалось  по  долине,  и  не  успевший
замерзнуть извилистый черный  ручей  казался  от  этого  особенно  черным.
Никогда еще Мики не видел такого великолепного дня. Никогда еще его сердце
не билось при виде солнца с такой бешеной радостью, как теперь, и  никогда
еще его кровь не бежала по жилам так весело.
   Он заливисто тявкнул и  бросился  к  Нееве.  Его  звонкий  лай  нарушил
сумрачную  тишину  пещеры,  и  он  принялся  расталкивать  носом   спящего
товарища. Неева сонно заворчал. Он потянулся, на мгновение поднял  голову,
а потом снова свернулся в тугой шар. Тщетно Мики доказывал, что уже день и
им пора идти дальше - Неева не откликался на его призывы. В  конце  концов
Мики возвратился к щели, ведущей наружу. Там он  оглянулся,  проверяя,  не
идет ли за ним Неева. С разочарованием  убедившись,  что  тот  по-прежнему
лежит неподвижно, он в два прыжка очутился на  снегу.  Однако  он  еще  не
меньше часа провел около пещеры, вновь превратившейся в медвежью  берлогу.
Три раза он забирался туда к Нееве и пытался заставить его встать и  выйти
на свет. В дальнем углу пещеры, где устроился Неева, было совсем темно,  и
Мики словно растолковывал своему другу, что он очень  глуп,  если  думает,
будто сейчас еще ночь - ведь солнце взошло давным-давно. Но из усилий Мики
ничего не вышло. Неева уже  погружался  в  Долгий  Сон  -  зимнюю  спячку,
которую  индейцы  называют  ускепоу-а-мью  -  страной  снов,  куда  уходят
медведи.
   Досада на приятеля и сильнейшее желание как следует  укусить  Нееву  за
ухо постепенно сменились  у  Мики  совсем  другим  настроением.  Инстинкт,
который у зверей  заменяет  логическое  мышление,  свойственное  человеку,
пробуждал в нем гнетущую и непонятную тревогу. Его  все  больше  и  больше
охватывало томительное беспокойство. Он метался перед входом в пещеру, и в
этих метаниях чудилось даже отчаяние. Наконец Мики в последний  раз  залез
туда к Нееве, а потом один спустился в долину.
   Он был голоден, но после ночного бурана  найти  какую-нибудь  еду  было
нелегко. Кролики тихо лежали в теплых гнездах под валежником  и  в  дуплах
поваленных деревьев, надежно прикрытых снежными сугробами.  На  то  время,
пока бушевал буран, вся лесная жизнь замерла, и теперь  искрящуюся  пелену
не пересекал ни единый след, который мог бы привести  Мики  к  добыче.  Он
брел по снегу, иногда  проваливаясь  в  него  по  самые  плечи.  Потом  он
спустился к ручью. Но это уже не был прежний, хорошо ему знакомый ручей  -
по его берегам застыла ледяная корка, вода стала темной и зловещей.  И  он
уже не журчал весело и беззаботно, как летом и в дни золотой осени. В  его
глуховатом монотонном побулькивании  слышалась  неясная  угроза  -  словно
ручьем  завладели  злые  лесные  духи  и,   исказив   самый   его   голос,
предупреждали Мики, что времена изменились и его  родным  краем  управляют
теперь новые силы и еще неизвестные ему законы.
   Мики осторожно полакал воды. Она была холодной - холодной, как снег.  И
он постепенно начал понимать, что этот новый мир,  несмотря  на  всю  свою
белую красоту, лишен теплого бьющегося сердца, лишен жизни.  А  он  был  в
этом мире один.  Один!  Все  вокруг  было  занесено  снегом.  Все  вокруг,
казалось, умерло.
   Мики вернулся к Нееве и до конца  дня  лежал  в  пещере,  прижавшись  к
мохнатому боку своего друга. Ночь он тоже провел  в  пещере  -  он  только
подошел к выходу  и  посмотрел  на  усыпанное  яркими  звездами  небо,  по
которому, как  белое  солнце,  плыла  луна.  Луна  и  звезды  также  стали
какими-то другими, незнакомыми. Они казались неподвижными и  холодными.  А
под ними распростерлась белая безмолвная земля.
   На рассвете Мики еще раз попробовал разбудить Нееву, но уже без прежней
упрямой настойчивости. И у него не  возникло  желания  куснуть  Нееву.  Он
осознал, что произошло нечто непостижимое. Понять, в чем дело, он был не в
состоянии, но смутно угадывал всю значительность случившегося.  И  еще  он
испытывал непонятный страх, пронизанный дурными предчувствиями.
   Мики спустился в долину поохотиться.  Ночью  при  свете  луны  и  звезд
кролики устроили на снегу настоящий праздник, так  что  теперь  на  опушке
леса Мики нашел целые площадки,  утрамбованные  их  лапками,  и  множество
петляющих следов. Поэтому он без труда  отыскал  себе  завтрак  и  отлично
поел. Однако он тут же выследил еще одного кролика, а потом и второго.  Он
мог бы продолжать эту охоту  до  бесконечности:  благодаря  предательскому
снегу надежные кроличьи тайники превратились в настоящие ловушки.  К  Мики
вернулась бодрость. Он снова радовался жизни. Никогда еще у него  не  было
такой удачной охоты, никогда еще в  его  распоряжение  не  попадали  такие
богатые угодья, по сравнению с которыми совсем жалким казался овражек, где
густые кусты смородины были черными  от  сочных  гроздьев.  Он  наелся  до
отвала, а потом вернулся к Нееве с одним из  убитых  кроликов.  Он  бросил
кролика рядом со своим товарищем и затявкал. Но даже и теперь Неева  никак
не отозвался на его зов.  Медвежонок  только  глубоко  вздохнул  и  слегка
изменил позу.
   Однако днем Неева впервые за двое суток поднялся, потянулся  и  обнюхал
кроличью тушку. Но есть он не стал. Он несколько раз  повернулся  в  своем
углублении, расширяя его, и, к большому огорчению Мики, опять заснул.
   На следующий день, примерно в тот же час,  Неева  снова  проснулся.  На
этот раз он даже подошел к выходу из пещеры и проглотил немного снега.  Но
кролика есть он все-таки не стал. Вновь Мать-Природа подсказала  ему,  что
не следует разрушать покров из сосновых игл  и  сухой  трухи,  которым  он
выстлал свой желудок и кишечник.  Неева  снова  уснул.  И  больше  уже  не
просыпался.
   Зимние дни сменяли друг друга, а Мики  по-прежнему  охотился  в  долине
возле берлоги, все больше и больше страдая от одиночества. До конца ноября
он каждую ночь возвращался в пещеру и спал возле Неевы.  А  Неева  казался
мертвым, только он был теплым, дышал  и  порой  из  его  горла  вырывалось
глухое ворчание. Но все это не утоляло тоски,  нараставшей  в  душе  Мики,
которому отчаянно недоставало общества, недоставало верного  товарища.  Он
любил Нееву. Первые долгие недели зимы он неизменно возвращался к  спящему
другу. Он приносил ему мясо. Его переполняло непонятное горе,  которое  не
было бы столь острым, если бы Неева просто  умер.  Наоборот,  Мики  твердо
знал, что Неева жив, но не понимал, почему он все время  спит,  и  мучился
именно оттого, что не мог разобраться в происходящем.  Смерть  Мики  понял
бы: если бы Неева был мертв, Мики просто ушел бы от него... и не  вернулся
бы.
   Однако в конце концов наступила ночь, когда Мики, гоняясь за  кроликом,
отошел от пещеры очень далеко и  впервые  не  стал  возвращаться  туда,  а
переночевал под  кучей  валежника.  После  этого  ему  стало  еще  труднее
сопротивляться неслышному голосу, который властно звал  его  идти  дальше.
Через несколько дней он опять переночевал вдали от Неевы. А после  третьей
такой ночи наступила неизбежная минута - такая же неизбежная,  как  восход
солнца и луны, - и наперекор надежде и страху Мики твердо понял, что Неева
уже никогда больше не пойдет бродить с ним по  лесу,  как  в  те  чудесные
летние дни, когда они плечом к плечу встречали опасности и радости жизни в
мире северных лесов, которые теперь не  зеленели  под  теплыми  солнечными
лучами, а тонули в белом безмолвии, исполненном смерти.
   Неева не знал,  что  Мики  ушел  из  пещеры,  чтобы  больше  в  нее  не
возвращаться. Но быть может. Иску  Вапу,  добрая  покровительница  зверья,
шепнула ему во сне, что Мики ушел; во всяком случае, в течение многих дней
сон Неевы был беспокойным и тревожным.
   "Спи, спи! - быть может, ласково баюкала его Иску Вапу.  -  Зима  будет
длинной. Вода в реках стала черной, ледяной. Озера  замерзли,  а  водопады
застыли, как огромные белые великаны. Спи, спи! А Мики должен  идти  своим
путем, как вода в реке должна уноситься к морю. Потому что он - пес, а  ты
- медведь. Спи же, спи!"



13

   В конце  ноября,  вскоре  после  первого  бурана,  загнавшего  Нееву  в
берлогу, разразилась  невиданная  пурга,  которая  надолго  запомнилась  в
северном краю, потому что с нее начался Кускета пиппун - Черный  год,  год
внезапных и страшных морозов, голода и смерти. Пурга  эта  началась  через
неделю после того, как Мики окончательно покинул пещеру,  где  так  крепко
уснул Неева. А до этой бури над лесами, укутанными белой мантией, день  за
днем сияло солнце, а по ночам золотым костром горела луна и сверкали яркие
звезды. Ветер дул с запада. Кроликов  было  столько,  что  в  чащах  и  на
болотах снег был плотно утрамбован их лапками. Лоси и  карибу  бродили  по
лесам во  множестве,  и  ранний  охотничий  клич  волков  сладкой  музыкой
отдавался в ушах тысяч трапперов, еще не покинувших свои хижины и типи.
   А потом грянула нежданная беда. Ничто ее не предвещало.  Небо  на  заре
было совсем чистым, и  утром  ярко  светило  солнце.  Затем  леса  окутала
зловещая тьма - окутала  с  такой  неимоверной  быстротой,  что  трапперы,
обходившие свои капканы, останавливались  как  вкопанные  и  с  удивлением
озирались  по  сторонам.  Тьма  стремительно  сгущалась,   и   в   воздухе
послышались тихие звуки, похожие на  стоны.  Хотя  они  были  еле  слышны,
никакой самый зловещий барабанный бой  не  мог  бы  нести  более  грозного
предостережения.   Они   казались   отголосками   дальнего    грома.    Но
предупреждение пришло слишком поздно. Прежде чем люди успели  вернуться  в
свои жилища или хотя бы соорудить себе временные убежища, на них обрушился
Великий Буран. Три дня и три ночи он  бесчинствовал,  точно  бешеный  бык,
примчавшийся с севера. В открытой тундре ни одно живое существо  не  могло
устоять на ногах. В лесах ветер тысячами  валил  деревья,  громоздя  стены
непроходимого бурелома. Все живое закопалось в снег... или погибло.  Буран
намел валы и сугробы из твердой ледяной крупы, похожей на свинцовую дробь,
и принес с собой жестокий мороз.
   На третий день  температура  в  области,  лежащей  между  Шаматтавой  и
хребтом Джексона, упала до пятидесяти градусов  ниже  нуля.  И  только  на
четвертый день те, кто остался жив,  рискнули  выбраться  из  спасительных
укрытий. Лоси и карибу с трудом вставали, сбрасывая с себя  тяжелое  бремя
снега,  которому  были  обязаны  тем,  что  уцелели.   Животные   помельче
прокапывали туннели из глубины сугробов. Погибло не меньше  половины  всех
птиц и кроликов. Но наиболее богатую дань в эти дни смерть  собрала  среди
людей. Правда, многим даже из тех, кто  был  застигнут  бураном  вдали  от
дома, все-таки удалось кое-как добраться до своих  хижин  и  типи.  Однако
число невернувшихся было еще больше - за три ужасные  дня  Кускета  пиппун
между Гудзоновым заливом и Атабаской погибло пятьсот с лишним человек.
   Перед началом Великого Бурана Мики бродил  по  большой  гари  у  хребта
Джексона, и при первых признаках надвигающейся пурги инстинкт заставил его
поспешно вернуться в густой лес.  В  самой  чаще  он  ползком  забрался  в
глубину хаотического нагромождения упавших стволов и  сломанных  вершин  и
пролежал там, не двигаясь, все три страшных дня. Пока бушевала пурга,  его
томила тоска: ему хотелось вернуться в пещеру, где  спал  Неева,  и  снова
прижаться к теплому боку товарища, пусть он и был недвижим, точно мертвый.
Необычная дружба, так крепко  связавшая  их  за  время  долгих  совместных
летних странствований,  радости  и  невзгоды  долгих  месяцев,  когда  они
сражались и пировали бок о бок, как братья, -  все  это  с  необыкновенной
ясностью жило в его памяти, точно произошло только вчера.
   Мики лежал под нагромождением бурелома,  который  все  больше  заносило
снегом, и видел сны.
   Ему снился Чэллонер, его хозяин, и то время, когда он еще был  веселым,
беззаботным щенком; ему снился тот  день,  когда  Чэллонер  принес  на  их
стоянку Нееву, осиротевшего медвежонка, и все, что произошло с ними потом;
он вновь переживал во сне  разлуку  с  хозяином,  удивительные  и  опасные
приключения, выпавшие на их  долю  в  лесах,  и,  наконец,  потерю  Неевы,
который лег в песок на полу пещеры и не  захотел  больше  вставать.  Этого
Мики никак не мог  понять.  И,  проснувшись,  Мики  под  завывание  бурана
продолжал раздумывать о том, почему Неева не  пошел  с  ним  на  охоту,  а
свернулся в шар и  заснул  странным  непробудным  сном.  Все  время,  пока
тянулись эти нескончаемые три дня и три ночи, Мики томился от  одиночества
больше, чем от голода, но и голод был мучителен: когда на утро  четвертого
дня он выбрался из своего убежища, от него остались только кожа да  кости,
а глаза застилала красная пелена. Мики сразу же посмотрел на юго-восток  и
заскулил.
   В этот день ему пришлось пробежать по снежному насту двадцать миль,  но
он все-таки добрался до холма, у вершины которого была  берлога  Неевы.  В
этот день солнце в очистившемся небе сияло ослепительным огнем.  Его  лучи
отражались от искрящегося снега, и из-за  этого  режущего  блеска  красная
пелена перед глазами Мики  еще  больше  сгущалась.  Но  когда  он  наконец
добрался до цели, небо уже потемнело и только на  западе  горело  холодным
багрянцем. Над лесом сгущались ранние зимние сумерки,  однако  света  было
еще достаточно, чтобы разглядеть холмистую гряду с  пещерой  Неевы,  -  но
пещера исчезла. Буран нагромоздил по склонам холма чудовищные  сугробы,  и
они скрыли все приметные скалы и кусты. Вход в  пещеру  был  погребен  под
десятифутовым слоем снега.
   Замерзший, голодный, совсем исхудавший за эти  трое  суток,  лишившийся
последней надежды на возвращение к другу, Мики поплелся  обратно.  У  него
больше не было ничего, кроме нагромождения упавших стволов,  под  которыми
он прятался от бурана; и в нем самом теперь ничего не осталось от веселого
товарища и названого брата медвежонка Неевы. Стертые лапы кровоточили,  но
Мики упорно шел вперед. Зажглись звезды, и белый мир наполнился призрачным
мерцанием. Все было сковано лютым холодом. Деревья начали потрескивать. По
всему лесу словно раздавались пистолетные выстрелы -  это  мороз  разрывал
сердцевину деревьев. Было тридцать пять градусов ниже нуля, и  становилось
все холоднее. Мики с трудом заставлял себя  идти  к  своему  логовищу  под
буреломом. Никогда еще его силы и воля не  подвергались  такому  жестокому
испытанию. Взрослая собака  на  его  месте  прямо  упала  бы  в  снег  или
попробовала бы отыскать какое-нибудь временное убежище, чтобы передохнуть.
Но Мики был истинным сыном Хелея, своего великана отца, и  остановить  его
на избранном пути могла только смерть.
   Но тут случилось нечто совершенно неожиданное. Мики уже прошел тридцать
пять миль, считая двадцать миль до холма и пятнадцать обратно,  как  вдруг
наст под его лапами проломился, и он с головой ушел в рыхлый  снег.  Когда
Мики немного опомнился и снова встал на полуотмороженные лапы, он  увидел,
что очутился в каком-то очень странном месте - это был шалашик  из  еловых
веток, и в нем сильно пахло мясом! Мики тотчас обнаружил  это  мясо  почти
под самым своим носом - надетый на колышек кусок, отрезанный от  замерзшей
туши карибу. Мики не стал задаваться вопросом, откуда  взялось  здесь  это
мясо, и тут же его проглотил. Объяснить  ему,  где  он  очутился,  мог  бы
только Жак Лебб, траппер, живший милях в десяти к востоку от этого  места.
Мики ел приманку, которую Лебо оставил у капкана, соорудив над ним  особый
шалашик. Индейцы такой шалашик называют "кекек".
   Мяса было мало, но Мики сразу ободрился и  почувствовал  в  себе  новые
силы. К нему полностью вернулось обоняние, и, уловив заманчивый запах,  он
принялся разрывать  снег.  Вскоре  его  лапы  нащупали  что-то  жесткое  и
холодное.  Это   была   сталь.   Мики   вытащил   из-под   снега   капкан,
предназначавшийся для пекана. Однако попался в этот  капкан  кролик.  Хотя
случилось это уже несколько дней назад, но укрытая глубоким  снегом  тушка
не успела промерзнуть насквозь, и Мики съел ее целиком, против обыкновения
не оставив даже головы. Затем  он  побежал  к  своему  бурелому  и  крепко
проспал в теплом логовище всю оставшуюся часть ночи и утро следующего дня.
   В этот день Жак Лебо, которого индейцы прозвали Мукет-та-ао, что значит
"Человек с дурным сердцем", обошел  свои  капканы,  поправил  раздавленные
снегом кекеки, взвел спущенные пружины и положил новую приманку.
   К вечеру того же дня Мики, отправившись на охоту, обнаружил след  Лебо,
когда бежал по замерзшему болоту, в нескольких милях от своего  логова.  В
его душе давно уже угасло желание вновь обрести хозяина. Он  подозрительно
обнюхал следы индейских лыж Лебо,  и  шерсть  на  его  загривке  поднялась
дыбом. Потом он потянул ноздрями воздух и прислушался. Наконец  решившись,
он осторожно пошел по этому следу и через сто ярдов наткнулся еще на  один
кекек. Тут тоже был кусок мяса, насаженный на колышек.  Мики  потянулся  к
нему. Возле его передней лапы послышался громкий щелчок, и  захлопнувшиеся
стальные челюсти капкана бросили ему в нос фонтанчик снега  и  хвои.  Мики
зарычал и замер. Его глаза были устремлены на капкан. Затем он вытянул шею
и умудрился схватить мясо, не сделав больше ни шагу вперед. Вот  так  Мики
узнал, что под снегом  прячутся  коварные  стальные  челюсти,  а  инстинкт
подсказал ему, как не попасть в них.
   Мики шел по следу Лебо  еще  примерно  треть  мили.  Его  не  оставляло
ощущение новой и грозной опасности, однако он не  свернул  с  того  следа,
который манил его с непреодолимой силой.  Он  продолжал  бежать  вперед  и
вскоре добрался до следующей ловушки. Там он ловко стащил мясо с  колышка,
не захлопнув ту штуку, которая, как он теперь знал,  была  спрятана  возле
колышка. Пощелкивая длинными клыками,  Мики  затрусил  дальше.  Ему  очень
хотелось посмотреть на этого нового человека, но он не  торопился  и  съел
мясо в третьем, четвертом и пятом кекеке.
   Затем, когда начало смеркаться, он повернул на запад и быстро  пробежал
пять миль, отделявшие его от логова под буреломом. Полчаса  спустя,  Лебо,
завершив обход, отправился обратно вдоль линии капканов. Он увидел  первый
ограбленный кекек и следы на снегу.
   - Черт побери! - воскликнул он. - Волк! И среди бела дня!
   Затем на его лице отразилось  изумление,  он  встал  на  четвереньки  и
внимательно рассмотрел следы.
   - Нет! - пробормотал он. - Это не волк, это  собака.  Хитрая  одичавшая
собака, и она грабит мои капканы!
   Лебо поднялся на ноги и грубо выругался. Из кармана меховой  куртки  он
вытащил жестяную коробочку и достал из нее шарик жира. Внутри шарика  была
запрятана  капсула  со  стрихнином.   Это   была   отравленная   приманка,
предназначавшаяся для волков и лисиц.
   Со злорадным смешком Лебо насадил смертоносный шарик на  колышек  перед
капканом.
   - Да, да, одичавшая собака! - проворчал он. - Я ее  проучу!  Завтра  же
она сдохнет.
   И на все пять оголенных колышков он насадил капсулы стрихнина,  скрытые
в шариках из аппетитного жира.



14

   На следующее утро Мики вновь обследовал капканы Жака Лебо.  Влекла  его
туда вовсе не возможность  насытиться  без  всякого  труда.  Наоборот,  он
предпочел бы добыть себе завтрак охотой. Но запах человека,  которым  была
пропитана тропа Лебо, тянул его к себе как магнит. Там, где этот запах был
особенно силен, Мики хотелось лечь на землю и никуда  больше  не  уходить.
Однако вместе с этим желанием в его  душе  нарастал  страх,  и  он  только
становился все более осторожным. Приманку и в первом кекеке и во втором он
оставил нетронутой. Третью приманку Лебо  удалось  насадить  не  сразу,  а
потому она особенно сильно пахла ег