отчуждение между ними возникло не из-за ссоры, а из-за
разногласия, коренившегося в самой их природе. Мики принадлежал к племени,
которое предпочитает есть мясо свежим, Неева  же  особенно  любил  "хорошо
выдержанное" мясо. А начиная с четвертого дня остатки  туши  Ахтика  стали
уже весьма "выдержанными". На пятый день Мики ел это мясо лишь  с  большим
трудом, преодолевая отвращение, а на шестой просто не мог взять его в рот.
Нееве же оно с каждым днем казалось все  вкуснее  и  душистее.  На  шестой
день, упоенный любимым ароматом, он  от  восторга  повалялся  на  остатках
туши. И в эту ночь Мики впервые не пожелал спать, прижавшись к нему.
   Развязка произошла на седьмой день. Туша теперь  благоухала  до  небес.
Легкий июньский ветерок разносил этот запах по окрестностям, и все вороны,
проживавшие на несколько миль вокруг, начали собираться поблизости.  Мики,
не выдержав этого аромата, Поджал хвост и удрал к ручью. Когда Неева после
обильного завтрака  спустился  туда  напиться,  Мики  попробовал  обнюхать
приятеля и сразу же отбежал в сторонку. Собственно говоря, теперь  он  уже
не смог бы  с  закрытыми  глазами  отличить  Ахтика  от  Неевы  -  разница
заключалась только в том, что один лежал неподвижно, а другой двигался. Но
пахли оба одинаково мертвечиной; оба, бесспорно, были "хорошо  выдержаны".
Даже вороны теперь кружили и над Неевой, недоумевая, почему он расхаживает
по уступу, хотя приличной падали этого делать отнюдь не полагается.
   В эту ночь Мики спал в одиночестве под  кустом  на  берегу  ручья.  Ему
хотелось есть, и он чувствовал себя очень одиноким - впервые за много дней
он испытывал робость перед огромностью и пустынностью мира. Ему был  нужен
Неева. Он тихо скулил, тоскуя без  него  в  звездной  тиши  долгих  часов,
отделявших вечернюю зарю от утренней. Солнце стояло в  небе  уже  довольно
высоко, когда Неева наконец спустился с холма. Он только что позавтракал и
повалялся на своем любимом кушанье, и пахло от него совершенно нестерпимо.
Снова Мики попробовал увести его от холма, но Неева ни  за  что  не  желал
расставаться с этим благодатным местом. И в это утро он особенно торопился
поскорее подняться на уступ. Накануне ему то и дело  приходилось  отгонять
ворон от остатков туши, а сегодня  они  пытались  обкрадывать  его  с  еще
невиданной наглостью. Неева поздоровался с Мики, дружелюбно  прихрюкнув  и
взвизгнув, потом поспешно напился и начал  карабкаться  вверх  по  склону.
Протоптанная им тропинка кончалась у кучи камней, из-за которой они с Мики
наблюдали битву между Махигун и совами, - с тех пор из предосторожности он
всегда несколько секунд медлил за этими  камнями  и  выходил  на  открытое
место, только убедившись, что все в  порядке.  На,  этот  раз  его  ожидал
неприятный  сюрприз:  остатки  туши  были  буквально  облеплены  воронами.
Каркарью и его чернокрылое племя тучей опустились на уступ  и  теперь  как
сумасшедшие рвали остатки мяса, били крыльями и  дрались.  В  воздухе  над
ними кружило еще одно черное облако; все соседние деревца и кусты  гнулись
под тяжестью рассевшихся на них птиц, и их оперение  блестело  на  солнце,
точно обильно смазанное жирной сажей. Неева от удивления застыл на  месте.
Он не боялся ворон - ведь он уже столько раз прогонял прочь этих трусливых
воришек! Но только он никогда еще не видел их в таком  количестве.  Он  не
мог  разглядеть  остатков  туши:  и  Ахтик  и  трава  вокруг  исчезли  под
колышущимся черным покровом.
   Он выскочил из-за камней, оскалив зубы, как выскакивал уже десятки  раз
до этого. Раздался громовый  всплеск  крыльев.  Взвившиеся  птицы  затмили
солнечный свет, а их голодное карканье было, наверное, слышно  в  миле  от
уступа. Но, против  обыкновения,  Каркарью  и  его  бесчисленные  стаи  не
улетели в лес. Ворон было так много, что они  уже  ничего  не  боялись.  А
аппетитный запах падали, от которой им пришлось оторваться, едва лишь  они
успели распробовать ее вкус, приводил их в  настоящее  исступление.  Неева
совсем растерялся. Над ним, позади него, вокруг него  вились  вороны:  они
вызывающе каркали, а наиболее  дерзкие  камнем  падали  вниз  и  старались
задеть его крылом побольнее. Их  грозная  туча  становилась  все  гуще,  и
внезапно она буквально рухнула на землю. Остатки туши  вновь  исчезли  под
живым черным покровом, а вместе с ними и Неева.  Медвежонок  был  погребен
под копошащейся крылатой массой и начал отбиваться, как отбивался от совы.
Десятки сильных клювов  клочьями  вырывали  его  шерсть,  долбили  голову,
норовили попасть  в  глаза.  Ему  казалось,  что  его  уши  будут  вот-вот
оторваны, а чувствительный кончик носа уже в первые десять секунд покрылся
кровью и начал распухать. Он задыхался, почти ничего не видел к ничего  не
соображал. Ему чудилось, будто все его тело превратилось в  клубок  жгучей
боли. Он забыл про тушу и думал только о том, как бы выбраться на  простор
и задать стрекача.
   Собрав все силы, он поднялся с земли и ринулся напролом  сквозь  черную
крылатую массу. Почти всех ворон его отступление вполне  удовлетворило,  и
они остались у туши насыщаться, а к тому  времени,  когда  Неева  пробежал
половину расстояния до кустов, в которых после схватки с  совами  скрылась
Махигун, все его преследователи,  кроме  одного,  присоединились  к  своим
пирующим собратьям. Возможно, этим наиболее упорным его мучителем был  сам
Каркарью. Он впился клювом в коротенький хвостишко медвежонка и  висел  на
нем, точно  захлопнувшаяся  крысоловка.  Только  когда  Неева  уже  далеко
углубился в кусты, Каркарью наконец отпустил свою жертву, взмыл в воздух и
возвратился к стае.
   Никогда еще Неева не испытывал такого желания увидеть возле себя  Мики.
Вновь  его  представления  о  мире  совершенно  изменились.  Он  был  весь
исклеван. Его тело горело огнем. Ему было даже больно ступать  на  подошвы
своих толстых лап, и, забившись под куст,  он  полчаса  вылизывал  раны  и
нюхал воздух - не донесется ли откуда-нибудь запах Мики?
   Потом спустился с откоса к ручью и побежал к тому месту, где  кончалась
протоптанная им тропинка. Но его друга там не оказалось. Тщетно Неева звал
его ласковым ворчанием и повизгиванием, тщетно он втягивал ноздрями  ветер
и бегал взад и вперед по берегу ручья, совершенно забыв про  тушу  Ахтика,
которая послужила причиной их раздора.
   Мики нигде не было.



10

   Мики находился  уже  в  четверти  мили  от  уступа,  когда  он  услышал
оглушительный шум, поднятый воронами. Но вряд ли  он  вернулся  бы  назад,
даже если бы догадался, что Неева нуждается в  его  помощи.  Щенок  второй
день ничего  не  ел  и  ушел  от  ручья  с  твердым  намерением  затравить
какую-нибудь дичь, пусть самую большую и сильную. Однако он пробежал вдоль
ручья добрую милю, прежде чем ему удалось отыскать хотя бы рака. Он  сгрыз
его вместе с панцирем, и противный вкус у него во рту стал менее заметным.
   В этот день  Мики  было  суждено  пережить  еще  одно  событие,  навеки
врезавшееся в его память. Теперь, когда он остался  один,  воспоминания  о
хозяине, совсем было исчезнувшие  за  последние  четыре-пять  дней,  вдруг
снова  ожили.  И  с  каждым  часом  образы,  всплывавшие  в  его   памяти,
становились все более четкими и живыми,  так  что,  пока  утреннее  солнце
поднималось к зениту, пропасть,  которую  дружба  с  Неевой  вырыла  между
настоящим и прошлым, начинала медленно, но верно  сужаться.  На  некоторое
время радостное возбуждение последних дней совсем угасло.
   Несколько раз Мики останавливался,  думая,  не  вернуться  ли  назад  к
Нееве, но голод заставлял его продолжать путь. Он нашел  еще  двух  раков.
Затем ручей стал заметно глубже,  вода  в  нем  потемнела,  течение  почти
совсем исчезло. Дважды Мики вспугивал взрослых кроликов, но оба  раза  они
легко от него удрали. Потом он чуть было не поймал крольчонка. То и дело у
него из-под носа, треща крыльями, вспархивали куропатки.  Он  видел  соек,
сорок и множество белок. Повсюду вокруг летала и бегала пища, которая была
для него недосягаема. Наконец счастье ему улыбнулось. Сунув морду в  дупло
поваленного дерева, он обнаружил там кролика. Второго выхода из  дупла  не
было. Впервые за три дня Мики смог поесть как следует.
   Щенок накинулся на свой обед с таким увлечением, что не заметил, как на
поляне появился Учак - крупный самец-пекан. Он не расслышал шагов пекана и
даже почуял его не сразу. Учак не был драчуном и забиякой. Природа создала
его смелым охотником и джентльменом, а потому, когда он увидел,  что  Мики
(которого он принял за подросшего волчонка) поедает свою добычу, ему  и  в
голову не пришло потребовать доли для себя. Убегать Учак тоже не стал. Без
сомнения, он вскоре пошел бы  своей  дорогой,  но  тут  Мики  заметил  его
присутствие и повернулся к нему.
   Учак стоял шагах в трех от него по ту сторону поваленного дерева. Мики,
который ничего не знал  про  пеканов,  он  вовсе  не  показался  свирепым.
Сложением Учак напоминал своих близких родичей - ласку, норку и скунса. Он
был вдвое ниже Мики, но одной  с  ним  длины,  и  две  пары  коротких  лап
придавали ему комическое сходство с таксой. Весил он фунтов девять, голова
у него была плоской, с  заостренной  мордочкой,  а  усы  -  щетинистыми  и
густыми. Кроме того, он обладал пышным пушистым  хвостом  и  парой  зорких
маленьких глаз, которые, казалось, просверливали насквозь все, на  что  он
смотрел. Он наткнулся на Мики совершенно случайно, но щенок заподозрил его
в недобрых намерениях и усмотрел в нем возможного врага. Впрочем, Мики  не
сомневался, что легко разделается с Учаком, если дело дойдет до  драки.  А
потому он оскалил зубы и зарычал.
   Учак счел это намеком на то, что ему следует  удалиться  восвояси.  Как
джентльмен, он уважал охотничьи права других зверей, а потому принес  свои
извинения, бесшумно  попятившись  на  бархатных  лапах,  и  Мики,  еще  не
знакомый с этикетом  лесных  обитателей,  не  выдержал:  Учак  боится!  Он
спасается бегством! С торжествующим  тявканьем  Мики  бросился  в  погоню.
Особенно винить его  за  этот  промах  не  следует  -  множество  двуногих
животных, наделенных несравненно более развитым мозгом, делало подобную же
ошибку. Учак же, хотя он никогда не ввязывается в драку первым, для своего
роста и веса является, пожалуй, самым грозным бойцом среди  всех  животных
Северной Америки.
   Мики так никогда и не понял, что, собственно, произошло после того, как
он кинулся на Учака. Слово "драка" тут  просто  не  подходит  -  это  была
молниеносная расправа, полнейшее торжество одного противника  над  другим.
Мики показалось, что он напал не на одного Учака, но по  крайней  мере  на
полдюжины. А больше он не успел ничего подумать, да  и  увидеть  тоже.  Он
потерпел самое горькое поражение за всю свою прошлую и будущую жизнь.  Его
трясли, царапали, кусали, душили и терзали. Он  был  настолько  ошеломлен,
что и после того, как Учак удалился, продолжал болтать лапами  в  воздухе,
не замечая исчезновения своего победителя. Когда  же  он  открыл  глаза  и
убедился, что его оставили в покое, он испуганно забился в дупло, где  еще
так недавно изловил кролика.
   Там он пролежал добрые полчаса, тщетно стараясь понять, что же все-таки
случилось.
   Когда Мики выполз из дупла, солнце уже заходило. Щенок прихрамывал, его
целое ухо было прокушено насквозь, на спине и боках виднелись  проплешины,
оставленные когтями Учака. Все кости у него болели, горло саднило,  а  над
одним глазом набухла шишка. Он с Тоской  поглядел  в  ту  сторону,  откуда
пришел, - там был Неева. Вместе с вечерним сумраком к нему пришло ощущение
неизбывного одиночества и тоска по другу. Но в ту сторону  пошел  Учак,  а
встречаться с Учаком еще раз Мики решительно не хотел.
   Прежде чем солнце окончательно закатилось за горизонт, Мики прошел  еще
около четверти мили на юго-восток. В сгущающейся тьме он  вышел  на  волок
Большой скалы между реками Бивер и Лун.
   Тропы тут, собственно говоря, не было никакой.  Лишь  изредка  охотники
или торговцы, возвращаясь с севера, перетаскивали тут свои лодки  с  одной
реки на другую. Волк, бродящий в  этих  местах,  чуял  здесь  человеческий
запах не чаще трех-четырех раз за год. Но в этот вечер  запах  человека  у
Большой скалы был настолько свежим, что Мики застыл на месте, словно перед
ним возник еще один Учак. Одно всепоглощающее  чувство  заставило  его  на
мгновение окаменеть. Все остальное было забыто  -  он  наткнулся  на  след
человека, а следовательно, на след Чэллонера, своего хозяина. И Мики пошел
по этому следу  -  сначала  медленно,  словно  опасаясь,  что  след  может
ускользнуть от него. Стало совсем темно, но Мики  упрямо  шел  вперед  под
зажигающимися звездами. Все уступило место  страстному  собачьему  желанию
вернуться домой, к хозяину.
   Наконец, почти уже на берегу реки Лун, он увидел  костер.  Костер  этот
развели Макоки и белый путешественник, к которому  старый  кри  нанялся  в
проводники. Мики не бросился к ним без оглядки. Он не  залаял  и  даже  ни
разу не тявкнул. Суровая школа лесной жизни уже многому  его  научила.  Он
тихонько пополз вперед и припал к земле неподалеку от границы  освещенного
костром круга. Тут Мики разглядел, что у костра сидят двое мужчин,  но  ни
тот, ни другой не был Чэллонером. Впрочем, оба курили совсем так  же,  как
курил Чэллонер. До него доносились  их  голоса,  очень  похожие  на  голос
Чэллонера. И лагерь был совсем таким же: костер, висящий над ним  котелок,
палатка и аппетитные запахи готовящегося ужина.
   Еще две-три секунды - и он вступил бы в  светлый  круг.  Но  тут  белый
человек встал, потянулся, как обычно  потягивался  Чэллонер,  и  поднял  с
земли толстый сук. Он  направился  в  сторону  Мики,  который  пополз  ему
навстречу и вскочил с земли, когда их разделяло пять шагов. На щенка  упал
отблеск костра, и в его глазах отразилось пламя.  Человек  увидел  его,  и
импровизированная дубинка взвилась в воздух. Если бы  она  попала  Мики  в
голову, он был бы убит на  месте,  но  ее  толстый  конец  вообще  его  не
коснулся, а тонкий ударил по шее и плечу с такой силой, что его отшвырнуло
в темноту. Произошло это так быстро, что человеку  показалось,  будто  его
дубинка точно поразила цель. Он крикнул Макоки, что убил не  то  волчонка,
не то лису, и бросился от костра во мрак.
   Сук отбросил Мики в густые ветки карликовой  ели,  и  он  замер  там  в
полной неподвижности, несмотря на мучительную боль в плече. На фоне костра
он увидел темный силуэт  человека,  который  нагнулся  и  поднял  сук.  Он
увидел, что прямо на него бежит Макоки, тоже сжимая в руке толстую  палку,
и съежился в комок, стараясь стать как можно незаметнее. Его охватил ужас,
потому что он понял истинное положение вещей. Это были люди, но  Чэллонера
тут не было. А они охотились на него с палками. Мики хорошо  понял,  зачем
им эти палки. Только чудом его кости остались целы.
   Он лежал затаив дыхание, пока люди шарили  вокруг.  Индеец  даже  сунул
свою палку в густые ветки ели, среди которых он прятался. Белый все  время
повторял, что своими глазами видел, как зверь упал, и один раз остановился
так близко от убежища Мики, что нос щенка почти коснулся его сапога. Затем
белый вернулся к костру и подбросил в него сухих березовых поленьев, чтобы
пламя костра осветило все вокруг. Сердце Мики  перестало  биться.  Но  они
начали искать в стороне от его елки, а потом вернулись к костру.
   Мики пролежал  так  больше  часа.  Костер  почти  угас.  Старый  индеец
завернулся в одеяло и лег возле тлеющих углей, а белый ушел в  палатку.  И
только тогда Мики решился выползти из-под спасительных веток.  Прихрамывая
на каждом шагу, он затрусил назад по тому же пути, по которому так недавно
с надеждой торопился сюда. Запах человека уже не будил в щенке  радостного
волнения. Теперь этот запах таил в себе угрозу. Он  означал  опасность.  И
Мики хотелось уйти от нее как  можно  дальше.  Он  предпочел  бы  еще  раз
встретиться с совами  или  даже  с  Учаком,  но  только  не  с  человеком,
вооруженным палкой. С совами он мог драться,  но  он  чувствовал,  что  на
стороне палки всегда будет подавляющее превосходство.
   В ночном безмолвии Мики приплелся к дуплистому стволу,  возле  которого
встретился с Учаком. Он снова забрался в дупло  и  до  рассвета  зализывал
свои раны. На рассвете он вылез наружу и доел остатки вчерашнего кролика.
   После этого он пошел на северо-запад - в ту сторону, где остался Неева.
Теперь Мики уже не колебался. Неева был ему необходим. Ему хотелось сунуть
нос в в теплый бок медвежонка, хотелось облизать его, пусть даже  от  него
разит падалью. Ему хотелось услышать смешное дружеское ворчание и хрюканье
Неевы. Ему хотелось снова охотиться вместе с ним, хотелось играть  с  ним,
хотелось прикорнуть бок о бок с  ним  на  солнышке  и  уснуть.  Теперь  он
почувствовал, что Неева стал неотъемлемой частью его мира.
   И Мики побежал на северо-запад.
   А Неева гораздо выше по ручью с надеждой и тоской  все  еще  трусил  по
следу Мики.
   "Они встретились на залитой  солнцем  небольшой  полянке,  примерно  на
половине пути между поваленным деревом и уступом.  Встреча  произошла  без
каких-либо бурных проявлений чувств. Щенок  и  медвежонок  остановились  и
посмотрели друг на друга, словно проверяя, не  произошло  ли  какой-нибудь
ошибки. Неева прихрюкнул. Мики завилял хвостом. Они обнюхали  друг  друга.
Неева взвизгнул, а Мики тихонько тявкнул. Казалось, они поздоровались:
   "А, Мики!"
   "А, Неева!"
   Затем Неева растянулся на солнцепеке, Мики улегся возле него.  До  чего
же все-таки странным оказался этот мир! Время от времени  все  разлеталось
вдребезги, но потом обязательно как-то  налаживалось.  И  вот  сейчас  все
опять  пришло  в  полнейшее  равновесие.  Друзья  снова  были   вместе   и
чувствовали себя совершенно счастливыми.



11

   Шел месяц  Вылета  Птенцов  -  дремотный  жаркий  август  властвовал  в
северном краю. От Гудзонова залива до озера Атабаска,  от  Водораздела  до
Голых Земель безмятежный покой одевал леса, равнины, болота и в  солнечные
дни, и в звездные ночи. Это был муку-савин - время  возмужания  детенышей,
время роста, время, когда  зверье  и  птицы  вновь  получали  нераздельную
власть над своими бывшими владениями. Ибо человек  в  эти  месяцы  покидал
дебри, раскинувшиеся на тысячу миль с запада на восток и с севера  на  юг.
Тысячи охотников с  женами  и  детьми  собирались  на  факториях  Компании
Гудзонова залива, кое-где вкрапленных в это безграничное царство когтей  и
клыков, - собирались, чтобы провести несколько недель  тепла  и  изобилия,
веселясь, отдыхая и набираясь сил для тягот и лишений новой суровой  зимы.
Эти недели называли мукусавин - Великий праздник года.  Это  были  недели,
когда они расплачивались со старыми долгами и заводили новые на факториях,
куда съезжались, словно на большую ярмарку. Это были  недели  развлечений,
ухаживаний,  свадеб,  недели  духовного  и  физического  насыщения   перед
приходом мрачных и голодных месяцев.
   Вот почему для обитателей леса тоже наступал праздник, и они  вновь  на
короткое время становились  единственными  властителями  своего  мира,  из
которого исчезал самый запах человека. В них никто не стрелял, их лапам не
грозили  капканы  и  ловушки,  на  их  тропах  не  лежала  соблазнительная
отравленная приманка. В болотцах и на озерах кричали,  трубили  и  крякали
гуси, лебеди  и  утки,  не  опасаясь  за  птенцов,  которые  только-только
начинали учиться летать; рысь беззаботно играла  с  котятами  и  перестала
ежеминутно нюхать ветер - не принесет ли он весть о  приближении  грозного
двуногого врага? Лосихи без всякой опаски открыто входили в воду  озер  со
своими телятами, росомахи и куницы весело резвились на кровлях  опустевших
хижин. Бобры и выдры упоенно катались с глиняных откосов и ныряли в  своих
темных заводях, пернатые певцы сыпали з