ной лапой, а потом звала  его
полакомиться мертвыми осами! В течение  последнего  месяца  осы  неизменно
входили в его дневной рацион, и их вкус ему очень нравился.  И  вот  Неева
направился к гнезду. Мики пошел за ним. Когда до  гнезда  оставалось  шага
три, Мики ясно расслышал тихое,  но  крайне  неприятное  жужжание.  Однако
Неева ничуть не встревожился. Рассчитав высоту гнезда, он встал на  задние
лапы, передние протянул к гнезду и дернул его - роковое движение!
   Немедленно монотонное жужжание, которое заметил Мики, стало  гневным  и
пронзительным, словно где-то заработала электрическая пила. Мать Неевы тут
молниеносно наступила бы на гнездо  тяжелыми  лапами,  раздавив  всех  его
обитателей, но рывок Неевы  только  слегка  повредил  жилище  Ахму  и  его
свирепого племени. Ахму был в этот момент дома, так же как и три  четверти
его воинов. Прежде чем Неева успел еще раз дернуть гнездо,  они  вырвались
наружу темным грозным облаком, и Мики  внезапно  испустил  душераздирающий
визг: на нос щенка опустился Ахму собственной персоной! Неева не издал  ни
звука, а только начал бить себя по мордочке  передними  лапами.  Мики  же,
продолжая визжать, сунул свой укушенный нос в землю.  Мгновение  спустя  в
битву вступили все бойцы армии Ахму. Неева тоже вдруг  испустил  отчаянный
вопль и бросился бежать прочь от гнезда. Мики не отставал от  него  ни  на
шаг. Ему казалось, что на его нежной шкуре нет такого места, в которое  не
погрузилась бы раскаленная игла. Вопли Неевы были оглушительны.  Он  ревел
не переставая, и в эту басовую ноту вплетался альтовый визг Мики, придавая
ей какой-то потусторонний оттенок. Окажись поблизости  суеверный  охотник,
он не усомнился бы, что в лесу устроили праздник волки-оборотни.
   Обратив  врагов  в  паническое  бегство,  осы  -  противники   довольно
благородные  -  не  стали  бы  их  преследовать  и  вернулись  бы  в  свою
поврежденную  крепость,  если  бы  не  одно  злополучное   обстоятельство:
улепетывая во все лопатки, Мики промчался  слева  от  молодой  березки,  а
Неева справа от нее, и натянувшаяся веревка остановила их так  резко,  что
чуть было не сломала им шеи. Осиный арьергард вновь накинулся  на  врагов,
которые  вдруг  перестали  убегать.  Тут  в  Нееве  наконец  взыграла  его
воинственная  кровь,  и,  размахнувшись,  он  хлопнул   Мики   по   спине.
Полуослепший щенок уже совсем обезумел от боли и ужаса,  а  потому  принял
чувствительные уколы острых когтей Неевы за новые укусы  жужжащих  чудовищ
и, взвизгнув еще раз, упал на землю в припадке, похожем на эпилептический.
   Это их и спасло. Свиваясь  в  бешеных  судорогах,  Мики  перекатился  к
Нееве, отцепив веревку от березки, и  Неева  снова  кинулся  наутек.  Мики
бросился за ним, завывая при каждом прыжке. Неева забыл о страхе,  который
внушила ему порожистая река. Инстинкт подсказывал ему, что он должен найти
воду, и как можно скорее. Самым прямым путем, словно Чэллонер  указал  ему
дорогу по компасу, Неева мчался к реке, но не успел он пробежать и трехсот
шагов,  как  наткнулся  на  ручеек,  который  оба  они  могли   бы   легко
перескочить. Неева сразу же прыгнул в ручеек, глубина  которого  достигала
тут четырех-пяти дюймов, и Мики впервые в жизни добровольно  погрузился  в
воду. Они оба долго лежали в прохладном ручье.
   Глаза Мики ничего не различали, кроме расплывчатого сияния  дня,  и  он
весь начал пухнуть - от кончика носа до кончика узловатого  хвоста.  Неева
благодаря защитному слою жира  пострадал  меньше.  Он  полностью  сохранил
зрение и, несмотря  на  боль,  длившуюся  час,  второй,  третий,  принялся
понемногу приводить в порядок свои мысли.
   Все началось с двуногого зверя.  Двуногий  зверь  отнял  у  него  мать,
двуногий зверь посадил его  в  темный  мешок,  и  тот  же  двуногий  зверь
привязал ему на шею эту веревку. Медленно, постепенно он начал проникаться
убеждением, что источником всех последних бед была именно эта веревка.
   Несколько часов спустя они с  трудом  вылезли  из  ручейка  и  отыскали
мягкую сухую  ложбинку  между  корнями  большого  дерева.  В  лесной  чаще
сгущался сумрак, и даже Неева, глаза которого  не  пострадали,  видел  уже
плохо. Солнце спустилось  совсем  низко.  В  воздухе  потянуло  прохладой.
Распластавшись на животе, сунув распухшую голову между  передними  лапами,
Мики жалобно поскуливал.
   Взгляд Неевы то и дело обращался к веревке, а в  голове  у  него  зрело
важное решение. Он взвизгнул - не то по привычке призывая мать, не  то  из
сочувствия  к  Мики.  Он  прижался  к   щенку,   испытывая   непреодолимую
потребность в чьей-то дружеской близости. Ведь Мики в конце концов был тут
ни при чем. Всему виной двуногий зверь... и веревка!
   Их все более плотно окутывала вечерняя тьма,  и,  теснее  прижавшись  к
щенку, Неева схватил веревку обеими лапами. С тихим рявканьем он впился  в
нее зубами и принялся настойчиво грызть.  Время  от  времени  он  испускал
негромкое ворчание, и в этом ворчании была успокоительная интонация, точно
он уговаривал Мики: "Разве ты не видишь? Я перегрызу эту штуку пополам.  К
утру я кончу. Не вешай носа! Дальше будет лучше".



7

   Наутро после трагического столкновения с осиным племенем Неева  и  Мики
еле  поднялись  на  распухшие,  онемевшие  лапы,   когда   настало   время
просыпаться и приветствовать зарю нового дня в таинственных глубинах леса,
куда случай забросил их накануне. В них обоих жил дух неукротимой  юности,
и хотя Мики так раздулся от осиных укусов, что его тощее тело и  неуклюжие
лапы приобрели совсем уж нелепый вид, он готов  был  с  величайшей  охотой
пуститься на поиски новых приключений.
   Морда щенка стала круглой как луна, а голова настолько увеличилась, что
Неева,  возможно,  опасался:  а  не  лопнет  ли  она?  Однако  глаза  Мики
(насколько их можно было разглядеть за распухшими веками) весело блестели,
а  здоровое  ухо  и  половинка  стояли  торчком,  -  он  словно  спрашивал
медвежонка, чем они займутся теперь. Боль от укусов совершенно  утихла,  и
хотя Мики ощущал, что его  тело  стало  заметно  больше,  в  остальном  он
чувствовал себя прекрасно.
   Неева благодаря своему спасительному жирку вынес из боя с осами  меньше
рубцов и ран.  Собственно  говоря,  о  том,  что  ему  пришлось  перенести
накануне, напоминал только совершенно заплывший правый  глаз.  Зато  левый
поглядывал на мир весело и зорко. Ни опухший глаз, ни  онемевшие  лапы  не
смущали Нееву - наоборот, настроение  у  него  было  самое  бодрое,  и  он
нисколько не сомневался, что  все  плохое  осталось  позади.  Ему  удалось
ускользнуть от двуногого зверя, который  убил  его  мать;  он  вернулся  в
гостеприимные милые  его  сердцу  леса,  и,  наконец,  он  сумел  за  ночь
перегрызть  веревку,  которой  Чэллонер   связал   его   с   Мики.   После
благополучного избавления от такой напасти он теперь не удивился бы,  если
бы из-за деревьев  вдруг  вышла  Нузак,  его  мать.  Вспомнив  о  ней,  он
заскулил. А Мики вспомнил о своем хозяине и, ощутив безлюдную  пустынность
окружающего мира, заскулил в ответ.
   Оба были очень голодны. Накануне  одно  несчастье  сменялось  другим  с
такой быстротой, что у них не было никакой возможности  поесть.  Вчерашние
события все-таки порядочно напугали Мики, и поэтому, пока  Неева  деловито
оглядывал окружавший их лес, щенок каждое  мгновение  ожидал  какой-нибудь
новой беды.
   По-видимому, осмотр  удовлетворил  медвежонка:  повернувшись  спиной  к
солнцу, как всегда делала его мать, он  решительно  зашагал  вперед.  Мики
побрел за ним. Только в эту минуту он обнаружил, что у  него  в  теле  как
будто  не  осталось  ни  единого  сустава.  Шея  не  поворачивалась,  лапы
превратились в деревянные ходули, и, стараясь не отставать от  медвежонка,
он за пять минут успел ровно столько же раз споткнуться и упасть. Вдобавок
его глаза так заплыли, что он наполовину  ослеп,  а  потому  после  пятого
падения потерял Нееву из виду и протестующе завизжал. Неева остановился  и
сунул нос под гнилой ствол поваленного дерева.  Когда  Мики  подковылял  к
нему, он увидел,  что  медвежонок,  припав  к  земле,  деловито  слизывает
поселение больших рыжих уксусных муравьев. Мики несколько секунд  наблюдал
за  его  действиями.  Он  вскоре  сообразил,  что  Неева  разжился  чем-то
съедобным, но никак не мог взять в толк,  чем  именно.  Мики  начал  жадно
обнюхивать то место, над которым быстро мелькал  язык  Неевы.  Потом  тоже
высунул  язык  и  лизнул,  но  к  его  языку  не  прилипло  ничего,  кроме
прошлогодней хвои и гнилушек. А Неева тем временем то и дело похрюкивал от
удовольствия. Только через десять минут он слизнул  последнего  муравья  и
отправился дальше.
   Немного погодя они вышли на сырую полянку, и Неева принялся  обнюхивать
траву и приглядываться к ней единственным здоровым глазом, а  потом  начал
быстро копать, вытащил что-то белое толщиной в человеческий палец и  начал
аппетитно хрустеть,  усердно  работая  челюстями.  Мики  удалось  схватить
порядочный кусок белой штуки, но она явно не пришлась ему  по  вкусу.  Ему
показалось, что он жует деревяшку, и, покатав непонятный предмет  во  рту,
он брезгливо его выплюнул, а Неева с довольным урчанием  доел  корешок  до
последнего кусочка.
   Они пошли дальше. Два томительных часа Мики следовал за  Неевой,  и  по
мере того  как  опадали  опухоли  на  его  теле,  пустота  в  его  желудке
становилась все больше. Голод превращался в мучительную пытку.  Но  он  не
находил никакой еды, хотя Неева на каждом шагу обнаруживал  какие-то  свои
лакомства.  К  концу  этих  двух   часов   список   кушаний,   поглощенных
медвежонком, достигал внушительных размеров. В числе  прочего  он  включал
десяток зелено-черных жуков, бесчисленное множество других насекомых,  как
твердых, так и мягких, целые селения рыжих и  черных  муравьев,  несколько
жирных личинок, извлеченных из  глубины  трухлявых  пней,  горсть  улиток,
лягушонка и  яйцо-болтун,  извлеченное  из  покинутого  гнезда  куропатки,
свившей его на земле под густым кустом,  а  из  растительных  блюд  -  две
порции съедобных корней и одну заячью капусту. Время от времени он  сгибал
молодые топольки и отъедал нежные верхушки. Еще он совал в рот все  натеки
еловой и сосновой смолы, какие успевал  заметить,  а  иногда  разнообразил
завтрак молоденькой травкой.
   Мики вслед за ним перепробовал немалую часть  его  рациона  и  съел  бы
лягушонка, если бы Неева его не опередил. Сосновая и еловая смола залепила
ему зубы и была такой горькой, что  его  чуть  не  стошнило.  Понять,  чем
улитки отличаются от камешков, он так и не  сумел,  а  так  как  пробовать
жуков он начал с так называемого  жука-вонючки,  то  повторить  этот  опыт
больше уже не рискнул. По  примеру  Неевы  он  откусил  верхушку  молодого
побега, но это был не тополек, а волчье лыко, и от жгучего сока  его  язык
на полчаса потерял всякую чувствительность. В конце  концов  он  пришел  к
заключению, что из всего меню Неевы он еще  как-то  способен  есть  только
траву.
   Вот так Мики изнывал от голода, пока его  спутник  непрерывно  пополнял
пеструю коллекцию в своем желудке и  становился  все  веселее.  По  правде
говоря, Неева был совершенно счастлив и, выражая свое удовольствие,  то  и
дело блаженно урчал. К тому же опухоль на его правом глазу быстро спадала,
и к нему почти вернулось нормальное зрение. Несколько раз, обнаружив новое
скопление муравьев, он дружелюбным повизгиванием  приглашал  Мики  принять
участие в пиршестве.
   До полудня Мики послушно плелся за медвежонком как привязанный. Однако,
когда Неева неторопливо раскопал шмелиное гнездо, прихлопнул  четырех  его
обитателей и  с  аппетитом  съел  их,  терпенью  щенка  пришел  конец.  Он
сообразил, что ему следует самому позаботиться о собственном пропитании  и
поохотиться на какую-нибудь съедобную  дичь.  Эта  мысль  вызвала  у  него
острое волнение. К  этому  времени  его  глаза  уже  совсем  открылись,  а
онемение в теле почти прошло.  В  нем  взыграла  кровь  его  разнообразных
предков, и он принялся рыскать вокруг самостоятельно, вынюхивая подходящую
добычу. Вскоре он почуял соблазнительный запах и пошел на него,  но  почти
тотчас же шарахнулся в сторону: из-под самого его носа, оглушительно гремя
крыльями, вспорхнула куропатка. В первую минуту щенок даже  испугался,  но
этот испуг только усилил переполнявшее его возбуждение. А несколько  минут
спустя, сунув нос под кучу валежника, он наткнулся на свой обед.  Это  был
Вабу, крольчонок. С быстротой молнии Мики стиснул зубами его спину. Неева,
услышав треск сухих веток и  писк  крольчонка,  оторвался  от  муравьев  и
поспешил туда, откуда доносились эти звуки. Писк  почти  сразу  оборвался,
Мики задом выполз из-под валежника и, торжествуя, предстал перед Неевой  с
Вабу в зубах. Крольчонок уже перестал биться, и Мики со свирепым  рычанием
начал  терзать  неподвижную  тушку.  Неева,  ласково  похрюкивая,  подошел
поближе. Мики зарычал еще более свирепо.  Однако  Неева  не  устрашился  и
продолжал негромким заискивающим урчанием выражать свою глубокую  симпатию
к Мики, а сам тем  временем  обнюхивал  крольчонка.  Мики  вдруг  перестал
рычать. Возможно, он вспомнил, с каким радушием Неева пытался угостить его
своими жуками и муравьями. Но как бы то ни было, крольчонка они миролюбиво
съели вместе до последней косточки, до последнего клочка шкурки,  и  тогда
Неева впервые после смерти своей матери присел на толстые  задние  лапы  и
высунул красный язычок. Эта поза у него означала высшую степень сытости  и
превосходное настроение. Для полноты блаженства ему требовалось еще только
одно:  хорошенько  вздремнуть.  И,  лениво  потянувшись,  он  поглядел  по
сторонам в поисках подходящего дерева.
   У  Мики  же  приятная   сытость   вызвала,   наоборот,   бурную   жажду
деятельности. Поскольку Неева всегда тщательно пережевывал любую  пищу,  а
Мики имел обыкновение глотать  не  жуя,  на  долю  щенка  пришлось  добрых
четырех пятых тушки, и он больше не испытывал голода. Зато  впервые  после
того, как они с Неевой сорвались в воду  с  челнока  Чэллонера,  Мики  как
следует осознал,  насколько  переменились  его  судьба  и  вся  окружающая
обстановка. Впервые в жизни он сам добыл  себе  обед  и  впервые  в  жизни
попробовал сырого мяса, и эти два обстоятельства привели его  в  неистовое
возбуждение, которое, естественно,  заглушило  всякое  желание  прилечь  и
вздремнуть на солнышке. Теперь, когда ему открылась прелесть охоты, в  его
неуклюжем щенячьем теле пробудился древний инстинкт всего собачьего  рода,
и он готов был гоняться за дичью до изнеможения.  Но  тут  Неева  как  раз
отыскал себе удобную постель.
   Вне себя от изумления,  Мики  следил  за  тем,  как  Неева  неторопливо
карабкался по стволу большого тополя.  Мики  приходилось  видеть,  как  по
деревьям лазают белки, и это  казалось  ему  не  менее  естественным,  чем
способность птиц летать,  но  за  действиями  Неевы  он  следил  в  полном
ошеломлении. И  только  когда  медвежонок  удобно  растянулся  на  широкой
развилке,  Мики  наконец  выразил  свои  чувства  вслух.  Он   недоверчиво
затявкал. Потом обнюхал низ  ствола  и  без  особого  энтузиазма,  в  свою
очередь,  попробовал  взобраться  на  него.  В  результате   он   довольно
болезненно хлопнулся спиной о землю и  пришел  к  выводу,  что  щенкам,  в
отличие от медвежат, по деревьям лазать  не  полагается.  Огорчившись,  он
отошел от тополя шагов на двадцать, сел и начал обдумывать  положение.  Он
никак не мог понять, что, собственно, Нееве понадобилось на дереве.  Жуков
он там явно не искал. Мики несколько раз вопросительно тявкнул,  но  Неева
не ответил. В конце концов щенок отказался от  попытки  привлечь  внимание
своего приятеля и с унылым визгом растянулся на земле.
   Однако спать Мики не собирался. Ему вовсе не хотелось отдыхать. Он  был
бы рад немедленно продолжить исследование таинственных  и  манящих  лесных
дебрей. Безотчетный страх, который томил его все время, пока он не  поймал
крольчонка, теперь бесследно исчез. За те две минуты,  которые  он  провел
под кучей валежника, чудодейка-природа успела научить его  очень  многому.
Эти две минуты совсем преобразили Мики: из беспомощного, боязливого  щенка
он  стал  самостоятельным  молодым  псом.   Беспечное   детство,   которое
затянулось из-за опеки Чэллонера, с этого момента  принадлежало  прошлому.
Он поймал свою первую дичь, и жаркий восторг победы  пробудил  в  нем  все
древние инстинкты. За те  полчаса,  которые  он  пролежал,  ожидая,  когда
проснется Неева, Мики окончательно преодолел расстояние, отделяющее  щенка
от взрослой собаки. Он, конечно, не мог знать,  что  его  отец  Хелей  был
самой знаменитой  охотничьей  собакой  в  бассейне  реки  Литтл-Фокс  и  в
одиночку справлялся со взрослым самцом карибу. Но он всеми фибрами  своего
тела ощущал это. В зове предков была неотразимая настойчивость. И  потому,
что он покорился этому зову и жадно ловил чутким  слухом  шепчущие  голоса
лесной чащи, он сумел различить  тихое,  монотонное  похрюкивание  Кавука,
старого дикобраза.
   Мики замер, прижимаясь к земле.  Спустя  мгновение  он  услышал  легкое
пощелкивание игл - на полянку вышел Кавук и  поднялся  на  задние  лапы  в
самой середине большого пятна солнечного света:
   Кавук вот уже тринадцать лет вел мирное  существование  в  этом  уголке
леса и теперь, на склоне лет, весил никак не  меньше  тридцати  фунтов.  В
этот день он запоздал с обедом, но даже это  все  равно  не  омрачило  его
благодушного настроения. Зрение у него и в юности было  скверным.  Природа
сотворила его, как  и  всех  его  сородичей,  близоруким,  возместив  этот
недостаток грозной броней из острых игл. Он не замечал Мики,  от  которого
находился шагах в десяти, или делал вид, что не замечает.  А  Мики  совсем
распластался на земле, так как новообретенный инстинкт  предупреждал  его,
что нападать на это существо было бы неблагоразумно.
   Кавук около минуты простоял на задних лапах, застыв в  неподвижности  и
тихонько похрюкивая гимн своего племени. Мики видел его  сбоку  -  в  этой
позе дикобраз удивительно походил на дородного  муниципального  советника.
Он был таким толстым, что его живот выпячивался, как половинка  воздушного
шара. Передние лапы он как-то очень  по-человечески  сложил  на  животе  и
больше смахивал на старую дикобразиху, чем  на  признанного  главу  своего
племени.
   Только тут Мики заметил, что из-за куста вблизи Кавука кокетливо  вышла
Исквазиз, молоденькая самочка. Хотя Кавук был уже  в  годах,  он  сохранил
галантный нрав своей юности  и  при  виде  красавицы  немедленно  принялся
демонстрировать свою благовоспитанность  и  изящные  манеры.  Начал  он  с
потешной пляски, заменяющей у дикобразов ухаживание: он хрюкал все  громче
и громче, переминался с лапы на лапу, и его  округлое  брюхо  подпрыгивало
как мячик. Правда, красавица  Исквазиз  могла  бы  вскружить  голову  кому
угодно. Она была блондинкой - другими словами, она была  альбиноской,  что
среди дикобразов встречается очень редко. Нос у нее  был  розовый,  мягкие
подушечки  на  лапах  тоже  были   розовые,   а   радужная   оболочка   ее
очаровательных розовых глазок была небесно-голубого цвета. Прельстительный
танец Кавука явно не пришелся ей по вкусу, и Кавук, заметив это, переменил
тактику: он встал на все четыре лапы и  принялся  крутиться  как  бешеный,
ловя свой хвост. Когда он остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление
произвел этот маневр, то, к огромному своему разочарованию, обнаружил, что
Исквазиз давно уже и след простыл.
   Ошеломленно присев на задние лапы, он минуту оставался  неподвижным,  а
затем, к ужасу Мики, направился  прямо  к  дереву,  на  котором  устроился
Неева. Дело в том, что Кавук всегда обедал на этом  дереве,  и  теперь  он
начал взбираться по стволу, что-то ворча  себе  под  нос.  Шерсть  у  Мики
встала дыбом. Он