опушки.
   Еще мгновение  -  и  они  скрылись  за  спасительной  стеной  деревьев.
Инстинкт гнал Нееву в самую густую  чащу,  а  быстро  слабеющая  Нузак  из
последних сил торопила его сзади. В  ее  старом  мозгу  сгущался  страшный
черный сумрак, который начинал застилать ей глаза, и она  поняла,  что  ее
жизненный путь кончается здесь. Позади осталось двадцать лет, впереди  она
могла  рассчитывать  лишь  на   несколько   минут,   купленных   отчаянным
напряжением всего ее существа. Она остановила Нееву под большим кедром  и,
как делала это много раз прежде, велела ему взобраться по стволу.  На  миг
ее горячий язык с последней лаской коснулся  его  мордочки,  а  потом  она
повернулась, чтобы дать свой последний безнадежный бой.
   Она поплелась  навстречу  Чэллонеру,  но  в  двадцати  шагах  от  кедра
остановилась в ожидании, низко опустив голову. Ее бока тяжело  вздымались,
зрение совсем отказывалось служить, и вот с судорожным вздохом  она  упала
на землю, преграждая путь врагу. Быть  может,  она  на  мгновение  увидела
золотые луны и жаркие солнца всех ее ушедших двадцати лет, быть может, она
вновь услышала чудесную  нежную  музыку  весны,  сплетающуюся  с  извечной
песней жизни, и в награду за материнскую самоотверженность смерть ее  была
безболезненна и легка.
   Когда Чэллонер подошел к старой медведице, она была мертва. С  укромной
развилки, спрятанной высоко среди  могучих  ветвей  кедра,  Неева  смотрел
вниз, на  первую  страшную  трагедию  своей  жизни  и  на  приближающегося
человека. При виде этого двуногого зверя он еще плотнее прижался к суку, и
его сердчишко готово было разорваться от неизъяснимого ужаса. Он ни о  чем
не думал. И не разум подсказал  ему,  что  произошло  непоправимое  и  что
причиной  тому  было  это  двуногое   существо.   Его   маленькие   глазки
поблескивали над самой развилкой. Он не понимал, почему его мать не встает
и не бросается на этого нового врага. Несмотря на свой испуг, он был готов
свирепо зарычать, только бы она проснулась;  он  готов  был  спуститься  с
дерева и помочь ей победить, как тогда в  схватке  со  старым  разбойником
Макузом.  Но  огромное  тело  Нузак  застыло  в  неподвижности  -  она  не
шевельнулась, даже когда Чэллонер нагнулся над ней. Последняя искра  жизни
уже угасла в старой медведице.
   Лицо Чэллонера раскраснелось от охотничьего азарта. Он  убил  Нузак  не
ради забавы. Теперь он получил  великолепную  шкуру  и  достаточный  запас
мяса, чтобы без задержек добраться до цивилизованных мест. Прислонив ружье
к  дереву,  Чэллонер  начал  искать  медвежонка.  Он   достаточно   хорошо
разбирался в звериных повадках и знал, что  далеко  от  матери  медвежонок
уйти не мог, а потому принялся  осматривать  соседние  заросли  и  большие
деревья.
   Неева во время этих поисков испуганно скорчился на  своей  развилке  за
завесой ветвей, стараясь стать как можно меньше.  Через  полчаса  Чэллонер
разочарованно махнул рукой и направился к речке, чтобы напиться перед тем,
как освежевать свою добычу, - работа обещала быть нелегкой.
   Едва он скрылся из виду, как Неева настороженно высунул мордочку  из-за
сука. Подождав несколько секунд, медвежонок спиной вперед  соскользнул  по
стволу кедра на землю. Он испустил  призывное  повизгивание,  но  мать  не
шевельнулась. Он подошел к ней и остановился возле ее неподвижной  головы,
втягивая в ноздри воздух, пропитанный страшным запахом человека. Потом  он
потерся щекой о щеку матери, подсунул нос под ее шею и, наконец, укусил ее
за ухо -  решительное  средство,  к  которому  он  прибегал,  когда  желал
разбудить ее во что  бы  то  ни  стало.  Он  ничего  не  понимал.  Жалобно
поскуливая, он взобрался на большую мягкую спину матери и прильнул к  ней.
Его поскуливание становилось все более тоскливым, а  потом  из  его  горла
вырвался жалобный плач, удивительно похожий на плач ребенка.
   Чэллонер, уже возвращавшийся от речки, услышал этот жалобный  вопль,  и
внезапно его сердце  мучительно  сжалось.  Ему  приходилось  слышать,  как
плакали осиротевшие дети, и этот  медвежонок,  лишившийся  матери,  плакал
точно так же.
   Осторожно  подкравшись  к  телу  Нузак   под   прикрытием   разлапистой
карликовой ели, он увидел Нееву на спине мертвой медведицы. За свою  жизнь
Чэллонер убил немало зверей, потому что убивать их и скупать шкуры зверей,
убитых другими людьми, было его профессией. Но ничего подобного ему еще не
доводилось видеть, и у него возникло такое ощущение,  словно  он  совершил
преступление.
   - Ах ты бедняга! - прошептал он. - Но  что  ж  теперь  сделаешь?  Можно
только пожалеть...
   Эти слова прозвучали как просьба о  прощении.  Но  раз  дело  было  уже
начато, необходимо было довести его до конца - ничего другого Чэллонеру не
оставалось.
   И вот так тихо, что Неева не услышал его шагов, он подкрался к  нему  с
подветренной стороны. Медвежонок заметил опасность, когда Чэллонер был  от
него всего в пяти шагах. И не успел он опомниться  и  спрыгнуть  со  спины
матери, как охотник накинул на него сумку для провизии.
   Следующие пять минут были, пожалуй, самыми  бурными  пятью  минутами  в
жизни Чэллонера. Горе и страх Неевы отступили  на  второй  план  -  в  нем
взыграла кровь свирепого  старого  Суминитика,  его  отца.  Он  царапался,
кусался, бил лапами и рычал. В течение этих пяти минут он дрался, как пять
дьяволят, вселившихся  в  одного  медвежонка,  и  когда  Чэллонер  наконец
обвязал веревку вокруг его шеи  и  запихнул  толстенькое  тельце  Неевы  в
сумку, его руки были покрыты глубокими кровоточащими царапинами.
   Однако и в сумке Неева продолжал буйствовать, пока совсем не обессилел,
а Чэллонер тем временем освежевал старую медведицу и срезал с ее туши мясо
и жир, которые были ему нужны, чтобы продолжать путь без больших задержек.
Оценив  достоинства  шкуры  Нузак,  Чэллонер  довольно  улыбнулся,   затем
завернул в нее жир и мясо, перевязал сверток сыромятным ремнем  и  вскинул
на спину, словно заплечный мешок. Сгибаясь  под  тяжестью  этой  ноши,  он
поднял с земли ружье... и Нееву. В путь к  своему  лагерю  он  двинулся  в
разгар дня, а добрался туда на закате. Всю дорогу  Неева  сопротивлялся  с
упорством спартанского воина и затих, только когда до  стоянки  оставалось
не более полумили.
   Но теперь медвежонок лежал в сумке из-под провизии обмякнув, еле живой,
и когда Мики подозрительно обнюхал его тюрьму, он даже не шевельнулся. Все
запахи теперь казались Нееве одинаковыми, и он не различал  звуков,  но  и
Чэллонер еле держался на ногах. Каждая мышца, каждая косточка в  его  теле
болела ила ныла на свой лад. И все-таки на его потном, перепачканном  лице
играла гордая улыбка.
   - Ну и храбрый же ты, чертенок! - сказал он, глядя на неподвижный мешок
и впервые за весь день набивая трубку. - Ах ты чертенок, чертенок!
   Он привязал конец веревки, обмотанной  вокруг  шея  Неевы,  к  молодому
деревцу и принялся осторожно развязывать сумку. Потом он вывалил Нееву  на
землю и отступил  на  несколько  шагов.  В  эту  минуту  Неева  был  готов
заключить с Чэллонером  перемирие,  но  когда,  оказавшись  на  земле,  он
раскрыл полуослепшие глаза, то увидел перед собой вовсе не  Чэллонера.  Он
увидел Мики, который, повиливая всем телом от снедавшего его  любопытства,
как раз вознамерился обнюхать нежданного гостя!
   Глазки  Неевы  загорелись  злобным  огнем.  А  вдруг  этот   нескладный
корноухий  детеныш  двуногого  зверя  тоже  враг?  А  вдруг   подергивания
неизвестного существа и широкие взмахи его хвоста  -  это  вызов  на  бой?
Неева истолковал их именно так. Во всяком случае, перед ним был  противник
одного с ним роста, и, натянув веревку до предела,  он  во  мгновение  ока
набросился на щенка. Мики, всего  секунду  назад  полный  самых  дружеских
чувств, был опрокинут на спину. Он отчаянно болтал своими нелепыми  лапами
и призывал на  помощь,  отчаянным  визгом  нарушая  безмятежное  безмолвие
золотого вечера.
   Чэллонер не мог сдвинуться с  места  от  удивления.  Через  секунду  он
опомнился и собирался  уже  разнять  драчунов,  но  его  вмешательство  не
понадобилось, Неева, стоявший над Мики, который задрал все четыре  лапы  в
воздух, словно сдаваясь на милость победителя, медленно выпустил из  зубов
загривок щенка. Он снова увидел перед  собой  двуногого  зверя.  Инстинкт,
несравненно более могучий,  чем  его  примитивные  мыслительные  процессы,
заставил его застыть без движения, вперяя глазки-бусины в лицо  Чэллонера.
Мики заболтал ногами в воздухе, тихонько взвизгнул и застучал  хвостом  по
земле, словно прося пощады; потом  он  облизнулся  и  заерзал,  как  будто
объясняя Нееве, что у него не было никаких  дурных  намерений.  Неева,  не
спуская глаз с Чэллонера, вызывающе зарычал и медленно отступил  от  Мики.
Но Мики, боясь пошевелиться, продолжал лежать на спине и болтать лапами.
   Чэллонер вне себя от удивления тихонько попятился к  палатке,  залез  в
нее и продолжал  наблюдать  за  медвежонком  и  щенком  сквозь  прореху  в
брезенте.
   Свирепое выражение сошло  с  мордочки  Неевы.  Он  поглядел  на  щенка.
Возможно, какой-то глубоко скрытый инстинкт подсказывал ему, что маленьким
детям нужны братья и сестры - нужны товарищи  для  веселых  игр.  И  Мики,
вероятно, почувствовал перемену в настроении мохнатого черного  звереныша,
который еще минуту назад был его врагом. Он исступленно забил  хвостом  по
земле и замахал на Нееву передними лапами. Затем он  с  некоторой  опаской
перекатился на бок. Неева  не  шевельнулся.  Мики  радостно  завилял  всем
телом.
   И Чэллонер, наблюдавший за ними сквозь прореху в брезенте, увидел,  как
они осторожно обнюхали друг друга.



4

   Вечером поднялся северо-восточный ветер и пошел мелкий холодный  дождь.
На заре Чэллонер вылез  в  промозглую  утреннюю  сырость,  чтобы  развести
костер, и увидел, что Неева и Мики спят, тесно прижавшись друг к другу,  в
неглубокой яме под корнем большой ели. Первым человека увидел  медвежонок,
и в течение нескольких секунд, прежде чем проснулся щенок, блестящие глаза
Неевы были устремлены на непонятного врага, который  невозвратимо  изменил
его прежний мир. Он был так измучен, что крепко проспал  всю  первую  ночь
своего плена и за долгие часы сна успел позабыть о многом.  Но  теперь  он
вспомнил все события прошлого дня и, забившись глубже  под  корень,  тихим
визгом позвал мать - таким тихим, что его уловил только Мики.
   Это повизгивание и разбудило щенка. Мики медленно выпутался из  клубка,
в который свернулся ночью, потянулся, разминая длинные нескладные ноги,  и
зевнул так громко, что Чэллонер услышал этот зевок.  Человек  обернулся  и
увидел, что из ямы у корней большой ели на него  смотрят  две  пары  глаз.
Целое ухо щенка и обрубок  второго  встали  торчком,  и  он  приветствовал
хозяина заливчатым радостным лаем, в который вложил все свое  необузданное
добродушие. Бронзовое  лицо  Чэллонера,  выдубленное  ветрами  и  метелями
Севера, мокрое от серой измороси, расплылось в  ответной  улыбке,  и  Мики
выбрался из ямы, извиваясь всем телом и выделывая  несуразные  кренделя  в
попытке выразить то безмерное счастье,  которым  преисполнила  его  улыбка
хозяина.
   Теперь, когда в его распоряжении оказалась вся  яма,  Неева  забился  в
дальний ее угол, - только его круглая голова торчала  оттуда,  и  из  этой
крепости, обещавшей хотя бы временную безопасность, он злобным, испуганным
взглядом следил за убийцей своей матери.
   Перед  ним  снова  с  невыносимой  ясностью  развертывалась   вчерашняя
трагедия: залитая солнечным светом отмель, на которой они  с  Нузак  мирно
ловили раков, когда неведомо откуда появился  этот  двуногий  зверь,  удар
какого-то странного  грома,  их  бегство  к  лесу  и  завершение  всего  -
последняя попытка Нузак остановить врага. Однако теперь,  утром,  наиболее
мучительным было воспоминание не о гибели  матери,  а  о  его  собственном
ожесточенном сопротивлении двуногому зверю и  о  черной  душной  сумке,  в
которой Чэллонер принес его в лагерь. А Чэллонер  в  эту  минуту  как  раз
поглядывал на свои исцарапанные руки. Потом он шагнул к  ели  и  улыбнулся
Нееве той же дружеской улыбкой, какой недавно  улыбался  Мики,  неуклюжему
щенку.
   Глазки Неевы зажглись красным огнем.
   - Я же объяснил тебе вчера, что  жалею  об  этом,  -  сказал  Чэллонер,
словно обращаясь к человеку.
   В  некоторых  отношениях  Чэллонер  совсем  не  походил  на   типичного
обитателя северного края. Например,  он  верил  в  особые  свойства  мозга
животных и был убежден, что  у  животного,  если  с  ним  разговаривать  и
обращаться как с товарищем-человеком, может развиться  особая  способность
воспринимать и понимать  сказанное,  которую  он  весьма  ненаучно  считал
разумом.
   - Я объяснил тебе, что жалею об этом, - повторил  он,  присаживаясь  на
корточки всего в двух шагах от корня, из-под которого выглядывали яростные
глазки Неевы. - И я правда жалею. Я жалею, что убил твою мать. Но нам было
нужно мясо и жир. Что поделаешь! А мы с Мики постараемся  возместить  тебе
твою потерю. Мы возьмем тебя с собой к моей сестренке, и  если  ты  ее  не
полюбишь, значит, ты самый  последний  бессердечный  чурбан  и  вообще  не
заслуживаешь, чтобы у тебя была мать. Вы с Мики будете расти  как  братья.
Его мать тоже умерла - сдохла от голода, а это  намного  хуже,  чем  сразу
умереть от пули. И я нашел Мики совсем как тебя: он тоже прижимался к  ней
и плакал, словно ему не для чего было больше жить. Ну, так смотри  веселей
и дай лапу. Давай обменяемся рукопожатием.
   Чэллонер протянул руку. Неева не  шелохнулся.  Всего  несколько  секунд
назад он зарычал бы и оскалил  бы  зубы.  Но  теперь  он  сохранял  полную
неподвижность. Такого странного  зверя  ему  еще  никогда  не  приходилось
видеть. Вчера этот двуногий  не  причинил  ему  никакого  вреда  -  только
посадил в сумку.  И  теперь  он  тоже,  по-видимому,  не  замышлял  ничего
дурного. Более того:  в  звуках,  которые  он  испускал,  не  было  ничего
враждебного или неприятного. Неева  покосился  на  Мики.  Щенок  протиснул
морду между колен Чэллонера и глядел на медвежонка с глубоким недоумением,
словно спрашивая: "Ну, чего ты  сидишь  под  корнем?  Почему  не  вылезешь
помочь с завтраком?"
   Рука Чэллонера придвинулась ближе, и  Неева  совсем  вжался  в  дальнюю
стенку ямы. И тут произошло  чудо.  Лапа  двуногого  зверя  коснулась  его
головы, и от этого по всему его  телу  пробежала  непонятная,  томительная
дрожь. Однако лапа не причинила ему никакой боли. Если бы он не затиснулся
в тесный угол, он постарался бы укусить ее  и  исцарапать.  Но  теперь  он
просто не имел возможности пошевелиться.
   Чэллонер медленно сдвигал пальцы на загривок  Неевы,  где  кожа  лежала
свободными складками.  Мики,  догадываясь,  что  сейчас  должно  произойти
что-то необычайное, внимательно следил за всеми действиями хозяина. И  вот
пальцы Чэллонера сомкнулись, быстрым движением он  извлек  Нееву  на  свет
божий и продолжал держать в воздухе на  вытянутой  руке.  Неева  вскидывал
лапами, извивался и так вопил, что Мики из дружеского сочувствия  принялся
выть, и вдвоем они подняли совсем уж оглушительный  шум.  Через  полминуты
Чэллонер снова посадил Нееву в сумку, но на этот раз он оставил его голову
снаружи, крепко стянув тесемки  и  для  верности  обмотав  шею  медвежонка
сыромятным ремнем. Таким образом, три четверти Неевы находились в плену  и
только голова осталась на свободе. Одним словом, он был живой иллюстрацией
к пословице, что медвежонка в мешке не утаишь.
   Оставив  Нееву  возмущенно  кататься   по   земле,   Чэллонер   занялся
приготовлением завтрака. Однако Мики, против обыкновения, не следил за ним
голодными глазами: щенок нашел зрелище, показавшееся ему более интересным,
чем даже увлекательная  процедура  стряпни.  Мики  крутился  возле  Неевы,
смотрел, как он бьется в мешке, слушал его  вопли  и,  полный  сочувствия,
тщетно пытался как-то помочь ему. В конце концов Неева затих, а  Мики  сел
возле него и посмотрел на хозяина если и не с прямым  осуждением,  то,  во
всяком случае, с горьким недоумением.
   Серые тучи уже начинали розоветь и редеть,  обещая  ясный  день,  когда
Чэллонер был наконец готов вновь отправиться в путь на  юг.  Он  уложил  в
челнок весь свой багаж, а потом очередь дошла и до Мики с Неевой. На  носу
он из шкуры старой медведицы устроил мягкое гнездо, а затем подозвал  Мики
и обвязал его шею концом старой веревки, а другой ее конец завязал  вокруг
шеи Неевы. В результате и медвежонок и щенок  оказались  на  одной  сворке
длиной в ярд. Ухватив их обоих за загривок, Чэллонер отнес их  в  лодку  и
положил в гнездо, которое устроил из медвежьей шкуры.
   - Ну, малыши, ведите себя прилично! - предупредил он их. - Сегодня  нам
надо сделать не меньше сорока миль,  чтобы  наверстать  время,  потерянное
вчера.
   Когда челнок покинул заводь, над восточным горизонтом из  туч  вырвался
сноп солнечных лучей.



5

   За те несколько секунд,  которые  потребовались,  чтобы  челнок  плавно
заскользил  по  широкой  глади  озера,  в  Нееве  произошла  поразительная
перемена. Чэллонер ее не заметил, а Мики не осознал. Однако каждая жилка в
теле Неевы трепетала и сердце колотилось, как в  тот  замечательный  день,
когда его мать победила в драке старого Макуза. Медвежонку  казалось,  что
вот-вот все пойдет по-прежнему, все утраченное вернется  -  ведь  он  чуял
запах своей матери! Он скоро обнаружил, что ее запах был особенно  свеж  и
силен в мохнатой штуке, которая лежала под ним, и поглубже вжался  в  нее,
распластавшись на толстом пузике и поглядывая на Чэллонера из-за сложенных
лап.
   Ему никак не удавалось понять и связать эти две вещи -  двуногий  зверь
на корме гнал челнок по воде, а он в то же время ощущал  под  собой  спину
матери, теплую и мягкую, но почему-то совсем неподвижную. И  он  не  сумел
сдержаться - тихим и горестным повизгиванием он позвал мать. Но ответа  не
последовало. Только Мики сочувственно  заскулил  -  так  ребенок  начинает
плакать, если видит слезы приятеля.  А  мать  Неевы  не  пошевелилась.  Не
ответила. Да он и не видел ее - тут была только ее черная мохнатая  шкура.
Без головы, без лап, без больших голых пяток, которые он любил щекотать, и
без ушей, которые он любил покусывать. Тут не было от  нее  ничего,  кроме
свертка черной шкуры и... запаха!
   И все-таки испуганное маленькое сердце  Неевы  находило  утешение  и  в
этом. Он ощущал близость непобедимой силы,  которая  охраняла  его.  Тепло
солнечных лучей распушило шерсть медвежонка;  он  опустил  коричневый  нос
между передними лапами и сунул его в материнский мех.  Мики  тоже  положил
голову на передние лапы и внимательно следил  за  своим  новым  приятелем,
словно пытаясь разгадать его тайну. В его смешной голове, увенчанной одним
целым ухом и одной половинкой уха и украшенной  щетинистыми  бакенбардами,
которые он унаследовал от деда-эрделя, шла напряженная работа. Вначале  он
встретил Нееву как друга и товарища, а тот вместо благодарности задал  ему
хорошую трепку. Впрочем, это Мики готов был  простить  и  забыть.  Но  вот
полнейшего равнодушия Неевы к его персоне он простить не  мог.  Медвежонок
просто не замечал его неуклюжих изъявлений симпатии и сочувствия. Когда он
лаял, прыгал, припадал к земле и извивался всем телом, дружески  приглашая
его поиграть в пятнашки или просто устроить веселую  возню,  Неева  только
смотрел  на  него  непонимающими  глазами,  как  дурачок.  Возможно,  Мики
проникся убеждением, что Неева вообще ничего, кроме  драк,  не  любит.  Во
всяком случае, прошло  много  времени,  прежде  чем  он  предпринял  новую
попытку завязать дружбу с медвежонком.
   Произошло это спустя несколько часов после завтрака, когда солнце  было
уже на полпути  к  зениту.  Неева  все  еще  лежал  не  шевелясь,  и  Мики
невыносимо скучал. Ночной дождь остался лишь