о  руками.  Лисица  сразу  кинулась  бы
прочь от нее, но Мики сорвал ее с колышка и бросил  в  снег  между  своими
передними  лапами.  Затем  он  целую  минуту  оглядывался  по  сторонам  и
прислушивался. Наконец он несколько раз лизнул  шарик.  Запах  Лебо  мешал
Мики мгновенно проглотить этот кусочек жира, как он глотал мясо карибу.  С
некоторым недоверием  он  сжал  шарик  зубами.  Жир  показался  ему  очень
приятным, и он уже готов был проглотить приманку, как  вдруг  почувствовал
какой-то едкий вкус и поспешил выплюнуть остатки  шарика  в  снег.  Однако
жгучее ощущение во рту и глотке не проходило. Оно проникало все глубже,  и
Мики быстро проглотил комочек снега, чтобы загасить огонь, который начинал
разливаться по его внутренностям.
   Если бы Мики съел  отравленную  приманку  сразу,  как  накануне  съедал
кусочки мяса, сорванные с колышков, он издох бы  четверть  часа  спустя  и
Лебо не пришлось бы уходить на поиски его трупа особенно далеко. Теперь же
на исходе этих первых пятнадцати минут он почувствовал себя очень скверно.
Сознавая приближение какой-то новой и непонятной опасности, Мики свернул с
охотничьей тропы Лебо и направился к своему логову.  Но  он  успел  пройти
совсем немного, как вдруг его лапы подкосились и он  рухнул  в  снег.  Его
тело задергалось в быстрых мелких  судорогах.  Каждая  мышца  конвульсивно
сокращалась и дрожала. Его зубы дробно лязгали. Зрачки расширились,  и  он
был не в силах сделать ни одного движения. А затем где-то под затылком  на
его шею словно легла рука душителя, и он захрипел. По  его  телу  огненной
волной  прокатилось  онемение.  Мышцы,  всего  секунду  назад   мучительно
подергивавшиеся, теперь были напряжены и  парализованы.  Беспощадная  сила
яда запрокинула его голову к спине так, что его морда вздернулась прямо  в
небо. Он не взвизгнул и не заскулил. Несколько минут он находился на грани
смерти.
   Затем паралич прошел - словно лопнули стягивавшие его веревки.  Тяжелая
рука на  затылке  исчезла,  онемение  в  теле  прошло,  сменившись  мелкой
ознобной дрожью, а еще через секунду Мики  забился  на  снегу  в  жестоких
судорогах. Этот припадок длился около минуты. Когда судороги стихли,  Мики
еле переводил дух. Из пасти у него тянулись струйки слюны. Но  он  остался
жив. Смерть отступила, не унеся свою жертву;  еще  через  несколько  минут
Мики кое-как поднялся на ноги и с трудом побрел к своему логовищу.
   Теперь Жак Лебо мог бы усеять его путь миллионами капсул с ядом -  Мики
не коснулся бы ни одной из них, в какую бы соблазнительную приманку они ни
были заключены.
   И с этих пор никакое мясо на колышке уже не могло его прельстить.
   Два дня спустя Лебо пришел к тому капкану, возле которого Мики вел  бой
со смертью. Увидев, что его расчеты не оправдались, траппер впал в ярость.
Он пошел по следу, оставленному собакой, которую ему не удалось  отравить.
К полудню он добрался до кучи  поваленных  деревьев  и  увидел  утоптанную
тропку, уводившую в щель между двумя стволами.  Лебо  встал  на  колени  и
заглянул в темную глубину кучи, но ничего там не разглядел.  Однако  Мики,
чутко дремавший в своем логове, увидел человека, и человек этот  показался
ему похожим  на  смуглого  бородача,  который  когда-то  запустил  в  него
дубиной. Мики почувствовал мучительное разочарование, потому что где-то  в
глубинах его памяти по-прежнему жило воспоминание о Чэллонере - о хозяине,
которого он потерял. Но каждый раз, когда  он  чуял  запах  человека,  его
ожидало все то же разочарование - это был не Чэллонер.
   Лебо услышал, как Мики глухо заворчал, и возбужденно поднялся с  колен.
Забраться в глубину бурелома к одичавшей собаке он не мог и знал, что  ему
вряд ли удастся выманить ее наружу. Однако в его распоряжении был еще один
способ - он мог выгнать ее оттуда с помощью огня.
   В недрах своей крепости Мики услышал хруст снега  -  человек  удалялся.
Однако через несколько минут Лебо опять заглянул в его логово.
   - Зверюга! Зверюга! - насмешливо позвал траппер, и Мики снова зарычал.
   Лебо не сомневался в успехе своего плана. Лес вокруг  этого  хаотичного
нагромождения стволов был довольно редким  и  без  кустарника,  поперечник
кучи не превышал тридцати - сорока футов, и траппер был твердо уверен, что
одичавшей собаке не уйти от его пули.
   Он снова обошел поваленные деревья и внимательно их  осмотрел.  С  трех
сторон бурелом был погребен под глубокими сугробами, и открытой оставалась
только та его часть, где Мики устроил свой лаз.
   Расположившись у наветренной стороны кучи, Лебо  развел  там  маленький
костер из березовой коры и смолистых сучков. Сухие стволы и хвоя вспыхнули
как порох, и через несколько минут огонь уже трещал и  ревел  так  грозно,
что Мики охватила тревога, хотя он и не понимал причины  этого  шума.  Дым
добрался до него не сразу, и некоторое время Мики  продолжал  недоумевать.
Лебо сбросил рукавицы и, сжимая ружье напряженными  пальцами,  не  спускал
глаз с того места, где должна была появиться одичавшая собака.
   Внезапно в ноздри Мики ударил душный запах гари, и перед  его  глазами,
как прозрачная завеса, заколебалось голубоватое  облачко.  Потом  из  щели
между двумя стволами выползла, завиваясь  в  клубы,  густая  струя  сизого
дыма, а непонятный  рев  раздавался  все  ближе  и  становился  все  более
зловещим. Тут Мики наконец  увидел,  что  за  спутанными  еловыми  ветками
мечутся желтые языки пламени,  которые  быстро  пожирают  смолистую  сухую
древесину. Еще через десять секунд над кучей взметнулся столб огня высотой
в двадцать футов, и Жак Лебо поднял ружье, готовясь стрелять.
   Хотя Мики знал, что огонь несет ему смерть, он не забывал и  про  Лебо.
Инстинкт, в минуты опасности наделявший  его  поистине  лисьей  хитростью,
подсказал ему, откуда взялся огонь. Этого  беспощадного  врага  наслал  на
него человек, который стоит перед лазом и ждет.  А  потому  Мики,  подобно
лисе, сделал именно то, чего Лебо никак не предвидел. Он быстро  пополз  в
глубину завала, продираясь сквозь спутанные макушки, добрался  до  снежной
толщи и принялся прокапывать себе выход с быстротой, которая не  посрамила
бы настоящую лису.
   Наружную полудюймовую ледяную корку он разбил зубами и через  мгновение
выбрался из сугроба по ту сторону пылающих стволов,  которые  загораживали
его от Лебо.
   Пламенем была охвачена уже вся куча, и Лебо в  недоумении  отступил  на
несколько шагов в сторону, чтобы заглянуть за огромный костер. В ста ярдах
он увидел Мики, который со всех ног улепетывал туда, где начиналась густая
чаща.
   Подстрелить его ничего не стоило, и Лебо побился бы об  заклад  на  что
угодно, что с такого расстояния он не промахнется. Траппер  не  торопился.
Он был намерен покончить  с  ненавистной  собакой  одним  выстрелом.  Лебо
спокойно прицелился, но в то мгновение, когда он спускал курок, ветер, как
плеткой, хлестнул его по глазам струей едкого дыма, и  в  результате  пуля
просвистела в трех дюймах над головой собаки. Этот пронзительный визг  был
для Мики новым звуком, но он узнал грохот охотничьего ружья, а  что  такое
ружье, ему было отлично известно. Траппер, который  продолжал  стрелять  в
него сквозь колеблющуюся завесу дыма, видел только смутную серую  полоску,
стремительно приближающуюся к чаще. Лебо успел выстрелить еще три раза,  и
Мики, ныряя в непроходимый ельник, вызывающе залаял. Последняя  пуля  Лебо
взрыла снег у его задних лап, и он скрылся из виду.
   Пережитые минуты смертельной опасности не заставили Мики уйти от хребта
Джексона. Наоборот, из-за охоты, которую устроил за ним человек, он только
крепче привязался к этим местам. Теперь  ему  было  о  чем  думать,  кроме
утраты Неевы и своего одиночества.  Лиса  возвращается  и  с  любопытством
рассматривает бревно ловушки, которое чуть было ее не придавило. Вот так и
Мики испытывал теперь непреодолимое влечение к охотничьей тропе  Лебо.  До
сих  пор  запах  человека  пробуждал  в  нем   только   какие-то   смутные
воспоминания, теперь же этот запах превратился в предупреждение  о  вполне
реальной и конкретной опасности. И  Мики  радовался  этой  опасности.  Она
давала пищу его хитрости и сноровке. И капканы Лебо манили его неодолимо и
властно.
   Убежав от своего горящего логова, Мики описал широкий полукруг и  вышел
к тому месту, где лыжня Лебо сворачивала к  болоту.  Там  он  спрятался  и
внимательным взглядом проводил удаляющуюся фигуру Лебо, когда тот  полчаса
спустя прошел мимо его убежища, возвращаясь домой.
   С  этого  дня  Мики  бродил  возле  охотничьей  тропы  Лебо  как  серый
беспощадный призрак. Он двигался бесшумно и осторожно, все  время  держась
начеку и помня обо всех опасностях, которые могли ему угрожать;  оставаясь
невидимым и неуловимым, точно сказочный  волк-оборотень,  он  следовал  по
пятам за Лебо, когда траппер обходил капканы. И с такой же  настойчивостью
мысли  Лебо  постоянно  обращались  к  "этой  проклятой  собаке",  которая
превратилась для него в настоящий бич. Два раза в течение следующей недели
Лебо удавалось на мгновение увидеть Мики. Три раза он слышал  его  лай.  И
дважды пытался выследить пса, но оба раза, измученный  и  обозленный,  был
вынужден отправиться восвояси, так и  не  разделавшись  со  своим  врагом.
Застать Мики врасплох ему  никак  не  удавалось.  Мики  больше  не  трогал
приманок в кекеках. Он  не  прикоснулся  даже  к  целой  кроличьей  тушке,
которой Лебо рассчитывал его соблазнить. Не трогал он и кроликов,  которые
попали в капкан и уже замерзли. Но все  существа,  которые  он  находил  в
капканах Лебо еще живыми, Мики считал своей законной добычей.  Чаще  всего
это были птицы, белки и кролики. Но, после  того  как  попавшая  в  капкан
норка больно укусила его за  нос,  он  начал  душить  подряд  всех  норок,
безнадежно портя их шкурки. Он устроил себе логово в другой куче бурелома,
и инстинкт подсказал  ему,  что  не  следует  ходить  туда  прямым  путем,
протаптывая тропу, которая всем бросается в глаза.
   День и ночь Лебо, человек злой и жестокий, строил планы, как  покончить
с Мики. Он разбрасывал  отравленные  приманки.  Он  убил  лань  и  начинил
стрихнином ее внутренности. Он ставил всякие хитрые ловушки и клал  в  них
мясо, сваренное в кипящем жиру. Он  построил  себе  тайник  из  елового  и
кедрового лапника и просиживал в нем с ружьем  долгие  часы,  выжидая,  не
покажется ли неуловимый пес. Но Мики по-прежнему оставался  победителем  в
их жестокой войне.
   Однажды Мики обнаружил в одном из капканов большого пекана.  Он  хорошо
помнил свою летнюю встречу с таким же пеканом и таску, которую  ему  задал
тот Учак. Но в этот вечер, когда он увидел второго Учака, в его сердце  не
пробудилась жажда мести. Обычно в сумерки он уже забирался в свое  логово,
но на этот раз его терзало ощущение такого неизбывного одиночества, что он
продолжал бродить по лесу. Он томился по дружескому общению с другим живым
существом. Эта тоска пожирала  его,  точно  лихорадка.  Он  не  чувствовал
голода, не хотел охотиться. Им владела только эта неутоленная потребность,
это желание обрести какого-нибудь товарища.
   И вот тут-то он наткнулся на Учака. Возможно, это даже был  его  летний
знакомец. Но если это было так, то, значит,  Учак  вырос,  как  вырос  сам
Мики. Учак не пытался вырваться из  стальных  челюстей  капкана,  а  сидел
неподвижно, без всякого волнения ожидая решения своей судьбы.  Его  пышный
блестящий мех был великолепен. Учак показался Мики очень  теплым,  мягким,
каким-то уютным. Он вспомнил Нееву, сто одну ночь,  которые  они  проспали
бок о бок, и почувствовал к Учаку дружескую симпатию. Тихонько  повизгивая
Мики подошел поближе. Он предлагал  Учаку  дружбу.  Тоска,  снедавшая  его
сердце, была так мучительна, что он рад был бы найти товарища даже в былом
своем враге, лишь бы кончилось это невыносимое одиночество.
   Учак не издал в ответ ни звука и не пошевельнулся. Сжавшись в  пушистый
шар, он внимательно следил за тем, как Мики подползает к  нему  на  животе
все ближе.
   Внезапно Мики опять превратился в прежнего щенка. Он вилял хвостом, бил
им по снегу и тявкал, словно говоря:
   "Давай забудем нашу ссору, Учак! Будем друзьями. У меня отличное логово
под вывороченными деревьями, и я добуду для тебя кролика".
   А Учак по-прежнему не шевелился и хранил полное безмолвие. Наконец Мики
подобрался так близко, что мог бы потрогать Учака лапой. Он подполз к нему
еще немного и сильнее застучал хвостом.
   "И я вызволю тебя из капкана, - возможно  объяснял  он  Учаку.  -  Этот
капкан поставил двуногий зверь, которого я ненавижу".
   Вдруг с такой молниеносной быстротой, что  Мики  не  успел  опомниться,
Учак прыгнул вперед, насколько позволила цепь  капкана,  и  набросился  на
него. Зубами и острыми как бритва когтями он раздирал нежный собачий  нос.
Несмотря на это, боевой задор не пробудился в Мики, и он, наверное, просто
ушел бы, но тут зубы Учака впились в его плечо. С рычанием Мики  попытался
высвободиться, но Учак не ослабил хватки. Тогда клыки Мики  сомкнулись  на
шелковистом затылке пекана. Когда он их разжал, Учак был уже мертв.
   Мики пошел прочь, не испытывая никакого торжества. Он одолел врага,  но
победа не  принесла  ему  удовлетворения.  Мики,  молодой  одичавший  пес,
испытывал то же чувство, которое нередко сводит с ума людей. Он был один в
огромном пустом мире - чужой для всех. Он изнывал  от  желания  предложить
кому-нибудь свою дружбу и убеждался, что все живые  существа  либо  боятся
его, либо ненавидят. Он был  отщепенцем,  бродягой  без  рода  и  племени.
Конечно, он  не  сознавал  всего  этого,  но  им  тем  не  менее  овладело
безысходное уныние.
   Мики не стал возвращаться к себе в логово. Он  присел  на  задние  лапы
посреди небольшой поляны, прислушивался к звукам ночи  и  смотрел,  как  в
небе зажигаются звезды. Луна вставала рано, и когда над темными  вершинами
всплыл ее огромный красноватый диск,  словно  полный  таинственной  жизни,
Мики задрал морду и тоскливо завыл. Когда чуть позже он вышел  на  большую
гарь, там было светло как днем, так что за  ним  бежала  его  тень  и  все
предметы вокруг тоже отбрасывали тени.  И  тут  к  нему  с  ночным  ветром
донесся звук, который он уже много раз слышал прежде.
   Сначала он был очень далеким, этот звук, и слышался в  ветре  как  эхо,
как отзвук неведомых голосов. Уже сотню раз Мики слышал  его  -  охотничий
клич волчьей стаи. С тех пор как волчица Махигун располосовала ему плечо в
дни, когда он был еще доверчивым щенком, Мики  всегда  уходил  в  сторону,
противоположную той, где раздавался голос волчьей  стаи.  Он  испытывал  к
этому голосу почти ненависть. И все же это был голос его далеких  предков,
и он пробуждал в его душе странное, неодолимое волнение. И вот теперь  оно
властно заглушило в  нем  страх  и  ненависть.  Далекий  клич  обещал  ему
общество существ, похожих на него. Там, откуда доносились  волчьи  голоса,
его дикие сородичи бежали стаей, они бежали по двое и по  трое,  они  были
товарищами. Мики задрожал всем телом и испустил ответный вой, а потом  еще
долго тихонько поскуливал.
   Однако прошел час, а ветер больше не доносил до него  волчьих  голосов.
Стая повернула на запад, и ее  вой  затих  в  отдалении.  Озаренные  ярким
светом луны, волки пробежали мимо хижины метиса Пьерро.
   У Пьерро остался ночевать путешественник, направлявшийся в форт  О'Год.
Он увидел, как Пьерро перекрестился и зашептал слова молитвы.
   - Это бешеная стая, мосье, - объяснил  Пьерро.  -  Они  кесквао  уже  с
новолуния. В них вселились бесы.
   Он чуть-чуть приоткрыл  дверь  хижины,  и  они  ясно  расслышали  дикие
завывания. Когда Пьерро  захлопнул  дверь,  его  лицо  выражало  суеверный
страх.
   - Иногда зимой волки становятся такими... кесквао - бешеными, -  сказал
он, вздрогнув. - Три дня назад их в стае было двадцать, мосье.  Я  сам  их
видел и считал их следы. Но за эти дни те, кто сильнее, успели разорвать и
сожрать тех, кто послабее. Слышите, как они беснуются?  Объясните,  мосье,
почему это так? Почему зимой волки заболевают бешенством, когда для  этого
нет обычных причин - ни жары, ни испорченного мяса? Вы не знаете? Ну,  так
я скажу вам, в чем тут дело. Это не настоящие волки, а оборотни. В их тела
вселились бесы  и  не  оставят  их,  пока  они  все  не  погибнут.  Волки,
взбесившиеся во время зимних вьюг, мосье, всегда погибают. Вот  что  самое
удивительное - они всегда погибают.
   А стая бешеных волков от хижины Пьерро повернула на восток  к  большому
болоту, где на деревьях белели крестообразные зарубки, которыми  Жак  Лебо
отмечал границы своего охотничьего  участка.  Луна  освещала  четырнадцать
серых теней.  Конечно,  суеверная  выдумка  Пьерро  может  вызвать  только
улыбку, но тем не менее никто пока еще не может точно объяснить, почему  в
глухие  зимние  месяцы  той  или  иной  волчьей  стаей  иногда  овладевает
настоящее безумие. Возможно, все начинается  с  того,  что  в  такой  стае
оказывается  "дурной"  волк.  Известно,  что   "дурная"   ездовая   собака
набрасывается на своих товарищей без всякого повода и кусает их,  так  что
все они постепенно заражаются ее болезнью, и недавно еще  дружная  упряжка
превращается в скопище злобных и опасных зверей. Вот почему  опытный  каюр
предпочитает  поскорее  избавиться  от  такой  собаки  -  убивает  ее  или
прогоняет в лес.
   Волки, которые ворвались в охотничьи угодья Лебо, были красноглазыми  и
тощими. Бока у всех были располосованы, а у некоторых  в  пасти  клубилась
кровавая пена. Они бежали не так, как бегут волки, когда  они  гонятся  за
добычей. Они косились друг на  друга  со  злобой  и  недоверием,  трусливо
поджимали хвосты и выли свирепо и беспричинно, - их беспорядочные  бешеные
вопли совсем не походили на басовый охотничий клич стаи, идущей по  следу.
Едва они отдалились от хижины Пьерро настолько, что он перестал слышать их
вой, как один из них случайно задел соседа тощим серым плечом. Второй волк
обернулся и с молниеносной быстротой  "дурной"  собаки  в  упряжке  вонзил
клыки в шею первого. Если бы ночной гость Пьерро  мог  увидеть  их  в  эту
минуту, он и без объяснений понял бы, почему за три дня их  стало  уже  не
двадцать, а четырнадцать.
   Эти два волка свирепо сцепились, а остальные  двенадцать  остановились,
осторожно подобрались к месту схватки и сомкнулись вокруг дерущихся тесным
кольцом, точно зеваки, упивающиеся дракой двух пьяных. Из их  полуоткрытых
пастей капала слюна, они хранили угрюмое молчание - только щелкали зубы да
изредка слышалось глухое жадное повизгивание. И вот произошло то, чего они
дожидались, - один из дерущихся упал. Противник опрокинул его на спину,  и
наступил конец. Двенадцать волков сомкнулись над ним  и  разорвали  его  в
клочья,  как  и  рассказывал  Пьерро.  После  этого  оставшиеся  в   живых
тринадцать волков побежали дальше по охотничьему участку Лебо.
   После часа нерушимой тишины Мики вновь услышал их голоса. За это  время
он уходил от леса все дальше и дальше. Большая  гарь  осталась  позади,  и
теперь  он  бежал  по  открытой  равнине,  пересеченной  крутыми   грядами
каменистых холмов и прорезанной у дальнего конца  широкой  рекой.  Равнина
казалась менее угрюмой, чем лес, и ощущение одиночества томило Мики не так
сильно, как час назад.
   И вот над равниной пронесся волчий вой.
   Второй раз за эту ночь Мики не бросился убегать, а застыл в ожидании на
вершине скалу, венчавшей не" большой холм. Она была такой узкой, что рядом
с ним лишь с трудом могла  бы  уместиться  другая  собака.  Внизу  во  все
стороны простиралась снежная  равнина,  призрачно-белая  в  свете  луны  и
звезд. Мики почувствовал неодолимое желание ответить своим диким  родичам.
Он задрал морду так, что его черный нос указывал прямо на Полярную звезду,
и из его горла вырвался протяжный вой. Однако вой этот  был  очень  тихим,
потому что, несмотря даже на гнетущее ощущение