,
чем даже Чэллонер, его хозяин.
   Минуту он лежал, вздрагивая всем телом,  а  потом  начал  спускаться  с
обрыва, как спускался бы к Чэллонеру - правда, с большей осторожностью, но
зато с жадным ожиданием и с томительной  радостью,  которую  не  могло  бы
пробудить в нем появление человека. Он был уже совсем близко  от  Махигун,
когда  она  наконец  заметила  его  присутствие.  Его  ноздри  были  полны
материнского запаха, он радовался... но и боялся. Однако это не был  страх
перед физической опасностью. Распластавшись на земле,  положив  голову  на
лапы, он заскулил.
   Волчица стремительно обернулась, обнажив острые клыки во всю их  длину.
Ее налитые кровью  глаза  горели  страхом  и  злобой.  Мики  не  успел  ни
пошевелиться, ни тявкнуть. С быстротой кошки отщепенка оказалась  рядом  с
ним. Ее клыки полоснули его один  раз,  и  она  скрылась.  Из  плеча  Мики
потекла кровь, однако не из-за боли он много минут лежал  неподвижно,  как
мертвый. На том месте, где стояла Махигун, все еще сохранился  материнский
запах. Но смутные воспоминания рассеялись. Древняя память умерла, когда он
глубоко вздохнул и взвизгнул от боли. Для него, как и для Неевы, больше не
существовало ни Чэллонера, ни матери. Зато ему остался весь мир! И в  этом
мире вставало солнце. Этот мир был пронизан и  напоен  дыханием  жизни.  А
рядом, совсем рядом благоухало сочное вкусное мясо.
   Мики жадно втянул ноздрями воздух. Потом он обернулся и увидел,  как  с
откоса на уступ кубарем скатилось толстое тельце Неевы, который  торопился
принять участие в пиршестве.



9

   Если бы Макоки, старый индеец из  племени  кри,  возивший  почту  между
Годс-Лейком и Черчиллем, узнал о злоключениях Мики и Неевы до той  минуты,
когда они до отвала наелись  нежным  жирным  мясом  затравленного  волками
молодого карибу, он, наверное, сказал бы, что их  взяла  под  свое  особое
покровительство Иску Вапу, которой в мире  добрых  духов  поручено  ведать
благополучием зверей, птиц и всех прочих тварей. Дело в  том,  что  Макоки
твердо верил в существование всяких лесных духов, так же  как  и  духов  -
хранителей его типи  [жилище  североамериканских  индейцев:  остроконечный
шалаш, крытый шкурами или корой]. И вокруг истории Мики и Неевы  он  сплел
бы чудесную сказку и рассказал бы ее маленьким детям своего  сына,  а  они
запомнили бы ее, а потом поведали бы собственным детям.
   Ведь дружба между черным медвежонком  и  щенком,  в  чьих  жилах  кровь
гончей маккензи смешалась с  кровью  эрдельтерьера  и  шпица,  была  вещью
неслыханной, и тем не менее Мики и Неева стали верными друзьями. И  Макоки
усмотрел бы в этом доказательство благожелательного внимания  к  ним  Иску
Вапу, с самого начала назначившей  для  них  особую  судьбу.  Именно  она,
сказал бы Макоки, повела Чэллонера по следу матери  Неевы  и  помогла  ему
убить  старую  медведицу;  именно  она  надоумила  его  связать  щенка   и
медвежонка одной веревкой, для того чтобы они, свалившись с его челнока  в
стремнину,  не  погибли,  а,  наоборот,  помогли  друг  другу  спастись  и
подружились. "Неева-павук" (два маленьких брата) - назвал бы их Макоки, и,
встретившись с ними, он  скорее  позволил  бы  отрубить  себе  палец,  чем
причинил бы  им  малейший  вред.  Но  Макоки  даже  не  подозревал  об  их
существовании, и в то утро, когда они пировали у туши  карибу,  он  в  ста
милях от места их пира торговался с белым путешественником, который  хотел
нанять его в проводники. Ему и в голову не пришло, что в эту  минуту  сама
Иску Вапу находилась возле него и готовила событие, которому было  суждено
сыграть значительную роль в жизни Неевы и Мики.
   Тем временем Неева и Мики уписывали мясо так, словно умирали с  голоду.
Они оба были на редкость практичными существами. Они не  задумывались  над
тем, что осталось в прошлом, и полностью отдавались настоящему.  Два  дня,
насыщенные горестными событиями  и  опасными  приключениями,  казались  им
долгими, как год. Неева все меньше и меньше тосковал по матери, а Мики как
будто вовсе не вспоминал хозяина, с которым разлучился так  недавно.  Зато
их память в мельчайших подробностях хранила все происшествия прошлой ночи:
их сражения не на живот, а на  смерть  с  огромными  совами,  их  бегство,
погоню волчьей стаи за молодым карибу и (это, конечно, помнил только Мики)
короткую страшную встречу с Махигун, злобной волчицей, изгнанной из  стаи.
Ее укус все еще жег плечо щенка. Но от этого  аппетит  Мики  нисколько  не
уменьшился. Испуская время от времени глухое рычание, он продолжал терзать
тушу, пока совсем не объелся.
   Тогда он сел на задние лапы и посмотрел  в  ту  сторону,  куда  убежала
Махигун. Он смотрел на  восток,  в  направлении  Гудзонова  залива,  -  на
огромную равнину  между  двумя  грядами  холмов,  густо  поросших  лесами,
которые утреннее солнце одевало золотом и багрянцем. Никогда прежде он  не
видел мир таким, каким увидел его теперь. Волки настигли карибу  у  самого
обрыва плоского холма, который выдавался из  черного  совиного  леса,  как
короткий толстый язык, и туша лежала на травянистом  уступе,  под  которым
начиналась равнина. С края этого уступа Мики глядел  вниз  и  дальше  -  в
неизмеримую даль, где расстилавшиеся перед ним чудеса постепенно сливались
в трепещущую солнечную дымку под  голубым  небом.  Он  видел  перед  собой
настоящий рай для зверья, суливший  им  с  Неевой  необыкновенно  приятную
жизнь, - сочные зеленые луга, рощи, похожие на ухоженные парки и у дальней
гряды  постепенно  сливавшиеся  в  один  густой  лес.  Пышно   разросшийся
кустарник пестрел всей роскошью ярких июньских красок, там и сям  сверкали
излучины ручьев, а в полумиле от  их  холма  блестело  озеро,  похожее  на
огромное зеркало в лиловато-зеленой оправе из елей и пихт.
   Где-то там  исчезла  волчица  Махигун.  Мики  подумал,  что  она  может
вернуться, и понюхал воздух,  стараясь  уловить  ее  запах.  Но  тоска  по
матери, которую пробудила в нем  Махигун,  рассеялась  бесследно.  Он  уже
начал улавливать всю глубину различия между собакой и волком.  Час  назад,
вдруг поддавшись иллюзии, что его мать еще может отыскаться, он принял  за
нее волчицу. Но теперь он разобрался в своей ошибке. Ведь еще чуть-чуть  -
и зубы Махигун прокусили  бы  его  плечо  или  перервали  сонную  артерию.
Тебах-Гон-Гавин (Единый великий закон) прочно  входил  в  его  сознание  -
неумолимый закон выживания лучше приспособленных. Жить - значило  бороться
за эту жизнь, убивать врагов, брать верх над всеми, у кого есть  лапы  или
крылья. И на земле, и в воздухе его подстерегала опасность. С тех пор  как
он потерял Чэллонера, только Неева  отнесся  к  нему  без  враждебности  и
принял его дружбу, - Неева, осиротевший медвежонок. И  Мики  повернулся  к
Нееве, который огрызался на пеструю сойку, кружившую над тушей  в  надежде
поживиться кусочком мясца.
   Еще четверть часа назад Неева весил фунтов  двенадцать,  но  теперь  он
потянул бы  не  меньше  пятнадцати.  Его  животик  раздулся,  как  набитый
саквояж, и, удобно расположившись на солнцепеке,  медвежонок  облизывался,
очень довольный собой и всем на свете. Мики  подскочил  к  нему,  и  Неева
испустил дружеское  ворчание.  Потом  он  перекатился  на  толстую  спину,
приглашая Мики  затеять  притворную  драку.  Он  впервые  выразил  желание
поиграть, и щенок с радостным тявканьем прыгнул на него.  Они  царапались,
кусались, боролись, сопровождая веселую возню грозным  рычанием  (Мики)  и
поросячьим похрюкиванием и  повизгиванием  (Неева).  В  конце  концов  они
оказались у самого края уступа  и  как  два  шара  покатились  по  крутому
травянистому откосу длиной  в  сотню  футов.  Неева  скатился  без  всяких
затруднений - такой он был толстый и круглый.
   Голенастому  же  худому  Мики  пришлось  туго:  он  летел   кувыркаясь,
вскидывая лапы в воздух, сворачиваясь в кольцо, и к тому моменту, когда он
шлепнулся на каменную россыпь у подножия откоса, он был совсем ошеломлен и
долго не мог перевести дух. Мики с  трудом  поднялся  на  ноги,  судорожно
глотая воздух. Несколько мгновений равнина и откос стремительно  вертелись
вокруг него. Затем он немного пришел в себя и увидел невдалеке Нееву.
   Неева  был  весь  захвачен  удивительно  приятным   открытием.   Черные
медвежата любят съезжать с гор не меньше, чем мальчишки, мчащиеся вниз  на
санках, или бобры, использующие вместо салазок собственные хвосты. И  вот,
пока  Мики  ждал,  чтобы  мир  окончательно  перестал   вертеться,   Неева
вскарабкался шагов на двадцать - тридцать вверх по  откосу  и...  скатился
вниз уже нарочно! Мики только пасть от изумления разинул.  А  Неева  снова
вскарабкался по откосу и  снова  скатился.  Тут  уж  Мики  вовсе  перестал
дышать. Пять раз на его глазах Неева взбирался шагов на тридцать  вверх  и
кувырком катился вниз. После пятого раза Мики кинулся на Нееву и задал ему
такую трепку, что они чуть было не подрались всерьез.
   Затем Мики начал обследовать подножие откоса, и Неева  послушно  плелся
за ним шагов сто, но потом взбунтовался и наотрез отказался  идти  дальше.
Неева, доживавший четвертый месяц своей полной волнений  юной  жизни,  был
твердо убежден, что природа создала его только  для  того,  чтобы  он  без
конца предавался удовольствию набивать себе живот. Он считал,  что  еда  -
единственная и всеобъемлющая цель медвежьего  существования.  В  ближайшие
несколько месяцев ему предстояло усердно трудиться на этом  поприще,  дабы
не посрамить чести своего  племени,  и  видимое  намерение  Мики  уйти  от
вкусной  жирной  туши  молодого  карибу  преисполнило   его   тревогой   и
возмущением. Неева сразу забыл про забавы и полез вверх по склону  уже  не
ради игры, а ради дела.
   Увидев,  куда  направился  медвежонок,  Мики  отказался  от  дальнейших
исследований и побежал за товарищем.  Они  взобрались  на  уступ  шагах  в
двадцати от туши и из-за кучи больших камней поглядели на свое  мясо.  То,
что они увидели, на мгновение парализовало их: тушу терзали  две  огромные
совы! Мики и Неева приняли этих птиц за  чудовищ,  которые  накануне  чуть
было не разделались с ними в лесной чаще. На самом же  деле  эти  совы  не
принадлежали к племени ночных разбойников, как Ухумисью.  Это  были  белые
совы, отличающиеся от всех остальных своих сородичей тем, что  и  в  яркий
солнечный день они видят не хуже самых зорких  ястребов.  Миспун,  большой
самец, был весь  бел  как  снег.  Перья  его  подруги,  которая  несколько
уступала ему в величине, заканчивались коричневато-серой каймой, а  головы
обоих казались особенно страшными, потому что были совершенно  круглыми  и
не завершались ушами-кисточками. Миспун, наполовину прикрывая тушу  Ахтика
развернутыми крыльями, рвал мясо мощным клювом с такой свирепой жадностью,
что звуки его пиршества доносились даже туда, где прятались Неева и  Мики.
Невиш, подруга Миспуна, почти  совсем  засунула  голову  в  брюхо  Ахтика.
Медвежонок и намного  старше  Неевы,  наверное,  испугался  бы,  увидев  и
услышав их. Неева притаился за камнем, высунув  из-за  него  только  самый
кончик носа.
   В горле Мики поднялось глухое рычание.  Но  он  сдержался  и  припал  к
земле. В нем снова забушевала кровь  его  отца,  могучего  охотника.  Туша
принадлежала ему, и он готов был с боем отстаивать  свои  права.  А  кроме
того, разве он не вышел победителем из схватки с большой совой в лесу?  Но
ведь здесь их было две! А потому он не сразу вскочил  на  ноги,  и  за  те
несколько секунд, которые он  колебался,  на  сцене  неожиданно  появилось
новое действующее лицо.
   Он увидел, что из низкой поросли кустов в дальнем конце уступа выползла
Махигун, волчица-отщепенка. Худая  как  скелет,  красноглазая,  она  серой
свирепой тенью скользнула через открытое пространство. Ее  пушистый  хвост
был злобно поджат и почти волочился по траве.
   Надо отдать ей справедливость, совы нисколько не  пугали  Махигун.  Она
кинулась на Миспуна, рыча и щелкая  клыками  так  яростно,  что  Мики  еще
плотнее прижался к земле.
   Зубы Махигун легко прорвали четырехдюймовую броню из перьев, защищавшую
Миспуна. Он был захвачен врасплох, и его круглая голова была  бы  откушена
напрочь прежде, чем он успел бы дать бой, но ему на помощь  пришла  Невиш.
Вся перепачканная кровью Ахтика, она бросилась на Махигун с пронзительным,
каким-то чихающим криком, не похожим на крик ни  одного  живого  существа.
Она вонзила в спину волчицы клюв и когти,  и  Махигун,  невольно  отпустив
Миспуна, яростно повернулась к новому врагу. Миспун получил передышку,  но
Невиш заплатила за нее  дорогой  ценой:  первый  же  удар  длинных  клыков
волчицы оказался удачным, и одно огромное крыло Невиш  было  в  буквальном
смысле слова оторвано от ее тела. Хриплый  крик  боли,  который  испустила
Невиш, сказал Миспуну, что его подруга погибает. Он взмыл  в  воздух  и  с
такой силой обрушился на Махигун, что она не удержалась на ногах и упала.
   Гигантская сова запустила когти ей  в  брюхо  и  принялась  терзать  ее
внутренности яростно и упрямо. И Махигун  почувствовала,  что  эта  цепкая
хватка несет ей смерть. Она бросилась на спину  и  принялась  кататься  по
земле, рыча и лязгая зубами  в  попытке  избавиться  от  кривых  кинжалов,
которые все глубже впивались в ее живот. Но Миспун не разжимал когтей. Она
подминала его под себя, а он хлопал  могучими  крыльями  и  только  крепче
сжимал когти, не расслабив их даже в миг  своей  гибели.  Рядом  на  земле
умирала его подруга. Из ее ран хлестала кровь, но и совсем  обессилев  она
все еще пыталась помочь Миспуну. А он умер как герой, так  и  не  выпустив
волчицы.
   Махигун с трудом дотащилась до кустов. Там ей в  конце  концов  удалось
сбросить с себя мертвое тело большой совы. Но в ее животе  зияли  глубокие
раны. Из них струилась кровь, и волчица ушла в  чащу,  оставляя  за  собой
алый след. Через четверть мили она легла на землю под  карликовой  елью  и
несколько минут спустя вздохнула в последний раз.
   Нееве и Мики, особенно последнему, эта жестокая битва многое рассказала
о мире, в котором они жили теперь, постепенно  понимая  его  все  яснее  и
яснее. Они  обогатили  сокровищницу  своего  опыта,  дополнявшего  древние
инстинкты и наследственные свойства. Они  умели  охотиться,  чтобы  добыть
себе еду: Неева ловил своих жуков, лягушек и шмелей, Мики поймал  кролика.
Им уже пришлось драться, спасая свою жизнь. Смерть не раз подстерегала их.
Но разыгравшаяся на их глазах схватка и ее мрачное завершение показали  им
жизнь с новой, еще неведомой им стороны.
   Прошло много минут, прежде чем Мики подошел к Невиш и  обнюхал  мертвую
сову. Теперь у него не возникло желания трепать и рвать ее перья с детской
свирепостью и торжеством. Гибель большой птицы принесла ему новые знания и
научила новым хитростям и повадкам. Судьба Миспуна и его подруги  показала
Мики, как важно всегда быть осторожным и уметь бесшумно двигаться. Ведь он
уже понял, что в этом мире есть много существ, которые его не боятся и  не
побегут от него. Он утратил  свое  высокомерно-презрительное  отношение  к
крылатым созданиям, он постиг, что земля вовсе не была создана ради него и
для него, и чтобы уцелеть, он должен будет драться,  как  дрались  совы  и
Махигун.  Недаром   предки   Мики   были   закаленными   бойцами   и   его
генеалогическое древо восходило к волкам.
   Неева извлек из  случившегося  совсем  иной  урок.  Его  сородичи  были
миролюбивы и если дрались, то только между собой.  Они,  как  правило,  не
охотились на других лесных зверей, и ни один лесной зверь не  охотился  на
них. Объяснялось это естественным  положением  вещей:  просто  в  обширных
владениях взрослого черного медведя не нашлось  бы  зверя  другой  породы,
способного победить его в открытом бою - это  не  по  силам  даже  волчьей
стае. Поэтому из гибели Махигун и двух  сов  Неева  не  почерпнул  никаких
полезных сведений о том, как следует вести драку. Но  зато  он  еще  яснее
понял пользу осторожности. Главным же для него было то, что ни Махигун, ни
совы больше уже не могли покушаться на тушу. Его ужин остался цел.
   Медвежонок продолжал прятаться, пока Мики обследовал поле  боя,  и  его
круглые глазки зорко смотрели по сторонам, не появится ли еще какой-нибудь
враг. А Мики от тела Невиш перешел к Ахтику, а потом  принялся  обнюхивать
след Махигун, который привел его к кустам. Там он увидел Миспуна. В  кусты
он углубляться не стал, а вернулся к Нееве, который к этому времени решил,
что уже можно, ничего не опасаясь, выйти из-за спасительного камня.
   До вечера Мики раз пятьдесят бросался защищать их  мясо.  Больше  всего
забот причиняли ему большеглазые, крикливые кукши. Канадские  сойки  почти
не уступали им в назойливости. Дважды к туше подкрадывался маленький серый
горностай, с глазками, как два крохотных рубина. Мики кидался  на  него  с
такой яростью, что третий раз он вернуться  не  рискнул.  К  полудню  тушу
высмотрели или почуяли вороны и принялись кружиться над ней,  ожидая,  что
Мики  и  Неева  куда-нибудь  уйдут.  Обманувшись  в  своих  надеждах,  они
расселись на вершинах ближайших деревьев  и  начали  хрипло  и  возмущенно
каркать.
   Наступили сумерки, но волки к туше не вернулись.  Дичи  было  много,  и
стая, хозяйничавшая в здешних  местах,  охотилась  в  эту  ночь  дальше  к
западу. Раза два до Мики и Неевы издали доносился ее охотничий клич.
   И  всю  звездную   светлую   ночь   щенок   и   медвежонок   сторожили,
прислушивались, иногда ненадолго засыпали. Едва забрезжил  серый  рассвет,
они вновь принялись за еду.
   Если бы эту историю рассказывал старый Макоки из племени кри, он в этом
месте снова не преминул бы указать, что Мики и Неева находились под особым
покровительством Иску Вапу. Ибо день  сменялся  ночью,  а  ночь  сменялась
днем, и Мики с Неевой удивительно окрепли и даже словно выросли  благодаря
тому, что постоянно наедались до отвала.  На  четвертый  день  Неева  стал
таким  толстым  и  гладким,  что  казался  в  полтора  раза  больше   того
медвежонка, который свалился  с  носа  челнока  в  порожистую  реку.  Мики
утратил  свою  костлявость.  Его  ребра  уже  нельзя  было,  как   прежде,
пересчитать с расстояния в два шага. Грудь у  него  стала  шире,  ноги  не
производили такого неуклюжего впечатления. Челюсти его окрепли, потому что
постоянно грызли кости карибу. И по мере того как увеличивались его  силы,
уменьшалась его щенячья любовь к  играм  и  росло  беспокойное  стремление
начать  самостоятельную  охоту.  На  четвертую  ночь  он   снова   услышал
отрывистый охотничий клич волков и почувствовал  неизъяснимое  томительное
волнение.
   Для Неевы быть толстым, быть веселым и быть довольным означало  одно  и
то же. Пока можно было кормиться у туши, его вовсе  не  тянуло  уходить  с
уступа. Два-три раза в день он спускался к ручью напиться, и каждое утро и
каждый день - особенно ближе к закату - он  несколько  раз  скатывался  со
склона. Вдобавок ко всему этому он завел привычку спать  после  полудня  в
развилке молодого деревца.
   Мики не видел в кувырканий вниз с обрыва ни  смысла,  ни  удовольствия,
лазать на деревья он тоже не умел,  а  потому  начал  все  больше  времени
тратить на обследование подножия гряды. Он предпочел бы, чтобы Неева ходил
вместе с ним. Каждый раз, перед тем как отправиться в такую экспедицию, он
долго пытался заставить Нееву слезть с дерева или пускал в  ход  отчаянные
усилия, чтобы увести его с собой, когда  медвежонок  по  уже  протоптанной
тропке отправлялся к ручью или возвращался обратно. Тем  не  менее  одного
этого упрямства Неевы было бы недостаточно, чтобы их поссорить.  Мики  был
слишком привязан  к  медвежонку,  чтобы  сердиться  на  него  из-за  таких
пустяков. А если бы дело дошло до решительной  проверки  и  Неева  всерьез
поверил бы, что Мики сейчас уйдет и не вернется, он,  конечно,  отправился
бы вместе с ним.
   Первое настоящее