койная тоска, похожая на ту, которая  томила  его
накануне возле палатки Чэллонера. Но в чем-то она была иной. Он бежал  всю
ночь напролет. Он покорился властному зову. А теперь, когда цель была  уже
совсем близка, его охватил страх. Он не  знал,  какой  прием  ждет  его  в
хижине. Ведь Нанетта позволила увести его... Может быть, он ей  больше  не
нужен?
   Мики замедлил шаг. Часа через три его чуткие ноздри уловили запах дыма.
До хижины Нанетты и малышки оставалось  не  более  полумили.  Но  Мики  не
побежал  напрямик,  а  по-волчьи  описал  большой  полукруг  и   осторожно
подкрался к маленькой вырубке,  на  которой  несколько  недель  назад  ему
открылся новый мир. Вот клетка  из  березовых  жердей,  сколоченная  Жаком
Лебо, чтобы держать его в неволе. Дверца клетки была  открыта.  Ее  открыл
Дюран, чтобы тайком увести его. Мики увидел утоптанный снег на том  месте,
где он прыгнул на грудь своего мучителя. И заскулил.
   Он посмотрел на дверь хижины. Она  тоже  была  приотворена,  но  он  не
заметил внутри никакого движения. Однако  обоняние  заверило  его,  что  в
хижине живут. К тому же из трубы  валил  дым.  Мики,  понурившись,  побрел
через вырубку. Всем своим видом он выражал смиренную мольбу о прощении. Он
словно просил  Нанетту  не  прогонять  его,  даже  если  он  в  чем-нибудь
провинился перед ней.
   Мики приблизился к двери и заглянул внутрь. Комната была пуста. Нанетты
в ней не было. Но тут его уши  стали  торчком,  а  тело  напряглось  -  он
услышал веселое воркование. Оно доносилось  из  колыбели.  Мики  судорожно
вздохнул, негромко взвизгнул, постукивая когтями, прошел  по  половицам  и
заглянул в колыбель. Там лежала малышка. Мики  тихонько  лизнул  маленькую
ручонку горячим языком - всего один раз, а потом опять глубоко вздохнул  и
растянулся на полу.
   Затем Мики услышал шаги. В хижину вошла Нанетта с одеялами в руках. Она
отнесла их в чуланчик, вернулась в комнату и только тут увидела Мики.  Она
вздрогнула и  остановилась  как  вкопанная.  Но  через  секунду,  негромко
вскрикнув, она уже кинулась к нему, и он снова  почувствовал  ее  руки  на
своей шее. Тогда он заскулил, как щенок, и сунул морду  ей  под  мышку,  а
Нанетта смеялась сквозь слезы, а малышка в колыбели радостно попискивала и
высоко задирала ножки, обутые в крохотные мокасины.
   "Ао-у тап-ва-мукун" ("Когда уходит  злая  беда,  приходит  счастье")  -
гласит поговорка  индейцев  кри.  А  для  Нанетты  смерть  ее  мужа  стала
избавлением от самой злой  беды.  Теперь,  когда  ей  уже  не  приходилось
ежеминутно опасаться тяжелых кулаков и дубинки, она вся  словно  расцвела.
Загнанное, боязливое выражение исчезло из ее темных глаз. Теперь они сияли
и лучились. К ней  вернулась  ее  юность,  освобожденная  от  невыносимого
гнета. Нанетта была счастлива. Она радовалась тому, что с ней - ее  дочка,
она радовалась свободе, радовалась солнцу и звездам и с надеждой  смотрела
в будущее.
   Вечером, когда она перед сном распустила волосы, Мики тихонько  подошел
к ней. Ему нравилось тыкаться носом в эти мягкие пушистые кудри, нравилось
класть голову ей на колени и прятаться за их блестящим пологом. А  Нанетта
крепко обняла его, как обнимала дочку. Ведь  это  Мики  невольно  послужил
причиной того, что она снова обрела жизнь, надежду, радость.  Гибель  Лебо
была справедливым воздаянием, и повинен в ней был только он сам.
   А на следующий вечер, когда Нанетта причесывалась перед сном, в  хижину
вошел Чэллонер, и когда он увидел ее сияющие  глаза  и  волну  шелковистых
кудрей, у него словно земля ушла из-под ног,  и  он  понял,  что  вся  его
прошлая жизнь была только прологом к этой



23

   После того как в хижине Нанетты Лебо  появился  Чэллонер  счастье  Мики
стало уже совсем безоблачным. Он, разумеется, не анализировал, почему  ему
так хорошо, и ничего не опасался в будущем. Мики жил только настоящим, а в
этом настоящем три существа, которых он любил сильнее всего на свете, были
вместе, были рядом с ним, а больше ему ничего не  требовалось.  И  тем  не
менее где-то в  глубинах  его  памяти,  надежно  хранившей  все  важнейшие
события, которые  ему  довелось  пережить,  таился  образ  Неевы,  черного
медвежонка. Мики не забыл Нееву, своего друга,  своего  брата,  дравшегося
бок о бок с ним, когда они встречали опасных врагов. И  время  от  времени
ему вспоминалась холодная, занесенная снегом пещера у вершины  каменистого
холма, пещера, в которой Неева погрузился в таинственный беспробудный сон,
почти не отличимый от смерти. Но жил Мики настоящей минутой.  Дни  шли  за
днями, а Чэллонер все еще не покидал вырубки, да и  Нанетта  не  уехала  в
Форт О'Год с  помощником  Макдоннелла.  Индеец  вернулся  один  и  передал
фактору письмо от Чэллонера, в котором сообщалось, что девочка  кашляет  и
Нанетта боится пускаться в дальний путь, пока стоят  такие  морозы.  Кроме
того, он просил прислать ей некоторые припасы.
   Хотя  в  первых  числах  января  действительно  ударили  лютые  морозы,
Чэллонер по-прежнему жил в палатке на опушке, шагах в  ста  от  хижины,  и
Мики то навещал своего первого хозяина, то отправлялся в гости к  Нанетте.
Это были самые счастливые дни в его жизни. Ну, а Чэллонер...
   Мики видел все, что происходило, но понять смысл происходящего  он  был
не способен. Прошла неделя, затем вторая, и  в  глазах  Нанетты  появилось
особое сияние, которого Мики никогда прежде в них не замечал. Изменился  и
ее голос - он стал каким-то особенно задушевным и милым.
   А потом настал день, когда Мики, лежавший возле колыбели, поднял голову
и увидел, что его хозяин обнимает Нанетту и что-то говорит ей, а  ее  лицо
озаряет невыразимая радость.  Мики  смотрел  на  них  с  недоумением.  Это
недоумение возросло еще больше, когда Чэллонер отошел от Нанетты, нагнулся
над колыбелью и нежно взял малышку на руки, а Нанетта вдруг  закрыла  лицо
ладонями и расплакалась. В горле Мики поднялось глухое рычание, но  в  это
мгновение Чэллонер свободной рукой притянул к себе Нанетту, она обняла его
и малышку и что-то говорила сквозь слезы. Мики не понимал  ее  слов  -  он
вообще ничего не понимал, но он чувствовал, что сейчас не время рычать или
бросаться  к  ней  на  помощь.   Его   охватило   необъяснимое   радостное
возбуждение, но он сдерживал его и только смотрел  во  все  глаза.  Минуту
спустя Нанетта опустилась на колени и крепко обняла его за шею, как только
что обнимала Чэллонера, а Чэллонер  приплясывал  с  малышкой  на  руках  и
весело ей что-то растолковывал. Потом и он сел на пол рядом с Мики.
   - Мики, старина! Я теперь семейный  человек,  слышишь?  -  торжественно
объявил он.
   Мики попытался понять - и не смог.
   Вечером за ужином Чэллонер и  Нанетта  болтали  и  смеялись,  как  двое
счастливых ребятишек. Мики  не  спускал  с  них  глаз,  все  еще  стараясь
разобраться, что с ними происходит, - и не понимал.
   Перед тем как уйти в  свою  палатку  на  опушке  леса,  Чэллонер  обнял
Нанетту и поцеловал ее, а она прижала ладошку к  его  щеке,  засмеялась  и
чуть было снова не расплакалась от радости.
   И тут Мики понял: к обитателям хижины пришло счастье, только и всего.
   Теперь, когда в его мире окончательно воцарились радость и спокойствие,
Мики снова занялся охотой. Вновь он услышал властный призыв лесных троп  и
начал уходить от хижины все дальше и дальше. Он опять  обследовал  капканы
Лебо. Но они давно захлопнулись, и некому было  ставить  их  заново.  Мики
почти утратил свою былую недоверчивую осторожность. Он потолстел и  больше
уже не чуял надвигающейся опасности  в  каждом  порыве  ветра.  На  третью
неделю пребывания Чэллонера в хижине, в тот  самый  день,  когда  внезапно
потеплело и два месяца лютых морозов подошли к концу, Мики в добрых десяти
милях от хижины наткнулся на ловушку, которую Лебо поставил,  рассчитывая,
что в нее попадет рысь. Это было бревно, подвешенное так, что  оно  должно
было упасть, стоило только дернуть приманку. Но  никто  не  прикоснулся  к
куску мяса, и оно промерзло насквозь и стало твердым как камень.  Мики  из
любопытства обнюхал приманку. Он больше ничего  не  опасался.  Он  уже  не
ощущал повсюду присутствия постоянной неведомой угрозы. И вот Мики  куснул
приманку. Потом с силой рванул - и бревно с грохотом упало ему  на  спину.
Чудом его позвоночник остался цел. Почти  сутки,  превозмогая  боль,  Мики
вновь и вновь пытался выбраться из-под бревна, придавившего его к земле. В
конце концов ему это удалось. Еще накануне, когда потеплело, начал  падать
мягкий снежок, который  быстро  занес  все  лесные  тропы.  Мики  полз  по
нетронутой белой пелене, оставляя за собой широкий  след,  точно  выдра  в
прибрежном иле. Задние лапы у него отнялись, хотя хребет и не был перебит.
Но он слишком долго пролежал под тяжелым бревном, чтобы это  могло  пройти
безнаказанным,  -  вся  задняя  часть  туловища   у   него   была   словно
парализована.
   Мики пополз по  направлению  к  хижине,  но  каждое  движение  вызывало
мучительную боль, и он полз так медленно, что за час  удалился  от  бревна
меньше чем на четверть мили. До наступления ночи он  прополз  меньше  двух
миль! Мики забился под куст и пролежал под ним до зари,  а  потом  и  весь
следующий день. Когда занялось новое утро (шли уже четвертые сутки с  того
момента, как он отправился на эту роковую охоту), Мики  почувствовал,  что
боль в спине как будто уменьшилась. Однако стоило ему проползти  несколько
шагов, как силы совсем его покидали. И тут ему вдруг  улыбнулась  удача  -
после полудня он наткнулся на тушу карибу, полуобглоданную  волками.  Мясо
замерзло, но Мики принялся грызть его с жадностью.  Потом  он  заполз  под
кучу валежника и пролежал там десять дней между жизнью и смертью. Если  бы
не туша карибу, конечно, Мики погиб бы. Но каждый день, а иногда  и  через
день он с трудом подползал к ней и проглатывал  несколько  кусочков  мяса.
Прошло почти две недели, прежде чем ноги  снова  начали  служить  ему.  На
пятнадцатый день он приплелся к хижине.
   Едва Мики вышел на вырубку, как  его  охватило  ощущение  беды.  Хижина
стояла на прежнем месте. Она как будто была совсем такой,  как  пятнадцать
дней назад. Но над трубой не вился дымок,  а  окна  заросли  густым  слоем
пушистого инея. Снег вокруг хижины был белым, как чистая простыня,  и  его
белизну не нарушал ни единый след. Мики нерешительно направился к двери. И
там тоже не было  следов.  Ветер  намел  у  порога  высокий  сугроб.  Мики
взвизгнул и заскребся в дверь. Ему ответила только тишина.  Из  хижины  не
донеслось ни единого звука.
   Мики вернулся в лес и начал ждать. Он ждал до вечера и время от времени
подходил к двери и вновь обнюхивал  ее,  проверяя,  не  ошибся  ли  он.  С
наступлением темноты он вырыл ямку в снегу возле двери и пролежал  в  этом
логовище всю ночь. Наконец занялся серый и унылый рассвет. Но из трубы  не
повалил дым,  и  за  бревенчатыми  стенами  по-прежнему  царила  нерушимая
тишина. Тогда Мики наконец понял, что Чэллонер, Нанетта и малышка покинули
хижину.
   Однако он не потерял надежды. Он перестал слушать под дверью  -  теперь
он ждал, что знакомые голоса донесутся до него откуда-нибудь из леса, и то
и дело обводил взглядом опушку. Он даже отправился на розыски и обследовал
лес то с  одной  стороны  хижины,  то  с  другой,  тщетно  принюхиваясь  к
нетронутому снегу и ловя ветер чуткими ноздрями. Под вечер, уныло  опустив
хвост, он затрусил в  чащу,  чтобы  поймать  на  ужин  кролика.  Поев,  он
вернулся к хижине и улегся спать в ту же ямку возле двери. Третий  день  и
третью ночь он тоже провел возле хижины и в эту третью ночь услышал волчий
вой, далеко разносившийся под чистым звездным небом. И впервые за все  это
время Мики завыл - тоскливо и жалобно. Он вовсе не  отвечал  волкам  -  он
звал хозяина, Нанетту и малышку, и в его голосе слышались горе и тоскливая
безнадежность.
   Никогда еще Мики не ощущал себя таким одиноким. И его  собачьему  мозгу
представлялось, будто все, что он видел и чувствовал в  течение  последних
недель, было сном, а теперь он очнулся и вновь обнаружил вокруг  себя  все
тот же враждебный лесной мир, полный опасностей и неизбывного одиночества,
- мир, где нет дружбы, а есть только  нескончаемая,  отчаянная  борьба  за
существование. Инстинкты, притупившиеся было за  время  его  пребывания  в
хижине, вновь обрели силу и остроту. Теперь его  опять  ни  на  минуту  не
оставляло волнующее ощущение постоянных опасностей, которые  грозят  тому,
кто бродит по лесу  в  одиночку,  к  нему  вернулась  осторожность,  и  на
четвертый день он уже крался по вырубке, как волк.
   На пятую ночь он не лег спать в ямке у двери, а ушел в лес и в миле  от
хижины отыскал подходящую для ночлега кучу бурелома. До  утра  его  мучили
тревожные сны. Но ему не снились Чэллонер, Нанетта и малышка или  драка  в
Форт О'Год и все то новое и непонятное, что он там видел. Нет, во  сне  он
бродил у каменистой вершины холма, занесенной глубоким снегом, и забирался
в темную, безмолвную пещеру. Вновь он старался разбудить  своего  брата  и
товарища по  летним  странствованиям  -  Нееву,  черного  медведя,  ощущал
теплоту его тела и слышал, как тот сонно ворчит, не желая  просыпаться.  А
потом он вновь пережил во сне схватку  среди  кустов  черной  смородины  и
вместе с Неевой улепетывал во весь дух от разъяренной  медведицы,  которая
вторглась в их овражек.
   Внезапно Мики проснулся - он весь дрожал, его мышцы были напряжены.  Он
зарычал, и в темноте его глаза горели, как два огненные шарика.  В  черной
яме под перепутанными ветками он тихонько и  призывно  заскулил,  а  потом
долго прислушивался, не ответит ли Неева.
   Еще целый месяц после этой ночи Мики рыскал  вблизи  хижины.  И  каждый
день он хотя бы один раз обследовал  вырубку,  а  иногда  забегал  туда  и
ночью. Но тем не менее его мысли все  чаще  занимал  Неева.  Начало  марта
ознаменовалось тики-свао - большой оттепелью.  Целую  неделю  солнце  ярко
сияло в безоблачном небе Воздух стал теплым, снег проваливался под ногами,
а на южных склонах холмов сугробы быстро таяли, растекаясь  стремительными
журчащими ручейками, или миниатюрными лавинами обрушивались  вниз  на  дно
оврагов. Мир был проникнут новым радостным возбуждением - близилась весна.
И в душе Мики начала медленно пробуждаться новая надежда,  рождавшаяся  из
новых впечатлений и нового зова инстинктов, - он вдруг  почувствовал,  что
Неева должен вот-вот проснуться.
   Эта мысль возникала у него, словно подсказанная кем-то со  стороны.  Об
этом пели ему ручейки, которые, журча, пробирались по  снегу  и  с  каждым
днем становились все шире и глубже,  об  этом  шептал  ему  теплый  ветер,
совсем не похожий на свирепые леденящие ветры зимы, об этом  говорили  ему
обновленные весенние запахи леса и сладкое благоухание оттаивающей  земли.
И он испытывал неодолимое возбуждение,  он  слышал  зов,  он  знал:  Неева
должен вот-вот проснуться.
   Мики ответил на зов - остановить его можно было бы, только пустив в ход
силу. Однако он не побежал к холму Неевы прямо, так, как побежал из лагеря
Чэллонера к хижине, где жила Нанетта с малышкой.  Тогда  он  твердо  знал,
куда и зачем бежит, - тогда его влекла ясная и легко достижимая  цель.  Но
теперь  манящий  зов  не  воплощался  в  реальные  образы.   Вот   почему,
направившись на запад, первые два-три дня Мики  петлял  по  лесу  и  часто
подолгу задерживался на одном месте. Затем  он  вдруг  решительно  побежал
прямо вперед и не останавливался, пока на рассвете пятого  дня  не  достиг
опушки  -  перед  ним  расстилалась  широкая  безлесная  равнина,  которую
пересекала гряда холмов. Мики сел и долго смотрел на равнину.
   Когда он продолжил путь,  образ  Неевы  в  его  мозгу  с  каждым  шагом
становился все более четким и ясным. Ему уже казалось, будто  он  ушел  от
этой гряды всего только накануне. Холмы тогда были засыпаны снегом и землю
окутывали серые страшные сумерки. А теперь  сугробов  почти  не  осталось,
солнце светило ярко, а небо снова было голубым.  Мики  продолжал  уверенно
бежать к знакомому холму - он  не  забыл  пути.  Особого  волнения  он  не
испытывал, потому что утратил ощущение времени. Он спустился с этого холма
вчера, а сегодня возвращается туда, что здесь особенного?
   Мики направился прямо к пещере,  вход  в  которую  уже  освободился  от
снега, сунул голову в отверстие и понюхал воздух. Ну и  лежебока  же  этот
черный лентяй! Подумать только - он все еще спит!  Мики  чувствовал  запах
Неевы, а прислушавшись, уловил даже звук его дыхания.
   Перебравшись через снежный вал, который намело в  устье  прохода,  Мики
уверенно прыгнул в темноту пещеры. Он услышал негромкое сонное фырканье, а
потом глубокий вдох и тут же чуть было не споткнулся о Нееву, который, как
оказалось, за зиму сменил постель. Неева снова фыркнул, и Мики  взвизгнул.
Он ткнулся мордой в новый весенний мех Неевы и ощупью добрался до его уха.
Всего-то один день прошел! И он прекрасно помнил все, что  было  накануне!
Поэтому он укусил Нееву за ухо и негромко залаял - Неева всегда  прекрасно
понимал этот басистый отрывистый лай.
   "Проснись же, Неева! - словно говорил он. - Проснись! Снег  растаял,  и
погода прекрасная. Ну, проснись же!"
   И Неева сладко потянулся и широко, от всей души зевнул.



24

   Мешеба, старый индеец кри, сидел на  залитом  солнцем  камне  на  южном
склоне холма, откуда  была  хорошо  видна  вся  долина.  Мешеба,  которого
когда-то, в давние-давние дни, соплеменники прозвали Великаном, был  очень
стар. Он родился так давно,  что  в  книгах  факторий  Компании  Гудзонова
залива год его рождения не значился.
   Его лицо сморщилось и  побурело,  как  старая  оленья  кожа,  а  прямые
волосы, обрамлявшие смуглые впалые щеки, достигали плеч и  были  белы  как
снег. Руки у него были худые, и даже нос казался худым - это  была  худоба
глубокой  старости.  Но  его  глаза  все  еще  блестели,  как  два  темных
драгоценных  камня,  и  зоркость  их  оставалась  прежней,  нисколько   не
уменьшившись за без малого девяносто лет.
   Сидя на теплом камне, Мешеба внимательно оглядывал долину.  В  четверти
мили за его спиной стояла старая хижина, в которой он жил один. Зима  была
долгой и холодной, а потому,  радуясь  наступлению  весны,  старый  Мешеба
взобрался  на  холм,  чтобы  погреться  на  солнышке   и   посмотреть   на
пробуждающиеся леса. Уже около часа его взгляд блуждал  по  долине  словно
взгляд старого, умудренного опытом сокола. В дальнем конце  долины  темнел
старый лес из елей и кедров, между ним  и  холмистой  грядой  простирались
ровные луга, еще  покрытые  тающим  снегом,  среди  которого  проглядывали
ширящиеся пятна буровато-зеленой прошлогодней травы.  С  того  места,  где
сидел Мешеба, ему был хорошо  виден  крутой  холм,  далеко  вдававшийся  в
равнину в ста ярдах от него. Холм этот сам по себе не интересовал  старого
индейца, но он заслонял от его взгляда значительную часть долины.
   Весь этот час Мешеба просидел неподвижно, посасывая черную  трубку,  из
которой вился еле заметный сизый дымок. За  это  время  он  успел  увидеть
немало всякого зверья. В полумиле от его холма  из  леса  вышло  небольшое
стадо карибу, а потом скрылось в кустарнике совсем неподалеку от него.  Но
старый индеец не почувствовал былого охотничьего азарта, а  к  тому  же  в
хижине у него хранился достаточный запас свежего мяса.  Затем  он  заметил
вдалеке безрогого лося, такого нескладного и забавного  в  своем  весеннем
безобразии, что пергаментные  губы  Мешебы  на  мгновение  раздвинулись  в
веселой улыбке, и он негромко и одобрительно хмыкнул, - несмотря  на  свой
возраст, Мешеба полностью сохранил чувство юмора. Потом он увидел волка  и
два раза лисицу, а теперь его взгляд  был  устремлен  на  орла,  парившего
высоко над его головой. Орел представлял собой легкую  мишень,  но  старый
индеец ни за что на свете не стал бы с