н допустил, совсем  его  ошеломила  и  он  совершенно  не
представлял, где находится его мать. Позади него раздавался топот  Макуза,
и он испустил отчаянный вопль, исполненный ужаса и мольбы о помощи. Нузак,
любящая, мужественная мать, услышала этот вопль. Она вскочила на ноги -  и
как раз вовремя. Из-за камня, около которого она  спала,  выскочил  Неева,
точно черное пушечное ядро, а в десяти шагах за ним бежал,  настигая  его,
Макуз. Уголком глаза Неева заметил мать, но с разгона  проскочил  мимо.  И
тут Нузак бросилась на Макуза. Как регбист,  прорывающийся  с  мячом,  она
всем весом своего тела ударила старого разбойника в ребра, и  два  медведя
покатились по  земле  в  схватке,  которая  Нееве  показалась  чрезвычайно
увлекательным и чудесным зрелищем.
   Он остановился и начал наблюдать поединок своей матери с  Макузом.  Его
выпуклые, как две луковички, глаза весело блестели.  Все  утро  он  жаждал
подраться, но то, что он увидел теперь, ввергло его в настоящий  столбняк.
Два медведя сцепились в смертельном объятии: они ревели, драли друг  друга
когтями и зубами, расшвыривая камешки и землю. Сначала  преимущество  было
на стороне Нузак: ее первый натиск оглушил Макуза, и теперь она  стертыми,
сломанными зубами сжимала его горло, а мощными когтями  задних  лап  рвала
его шкуру, так что по бокам старого злодея ручьями  стекала  кровь,  и  он
ревел,  как  задыхающийся  бык.  Неева  понял,  что   его   преследователю
приходится туго, и, возбужденным визгом подбодряя мать в надежде, что  она
задаст старому Макузу хорошую трепку, он подбежал к месту схватки, сморщил
нос, с яростным рычанием оскалил зубы и принялся возбужденно  приплясывать
в  пяти  шагах  от  дерущихся,  -  дух  Суминитика  гнал  его  в  бой,  но
одновременно ему было страшно.
   Затем в положении бойцов  неожиданно  произошла  перемена,  и  Неева  в
растерянности понял, что начал  торжествовать  слишком  рано.  Макуз,  как
самец, естественно, был более опытен в драках: внезапно он вырвал горло из
челюстей Нузак, подмял ее под себя и, в свою очередь,  принялся  раздирать
ее бока с таким бешенством, что бедная старая медведица жалобно застонала,
и сердце Неевы оледенело от ужаса.
   Что испытывает маленький мальчик, видя, как его отец терпит  поражение?
Конечно, он бросится ему на выручку и пустит в ход первую  попавшуюся  под
руку палку. Всякий ребенок считает, что его родители - самые лучшие, самые
умные, самые сильные люди  на  свете.  А  в  Нееве  было  много  общего  с
человеческими детенышами. Чем  громче  вопила  его  мать,  тем  острее  он
ощущал, что происходит неслыханная катастрофа. А если  старость  и  лишила
Нузак былой силы,  мощь  ее  голоса  осталась  прежней,  так  что  ее  рев
разносился, наверное, на целую милю.  Неева  не  выдержал  -  ослепнув  от
ярости, он кинулся  вперед.  Совершенно  случайно  его  крепкие  маленькие
челюсти сомкнулись на пальце именно Макуза, а не Нузак, но палец этот  они
пронзили, как два ряда острых булавок. Макуз дернул лапой, но Неева только
крепче сжал челюсти. Тогда Макуз подогнул укушенную лапу и брыкнул ею  так
резко, что Неева, несмотря на  всю  свою  решимость  не  размыкать  зубов,
взлетел в воздух, точно камень, пущенный из пращи. Описав крутую дугу,  он
стукнулся о валун шагах в десяти от дерущихся и был настолько оглушен, что
несколько секунд никак не мог подняться на ноги. Наконец в глазах  у  него
прояснилось, он поглядел на мать и на Макуза, и его сердце снова  отчаянно
забилось.
   Макуз уже не дрался - он улепетывал с поляны во  все  лопатки,  заметно
припадая на заднюю лапу.
   Бедная старая Нузак  стояла  пошатываясь  и  глядела  вслед  убегающему
врагу. Она задыхалась, как загнанная лошадь. Ее пасть была широко открыта,
язык высунут. С ее боков на землю стекали струйки крови. Макуз умело измял
ее и искалечил. С первого взгляда можно было увидеть,  что  она  потерпела
решительное поражение. Но великолепное зрелище обращенного в бегство врага
заслонило  от  Неевы  все  остальное.  Макуз  позорно  покинул  поле  боя!
Следовательно, побежден  был  именно  он.  И,  ликующе  повизгивая,  Неева
кинулся к матери.



3

   Они стояли, облитые жарким солнцем июньского дня, и смотрели, как Макуз
торопливо взбирается на откос по ту сторону  речки.  В  эту  минуту  Неева
чувствовал себя старым закаленным бойцом, а вовсе не пузатым медвежонком с
круглой мордочкой, которому едва исполнилось четыре месяца и который весит
не четыреста фунтов, а всего девять.
   Однако после того как Неева сжал свирепыми зубками нежный палец Макуза,
прошло еще немало времени, прежде  чем  Нузак  настолько  отдышалась,  что
смогла издать глухое ворчание. Ее бока раздувались, как кузнечные мехи, и,
когда Макуз исчез в зарослях на  другом  берегу  речки,  Неева  присел  на
толстые задние  лапы,  насторожил  смешные  круглые  ушки  и  обеспокоенно
уставился на мать круглыми блестящими  глазами.  Нузак  с  хриплым  стоном
повернулась и медленно побрела  к  большому  валуну,  возле  которого  она
спала, когда ее разбудили панические вопли Неевы. Ей казалось, что все  ее
старые кости перебиты или вывихнуты. Она брела, хромая, припадая к земле и
постанывая, а позади нее по зеленой траве тянулись цепочки кровавых пятен.
Макуз отделал ее самым беспощадным образом.
   Нузак со стоном легла и поглядела на Нееву, словно говоря: "Если бы  не
твои проказы, старый разбойник не взбесился бы и ничего этого не произошло
бы! А теперь только погляди, что сталось со мной!"
   Молодой медведь быстро оправился бы  после  подобной  драки,  но  Нузак
пролежала без движения весь вечер и всю ночь. А такой красивой ночи  Неева
еще не видел. Теперь, когда  ночи  стали  теплыми,  он  полюбил  луну  еще
больше, чем любил солнце, потому что  по  своей  природе,  по  всем  своим
инстинктам был более ночным бродягой, чем дневным охотником.  Луна  встала
на востоке в  золотистом  ореоле.  Купы  елей  и  сосен  казались  темными
островками в море серебряного света, а речка, петляя  по  озаренной  луной
долине, блестела и прыгала по камням,  словно  живое  существо.  Но  Неева
хорошо запомнил преподанный ему урок, и, как ни манили его луна и  звезды,
он  только  теснее  прижимался  к  матери,  слушал  доносившийся  до  него
прихотливый хор ночных голосов и не двигался с места.
   Когда забрезжил рассвет, Нузак встала, тихим ворчанием приказала  Нееве
следовать за собой и начала медленно подниматься по  склону  к  озаренному
солнцем гребню. Ей вовсе не хотелось двигаться, но  где-то  в  глубине  ее
сердца прятался страх, что злобный старый Макуз вернется -  она  понимала,
что теперь он легко с ней справится,  а  потом  позавтракает  Неевой.  Вот
почему она принудила себя перебраться через  гребень,  пересечь  еще  одну
долину и сквозь узкую, похожую на дверь  расселину  выбраться  в  просторы
холмистой равнины, где среди еловых и кедровых  лесов  на  лугах  блестели
озера. Всю прошлую неделю Нузак неторопливо направлялась к одной из  речек
на этой равнине, а  теперь,  подгоняемая  маячившей  сзади  грозной  тенью
Макуза, она трусила без отдыха, и короткие толстые лапки Неевы подгибались
от усталости.
   До речки они добрались далеко за полдень, и Неева был так измучен,  что
еле взобрался на елку, на которую мать  послала  его  вздремнуть.  Отыскав
удобный развилок, он крепко  уснул,  а  Нузак  спустилась  к  воде,  чтобы
заняться рыбной ловлей.
   Речка  кишела   чукучанами   [североамериканская   пресноводная   рыба,
родственная нашему карпу; для метания икры чукучаны уходят в мелкие  речки
и ручьи], которые после метания икры не сумели выбраться через  отмели,  и
час спустя Нузак уже устлала  рыбами  весь  берег.  Когда  с  наступлением
сумерек Неева покинул свою воздушную колыбель, его ждал роскошный ужин,  а
сама Нузак успела наесться так, что стала похожа на бочку. Неева впервые в
жизни попробовал рыбу. И после этого  он  целую  неделю  наслаждался  этим
изысканным лакомством. Он ел рыбу утром, днем и вечером, а когда  был  уже
не в силах проглотить ни кусочка, то валялся на рыбах, как на  матрасе.  И
Нузак тоже обжиралась рыбой - казалось, шкура на ней вот-вот лопнет.  Куда
бы они ни шли, они несли с  собой  рыбный  запах,  который  день  ото  дня
становился все более резким, и потому все  больше  нравился  Нееве  и  его
матери. Неева опять начал походить на перезрелый стручок.  За  эту  неделю
рыбных пиршеств он прибавил три фунта. Сосать материнское молоко  ему  уже
больше не приходилось, потому что Нузак была слишком стара и молоко у  нее
совсем иссякло.
   Под вечер восьмого дня Неева и его мать улеглись  на  краю  травянистой
лужайки, чтобы  хорошенько  поспать  после  дневного  обжорства.  Во  всех
здешних местах не сыскать было медведицы счастливей старой  Нузак.  Теперь
ей уже не приходилось с утра  до  ночи  отыскивать  пищу  -  бочаги  речки
хранили неисчерпаемые запасы вкуснейшей еды, и никакой другой  медведь  не
посягал  на  ее  владения.  Она  полагала,  что  может   рассчитывать   на
безмятежное существование в своих богатых охотничьих угодьях,  пока  речка
не вздуется от летних гроз, а к тому времени должны были поспеть ягоды.  И
Неева, счастливый маленький гурман, сладко дремал рядом с ней.
   Но в этот самый день, освещенный лучами того же самого заката, милях  в
пяти-шести  ниже  по  речке  какой-то  человек,  стоя   на   четвереньках,
рассматривал полосу влажного песка. Его закатанные к самым  плечам  рукава
открывали темные от загара руки. Шляпы на нем не было, и вечерний  ветерок
взлохмачивал густую гриву белокурых волос, которые вот уже девять  месяцев
подравнивались только с помощью охотничьего ножа.
   С одного бока этого человека стояло жестяное ведро, а с другого,  глядя
на человека с неутолимым любопытством,  сидел  такой  некрасивый  и  такой
симпатичный щенок, какой только мог родиться от отца - гончей маккензи - и
матери, в жилах которой текла кровь эрдельтерьера и шпица.
   Результат подобного  смешения  мог  быть  лишь  просто  дворнягой.  Его
вытянутый на песке хвост был очень длинным, с  узлом  на  каждом  суставе;
лапы, крупные, точно ступни долговязого подростка, походили на миниатюрные
боксерские перчатки; голова у него была в три раза больше, чем  полагалось
бы по такому туловищу, а к тому же  на  помощь  природе  в  ее  творческих
усилиях пришел несчастный  случай,  лишивший  этот  шедевр  половины  уха.
Уцелевшая половина в эту минуту  стояла  торчком,  а  другое,  целое,  ухо
загибалось вперед, выражая неистовый интерес к тому, чем занимался хозяин.
Голову, лапы и хвост щенок унаследовал от отца  маккензи,  но  его  уши  и
худое поджарое тело  возникли  в  результате  битвы,  разыгравшейся  между
кровью шпица и кровью  эрдельтерьера.  Добавьте  ко  всему  этому  детскую
неуклюжесть, и вы получите такого щенка-дворняжку, какого нелегко отыскать
даже в трущобах большого города.
   Впервые за несколько минут хозяин нарушил молчание, и Мики завилял всем
телом, от кончика хвоста до кончика носа, в  восторге  от  того,  что  эти
слова были обращены непосредственно к нему.
   - Это медведица с медвежонком, Мики, можешь не  сомневаться,  -  сказал
хозяин. - И если я  хоть  как-то  разбираюсь  в  медвежьих  повадках,  они
провели тут добрую часть дня.
   Он поднялся на ноги, поглядел на сгущающийся сумрак у лесной  опушки  и
набрал в ведро воды. Последние лучи солнца на несколько секунд озарили его
лицо - волевое и веселое. Сразу было видно, что  в  этом  человеке  ключом
бьет радость жизни. А теперь к тому же  ему  в  голову  пришла  счастливая
мысль, и в его  глазах  сверкали  не  только  отблески  заката,  когда  он
добавил:
   - Мики, я везу тебя, нескладеныша, к моей девчушке,  потому  что  ты  -
неотполированный алмаз добродушия и красоты, и за это она непременно  тебя
полюбит. Уж это-то я знаю твердо, недаром она - моя сестра. Так вот:  если
вместе с тобой я прихвачу еще и медвежонка...
   Насвистывая, он понес ведро к еловой поросли шагах  в  сорока  от  них.
Мики следовал за ним по пятам.
   Чэллонер, недавно назначенный на одну из  факторий  Компании  Гудзонова
залива, устроил свой лагерь на берегу озера, неподалеку  от  устья  речки.
Это был самый простенький лагерь  -  заплатанная  палатка,  видавший  виды
челнок и кучка пожитков. Но взгляду опытного лесовика  стоянка  Чэллонера,
озаренная последними отблесками заката, оказала бы очень много. Он  увидел
бы снаряжение мужественного человека, который побывал на самом краю  света
и теперь возвращался с тем, что  еще  уцелело.  Чэллонер  испытывал  почти
дружескую теплоту к этим остаткам вещей, которые почти  год  помогали  ему
бороться с трудностями и лишениями. Челнок покоробился, был  в  нескольких
местах пробит и хранил следы многочисленных починок; бури  и  дым  костров
так вычернили палатку, что цветом она больше  всего  напоминала  древесный
уголь, а сумки для провизии были почти пусты.
   Над костром, к которому он вернулся с Мики, что-то ворчало и бурлило  в
котелке  и  на  сковородке,  а  рядом  с  костром,  в  помятой  и  кое-как
выправленной железной духовке, уже покрылся аппетитной коричневой корочкой
пресный хлебец из муки, замешанной на воде. В котелке бурлил  кофе,  а  на
сковороде дожаривалась рыба.
   Мики присел на костлявые задние лапы, упиваясь  благоуханием  рыбы.  Он
уже  давно  открыл,  что  предвкушение  еды  приносит  почти  столько   же
удовольствия, как и сама еда.  Щенок  внимательно  следил  за  Чэллонером,
завершавшим последние приготовления к ужину, и его глаза блестели, как два
рубина. Каждые две-три секунды он облизывался и сглатывал голодную  слюну.
Мики потому и получил свою кличку, что постоянно был голоден и  как  будто
ничуть не насыщался, каким бы обильным обедом его  ни  угощали.  Казалось,
живот его всегда был пуст, как барабан, а "мики" на языке индейцев  кри  и
значит "барабан".
   Когда они съели рыбу и хлебец, Чэллонер закурил трубку и  только  после
этого заговорил о своих намерениях.
   - Завтра я выслежу эту медведицу, - сказал он.
   Мики, который свернулся в клубок возле угасающих углей,  сильно  ударил
хвостом по земле, показывая, что он внимательно слушает.
   - Я думаю подарить девчушке не только тебя, а еще и медвежонка. Вот она
обрадуется!
   Мики снова забил хвостом, словно говоря: "Ну и отлично!"
   - Нет, ты только подумай! - продолжал Чэллонер, глядя через голову Мики
на родной дом, от которого его отделяла добрая тысяча миль. -  Прошло  уже
четырнадцать месяцев, и мы наконец возвращаемся к себе домой. Я и  тебя  и
медвежонка обучу всему, что положено, чтобы вы не  осрамились  перед  моей
сестричкой. Тебе это придется по вкусу, верно? Ты ее не знаешь, а то бы ты
сейчас не сидел, уставясь на меня, точно деревянная игрушка! И  где  тебе,
глупышу, вообразить, какая она красавица! Вот ты видел сегодняшний  закат?
Так она еще красивее, и я говорю это не потому, что она мне сестра. Хочешь
что-нибудь добавить, Мики? Нет? Ну, так позвольте пожелать  вам  спокойной
ночи. Пора и на боковую.
   Чэллонер встал и  потянулся  так,  что  у  него  затрещали  кости.  Его
переполняла радость бытия.
   Мики перестал стучать хвостом, тоже поднялся на свои неуклюжие  лапы  и
последовал за хозяином в палатку.


   Ранний летний серый рассвет  только-только  занимался,  когда  Чэллонер
вылез из палатки и раздул костер. Мики  выбрался  наружу  через  несколько
минут после хозяина, и тот обвязал его шею  истертой  веревкой,  а  другой
конец веревки обмотал вокруг молодого деревца и туго затянул узел.  Другую
такую же веревку Чэллонер привязал к углам продовольственной сумки,  чтобы
ее можно было надеть на плечи, как рюкзак. Едва небо  порозовело,  он  уже
отправился выслеживать Нузак и Нееву. Мики, обнаружив,  что  его  оставили
одного в лагере, отчаянно заскулил, и когда Чэллонер оглянулся, он увидел,
что щенок рвется с привязи так отчаянно, что то и дело  кувыркается  через
голову. Только отойдя на целую четверть мили,  Чэллонер  наконец  перестал
слышать протестующие вопли Мики.
   Чэллонер отправился на эту охоту  не  только  ради  удовольствия  и  не
только  потому,  что  ему  захотелось,  кроме  Мики,  обзавестись  еще   и
медвежонком. Запас мяса у него кончился, а медвежатина  в  эту  пору  года
бывает очень вкусной. А главное, ему совершенно необходимо было  пополнить
запас жира. Если удастся подстрелить эту медведицу, думал он, то до  конца
пути можно будет  не  тратить  времени  на  охоту,  а  это  сэкономит  ему
несколько дней.
   Только в восемь часов  Чэллонер  наконец  обнаружил  несомненно  свежие
следы Нузак и Неевы. У этого  мыска  Нузак  ловила  рыбу  дней  пять-шесть
назад, и накануне  они  вернулись  сюда,  чтобы  полакомиться  "дозревшей"
добычей. Чэллонер обрадовался. Он  не  сомневался,  что  найдет  медведицу
где-нибудь чуть выше по  речке.  Ветер  дул  ему  навстречу,  и  он  начал
осторожно пробираться вперед, держа ружье наготове. Он  шел  неторопливым,
ровным  шагом  около  часа,  внимательно  прислушиваясь  ко  всем  звукам,
доносившимся из зарослей перед ним, и стараясь не упустить в них ни одного
подозрительного движения. Время от времени он облизывал палец  и  поднимал
его вверх, проверяя, не переменил ли ветер направления.  В  сущности,  эта
охота не требовала особой  хитрости.  Все  и  так  складывалось  в  пользу
Чэллонера.
   Там, где долина  расширялась  и  речка  разбивалась  на  десяток  узких
рукавов, по песчаным и галечным отмелям лениво бродили Неева и  его  мать,
намереваясь наловить себе на завтрак раков. Мир  еще  никогда  не  казался
Нееве таким прекрасным. От солнечного тепла мягкая  шерсть  на  его  спине
распушилась, как у мурлыкающей кошки. Ему очень нравилось чавканье мокрого
песка под его подошвами и напевное щекотное журчание струй вокруг его лап.
Ему очень нравился сложный хор  звуков  вокруг  -  шелест  ветра,  вздохи,
доносившиеся с вершин елей и  кедров,  лепет  речки,  чириканье  воробьев,
перекличка певчих птиц и больше всего - негромкое ворчание матери.
   И на этих залитых солнцем отмелях Нузак  внезапно  почуяла  приближение
опасности. Весть о ней принес; переменивший направление  ветер,  -  старая
медведица уловила запах человека!
   Нузак тотчас застыла как каменное изваяние. Глубокий рубец на ее  плече
был памяткой о ране, которую она получила много лет назад, почти сразу  же
после того, как почуяла этот запах - запах единственного  врага,  которого
она боялась. Вот уже три года ее ноздри не улавливали его  присутствия,  и
она почти  забыла  о  существовании  этого  врага.  И  теперь  его  запах,
неожиданно принесенный ветром,  совсем  ее  парализовал  -  он  был  таким
сильным и страшным!
   Тут и Неева словно  почувствовал  близость  смертельной  опасности.  Он
застыл черным шариком на белом песке в двухстах  шагах  от  Чэллонера,  не
сводя глаз с матери, - его чуткий нос напряженно пытался опознать  угрозу,
которой был пронизан воздух.
   Затем раздался звук, какого он еще никогда  не  слышал:  оглушительный,
отрывистый треск, чем-то похожий на гром, и все-таки не гром, и тут же  он
увидел, что его мать подскочила на месте и тяжело осела на передние  лапы.
Затем она поднялась и испустила отчаянное протяжное "у-уф!", - он  никогда
не слышал этого сигнала, но понял, что она велит ему бежать со  всех  ног,
спасая жизнь.
   Подобно всем заботливым и  любящим  матерям,  Нузак,  забывая  о  себе,
думала только о том,  как  спасти  своего  детеныша.  Протянув  лапу,  она
внезапно толкнула Нееву, и он припустился бежать к лесу. Нузак побежала за
ним. Раздался второй выстрел, и над самой ее головой что-то пронзительно и
страшно свистнуло. Но Нузак не ускорила бега. Она держалась позади Неевы и
подгоняла его, а брюхо ее разрывала жгучая боль, словно  в  него  вонзался
раскаленный железный прут. Третья пуля  Чэллонера  зарылась  в  землю  под
лапой Нузак, когда они были уже у самой