трелять в  гордую  птицу:  они  были
давними знакомыми, и из года в год, когда наступала  весна,  Мешеба  видел
этого орла в солнечном небе. Поэтому он одобрительно хмыкнул, радуясь, что
Уписк не погиб во время зимних холодов.
   - Мы оба прожили долгую жизнь, Уписк, - пробормотал он, - и,  наверное,
нам суждено умереть вместе. Мы много раз встречали весну, и скоро для  нас
должна навеки настать черная, непроглядная зима.
   Индеец медленно отвел глаза от орла, и  его  взгляд  случайно  упал  на
крутой холм, заслонявший от него часть долины. Внезапно его сердце  сильно
забилось, он вынул трубку изо рта и уставился на холм неподвижным взглядом
каменной статуи.
   На плоском уступе, залитом солнечным светом, не более чем в  ста  шагах
от него, стоял молодой черный медведь. В ласковых лучах полуденного солнца
весенний мех медведя блестел как полированное черное дерево. Но  ошеломило
Мешебу  вовсе  не  внезапное  появление  медведя.  Нет,  старый  индеец  с
изумлением уставился на другого зверя, который стоял рядом с Вакайо, - это
был не другой медведь, а...  огромный  волк.  Медленным  движением  старик
поднял худую руку и  протер  глаза  в  полной  уверенности,  что  они  его
обманывают. За восемьдесят с лишним лет, которые он прожил в лесах, Мешеба
ни разу не видел,  чтобы  волк  и  медведь  дружили.  Природа  создала  их
заклятыми врагами, и  они  с  рождения  питают  друг  к  другу  неутолимую
ненависть. Вот почему Мешеба некоторое время думал, что у него  мутится  в
глазах. Но потом он убедился,  что  действительно  стал  свидетелем  чуда;
второй зверь повернулся к нему боком, и  у  старика  не  осталось  никаких
сомнений - это и в самом деле был  волк!  Широкогрудый,  крупнокостый,  он
доставал Вакайо, медведю, до плеча. Огромный волк, лобастый и...
   Сердце  Мешебы  снова  забилось  сильнее  -  он  посмотрел   на   хвост
таинственного зверя. У волка весной хвост бывает большим и пушистым,  а  у
этого зверя шерсть на хвосте была короткой и плотно прилегала к коже!
   - О-о! - пробормотал Мешеба еле слышно. - Это собака!
   Он начал тихонько отодвигаться назад, - со стороны могло бы показаться,
будто он  съеживается,  сохраняя  полную  неподвижность.  Его  ружье  было
прислонено к камню сзади, так, что он не мог до него сразу дотянуться.
   А в ста шагах от старого индейца  на  уступе  стояли  Неева  и  Мики  и
щурились от яркого солнца. Позади них темнело входное отверстие пещеры,  в
которой Неева проспал все зимние месяцы. Мики никак не мог разрешить  одну
непонятную загадку. Ему казалось, что он  оставил  лентяя  Нееву  спать  в
пещере только вчера, - долгая, тяжкая зима, которая принесла  ему  столько
испытаний, отодвинулась куда-то вдаль, словно ее и вовсе не было. И  вдруг
оказалось, что Неева за это короткое время ужасно вырос. Дело в  том,  что
все четыре месяца, которые Неева проспал, он продолжал расти и был  теперь
в полтора раза больше, чем осенью. Если бы Мики умел говорить на языке кри
и если бы Мешеба дал ему  время  изложить  свои  сомнения,  он,  вероятно,
произнес бы примерно такую речь:
   "Видите ли, мистер индеец, - сказал  бы  он,  -  этот  медвежонок  и  я
подружились, еще  когда  мы  были  совсем  малышами.  Человек  по  фамилии
Чэллонер связал нас одной веревкой, когда Неева - вот этот самый медведь -
был не больше вашей головы... Как мы царапались и кусались, пока не узнали
друг друга по-настоящему! Ну, а потом мы свалились в  реку  и  с  тех  пор
бродили по лесу вместе, как братья.  За  лето  у  нас  было  много  разных
приключений, и смешных и опасных, а когда настали  холода,  Неева  отыскал
вон ту дыру в земле и проспал, бездельник,  всю  зиму!  Про  то,  что  мне
довелось пережить за эту зиму, я говорить не  стану,  хотя  много  всякого
было! Ну, а как потеплело, я почувствовал, что Неева, пожалуй, выспался  и
пора бы ему, лежебоке, продрать глаза. Вот я и вернулся  сюда.  Теперь  мы
опять вместе. Только... объясните  мне,  пожалуйста,  одно:  почему  Неева
такой большой?"
   Возможно, Мики изложил бы свои мысли как-нибудь иначе,  но,  во  всяком
случае, в этот момент они  были  заняты  именно  неожиданным  превращением
Неевы из маленького медвежонка в большого медведя. Впрочем, Мешеба, вместо
того чтобы выслушивать его объяснения, все равно потянулся бы за ружьем. А
Неева тем временем, подняв коричневый нос, нюхал ветер и вскоре  уловил  в
нем какой-то неизвестный ему запах. Из  всех  троих  только  Неева  в  эту
минуту ничему не удивлялся. Когда  он  четыре  с  половиной  месяца  назад
погрузился в спячку, Мики был рядом с ним, и сегодня, когда он  проснулся,
Мики по-прежнему был рядом с ним. А они  с  Мики  и  до  этого  много  раз
засыпали бок о бок и, просыпаясь, вместе встречали новый день. Ведь  Неева
и не подозревал, что они  не  виделись  четыре  с  половиной  месяца;  ему
представлялось, что с того времени, как он заснул, прошла всего одна ночь.
   И Нееву теперь тревожил только непонятный  запах,  который  доносил  до
него теплый ветерок. Инстинктивно он почувствовал в этом  запахе  какую-то
угрозу  и  решил,  что  на  всякий  случай  им  будет  полезнее   убраться
куда-нибудь подальше от этого подозрительного места. Поэтому  он  затрусил
прочь, предупредив Мики тревожным "уф!". И  когда  Мешеба  выглянул  из-за
камня, рассчитывая  на  легкий  выстрел,  он  увидел,  что  странная  пара
исчезает среди деревьев. Почти не целясь, он поспешно выстрелил им вслед.
   Грохот выстрела и зловещий свист пули вызвали как у Неевы, так и у Мики
множество  страшных  воспоминаний;  Неева,  прижав  уши  и  выгнув  спину,
припустил своим особым галопом, и  почти  милю  Мики  приходилось  всерьез
напрягать силы, чтобы не отстать от  приятеля.  Затем  Неева  остановился,
тяжело переводя дух. Он ведь ничего не ел почти треть года, а кроме  того,
ослабел от долгой неподвижности, и такая пробежка чуть было не  прикончила
его. Прошло несколько минут, прежде чем он оправился настолько, что  сумел
фыркнуть. Мики использовал эти минуты  на  то,  чтобы  тщательно  обнюхать
Нееву от морды до хвоста. По-видимому, результат этого осмотра вполне  его
удовлетворил: кончив его, он заливисто затявкал и, забыв про  то,  что  он
уже совсем взрослый, принялся в неуемном восторге прыгать вокруг Неевы.
   "Зимой мне было очень трудно и грустно одному, и я страшно рад, что  мы
опять вместе, - говорили его буйные прыжки. - Ну, чем мы сейчас  займемся?
Пойдем поохотимся?"
   Видимо, Неева думал о том же самом, так  как  он  повернулся,  деловито
спустился  в  долину  прямо  к  небольшому  болотцу  и  начал  разыскивать
съедобные корни и траву. Роясь в земле, он добродушно похрюкивал, сов  сем
как тогда, когда был маленьким медвежонком. И Мики, рыскавший  поблизости,
почувствовал, что долгие месяцы одиночества и правда остались позади.



25

   Мики и Неева - особенно Неева - не видели ничего странного в  том,  что
они снова были вместе и что их дружба осталась такой же, какой была.  Хотя
за месяцы зимней спячки Неева сильно вырос,  его  воспоминания  и  образы,
жившие в его мозгу, не изменились. Ему не пришлось пережить ни  одного  из
тех ошеломительных событий, которые выпали этой  зимой  на  долю  Мики,  а
потому именно Неева воспринял возобновление их прежних отношений как нечто
само собой разумеющееся. Он продолжал усердно разыскивать съедобные корни,
как будто этих четырех с половиной зимних месяцев и вовсе не было, а когда
несколько утолил первый голод, то совсем как  прежде  оглянулся  на  Мики,
словно спрашивая, что они будут делать дальше.  И  Мики  тоже  вернулся  к
прежним привычкам с такой легкостью, как будто их разлука продолжалась  не
больше недели. Возможно, он попытался растолковать Нееве, что произошло  с
ним за эту зиму. Ему, конечно, хотелось рассказать своему другу о том, при
каких странных  обстоятельствах  он  встретил  Чэллонера,  своего  первого
хозяина, и как опять его потерял. И о том, как он познакомился с  Нанеттой
и ее дочерью, маленькой Нанеттой, и как провел с ними несколько  недель  и
полюбил их больше всего на свете.
   Вот почему его тянуло на северо-восток - туда,  где  стояла  хижина,  в
которой прежде жила  Нанетта  с  малышкой,  и  именно  к  этой  хижине  он
потихоньку вел Нееву в  первые  полмесяца  их  возобновившихся  совместных
странствований. Вперед они продвигались медленно, главным образом  потому,
что весенний аппетит Неевы был поистине неутолим, и девять десятых  своего
бодрствования  молодой   медведь   посвящал   насыщению,   в   невероятных
количествах пожирая съедобные корни, набухающие почки и траву.  А  Мики  в
течение первой недели не раз совсем отчаивался и  решал  навсегда  бросить
охоту: как-то он поймал пять кроликов, а  Неева  съел  из  них  четырех  и
захрюкал, свинья эдакая, требуя еще!
   Если Мики не переставал дивиться обжорству Неевы год  назад,  когда  он
был еще щенком, а Неева - маленьким медвежонком, то теперь он даже потерял
способность, удивляться, потому что, когда дело  доходило  до  еды,  Нееву
можно было  сравнить  только  с  бездонным  колодцем.  А  в  остальном  он
полностью сохранил свой добродушный нрав, и они по-прежнему часто затевали
веселую возню, хотя теперь силы их были далеко не равны - Неева весил чуть
ли не вдвое больше, чем Мики. Он очень быстро научился пользоваться  своим
преимуществом в весе: улучив момент,  он  внезапно  наваливался  на  Мики,
прижимал его к земле  всей  тяжестью  своего  толстого  мохнатого  тела  и
обхватывал передними лапами, так что  Мики  не  мог  пошевелиться.  Иногда
Неева, сжав Мики в могучем объятии, перекатывался с ним на  спину,  и  оба
рычали и рявкали, словно вели борьбу не на жизнь, а на  смерть.  Эта  игра
очень нравилась Мики, хотя верх в ней в  буквальном  смысле  слова  всегда
оставался за Неевой, но потом в один прекрасный день они затеяли возню  на
краю обрыва и в конце концов свалились на дно  оврага  лавиной  мелькающих
медвежьих и собачьих лап.  После  этого  Неева  надолго  оставил  привычку
кататься по земле, торжествуя победу над беспомощным противником. Впрочем,
если Мики надоедало играть,  ему  достаточно  было  куснуть  Нееву  своими
длинными клыками, и медведь тотчас отпускал его и быстро вскакивал с земли
- к зубам Мики он питал самое глубокое уважение.
   Однако больше всего Мики любил, когда Неева  затевал  драку,  встав  на
задние лапы, словно человек. Вот тогда они оба  отводили  душу.  Зато  его
по-прежнему выводила из себя манера  Неевы  среди  бела  дня  залезать  на
дерево и устраиваться там спать.
   Начиналась уже третья  неделя  их  странствований,  когда  они  наконец
добрались до хижины Нанетты. Она осталась точно такой же, какой Мики видел
ее в последний раз, и когда они с Неевой оглядели вырубку, притаившись  за
кустами, его хвост уныло повис. Над трубой не поднимался дым,  и  не  было
заметно никаких других признаков жизни. Только стекло в окошке было теперь
разбито  -  возможно,  какому-нибудь  любопытному  медведю  или   росомахе
захотелось узнать, что находится внутри заброшенного человеческого  жилья.
Мики подошел к окошку, встал на задние лапы, сунул морду в дыру и  понюхал
воздух. Запах Нанетты еще не исчез, но стал еле различимым. А  больше  там
ничего от нее не осталось. Комната была  пуста,  если  не  считать  плиты,
стола и грубо сколоченной скамьи. Все остальное исчезло.
   Еще около получаса Мики не отходил от хижины и то и дело вставал у окна
на задние лапы, пока Нееву  наконец  не  разобрало  любопытство  и  он  не
последовал примеру приятеля. Неева тоже уловил слабый запах, еще таившийся
в хижине, и долго принюхивался. Чем-то этот запах напоминал  тот,  который
его ноздри уловили, когда он, только что покинув берлогу, стоял с Мики  на
залитом солнцем уступе. И все-таки это были разные запахи: запах в  хижине
казался менее навязчивым и далеко не таким противным.
   Целый  месяц  Мики  не  желал  уходить  из  окрестностей  хижины.   Его
удерживало тут смутное, но властное чувство, которое он  не  был  способен
понять, а тем более проанализировать.  Некоторое  время  Неева  добродушно
мирился с необъяснимым капризом приятеля. Потом  ему  надоело  бродить  по
одним и  тем  же  местам:  рассердившись,  он  обиженно  ушел  и  три  дня
странствовал в одиночестве. Мики вынужден был во имя дружбы последовать за
ним. Время созревания ягод - начало июля - застало их на границе  области,
где родился Неева, в шестидесяти милях к северо-западу от хижины.
   Но это было лето бебе нак ам геда - лето засух и пожаров, а потому ягод
было совсем мало. Уже в середине  июля  леса  начало  окутывать  сероватое
дрожащее марево. В течение трех недель не выпало  ни  одного  дождя.  Даже
ночи были жаркими и сухими. Каждый день все факторы в этих местах обводили
окрестности тревожным взглядом, а к первому августа служащие на  факториях
индейцы принялись  систематически  обходить  ближние  леса,  проверяя,  не
занялся ли где-нибудь пожар. Лесные жители, еще не покинувшие свои  хижины
и типи, были начеку и днем и ночью. Утром,  в  полдень  и  на  закате  они
влезали на высокие деревья и вглядывались в мутное, колышущееся  марево  -
не клубится ли над чащей  дым?  День  за  днем  дул  ровный  и  устойчивый
юго-западный ветер. Он был сухим и жгучим, словно  приносился  в  северные
леса из раскаленных экваториальных  пустынь.  Ягоды  засыхали  на  кустах,
рябина сморщилась и завяла,  не  успев  созреть.  Ручьи  иссякали,  болота
превращались в унылые торфяные пустоши, а листья на тополях уже не шуршали
весело на ветру, а безжизненно свисали с веток. Лесным жителям лишь раз  в
тридцать - сорок лет доводится видеть, как тополиные листья свертываются в
сухие трубочки и облетают, спаленные безжалостным  летним  солнцем.  Такое
увядание  листьев  индейцы  называют  кискевахун   -   предупреждение   об
опасности. Вянущие листья предупреждают не только  о  возможной  гибели  в
бушующем море огня, но и о том, что зимой дичи и пушного зверя будет мало,
а именно это самая страшная беда для охотников и траперов.
   Пятое августа застало Нееву и Мики  на  большом  высыхающем  болоте.  В
низинах духота была особенно невыносимой. Друзья брели  по  краю  глубокой
черной рытвины, которая всего месяц назад была руслом полноводной речки, а
теперь производила такое же гнетущее впечатление, как и сама эта тягостная
жара. Неева высунул длинный красный язык, а Мики  дышал  так  тяжело,  что
бока у него вздымались и опадали, словно кузнечные мехи.  Солнца  не  было
видно, потому что его лучи не могли  пробиться  сквозь  зловещий  багровый
туман, затягивавший небо и  сгущавшийся  с  каждым  часом.  Мики  и  Неева
находились во впадине, к тому же густо поросшей кустами, и потому не сразу
заметили возникшую над  лесом  черную  тучу.  Туда  до  них  не  доносился
раздававшийся в нескольких милях от болота громовой топот  копыт  и  треск
веток,  ломающихся  под  напором  тяжелых  тел,   -   это   спасались   от
смертоносного огня лоси, карибу и другие травоядные. Но друзья  ничего  не
подозревали и продолжали неторопливо брести через пересохшее болото.  День
уже начинал клониться к вечеру, когда они наконец выбрались  из  низины  и
поднялись по еще зеленому склону холма. До этих пор ни Нееве, ни  Мики  не
приходилось сталкиваться с ужасами лесного пожара - они вообще не имели ни
малейшего представления о том, что  это  такое.  Тем  не  менее  едва  они
добрались до вершины, как сразу же поняли, что происходит. В их мозгу и  в
мышцах пробудился инстинкт, родившийся  из  опыта,  накопленного  тысячами
прошлых поколений: окружающий мир находился во власти искутао -  огня!  На
востоке, на юге, на западе леса скрывала  непроницаемая  пелена,  подобная
ночной тьме, а к противоположному краю болота, из которого  Неева  и  Мики
только что вышли, уже подбирались первые языки пламени.
   Теперь, когда они поднялись на холм, они почувствовали палящее  дыхание
ветра, дувшего с той стороны. И вместе с  ветром  до  них  донесся  глухой
низкий рев, напоминавший далекий грохот водопада. Медведь и собака застыли
на месте, пытаясь сообразить,  что  происходит,  пытаясь  осознать,  какая
реальная угроза скрывается за смутным предостережением  инстинкта.  Неева,
как все его сородичи, был близорук и не видел ни дыма,  надвигавшегося  на
них темным смерчем, ни огня, подползающего к  болоту.  Но,  в  отличие  от
зрения, обоняние у него было отличное: его нос сморщился гармоникой, и  он
даже раньше, чем Мики, понял, что надо бежать со  всех  ног,  спасаясь  от
гибели. А Мики, зоркостью не уступавший ястребу, стоял  не  двигаясь,  как
завороженный.
   Рев стал громче. Теперь он, казалось, надвигался на них со всех сторон.
Но пепел, первый предвестник приближающего огня, а затем дым  налетели  на
них с юга. Только тогда Мики с жалобным, растерянным визгом  повернулся  и
побежал. Однако роль вожака теперь играл Неева  -  Неева,  чьи  предки  на
протяжении неисчислимых  веков  десятки  тысяч  раз  убегали  от  огненной
смерти. В эту минуту острота зрения была ему ни к чему. Он и так знал, что
следует делать. Он знал, какая опасность надвигается на  него  сзади  и  с
боков, знал, где лежит  единственный  путь  к  спасению.  Обоняние  и  все
остальные чувства твердили ему, что вокруг - смерть. Дважды  Мики  пытался
повернуть на восток, но Неева,  упрямо  прижав  уши  к  голове,  продолжал
бежать на север. Трижды Мики останавливался, намереваясь встретить лицом к
лицу настигающую их опасность, но Неева ни разу  даже  не  замедлил  бега.
Прямо на север... на север... на север - к плоскогорьям, к большим  озерам
и рекам, к открытым равнинам.
   Они бежали не одни. Мимо,  обгоняя  их  с  быстротой  ветра,  промчался
большой карибу. "Беги быстро, быстро, быстро! - кричал инстинкт  Неевы.  -
Но не надрываясь! Карибу бежит быстрее огня, но его сил хватит  ненадолго,
он упадет, и огонь сожрет его. Беги быстро, но не надрываясь!"
   И Неева продолжал  бежать  своей  обычной  переваливающейся  рысью,  не
убыстряя шага.
   Их дорогу  пересек  лось.  Он  спотыкался  и  хрипел  так,  словно  ему
перерезали горло. Его бока были сильно обожжены, и, обезумев от  боли,  он
вырвался из хватки огня, надвигавшегося с запада, только для  того,  чтобы
слепо ринуться в стену пламени на востоке.
   Позади них по  обеим  сторонам  огонь  бушевал  с  неумолимой  яростью.
Маленькие  зверьки  пытались  укрыться  от  этого  беспощадного  врага   в
привычных  убежищах  -  в  дуплах,  под  кучами  валежника,  среди  густых
древесных ветвей, в норах, -  но  смерть  настигала  их  и  там.  Кролики,
куницы, пеканы, норки, горностаи, совы  гибли,  не  издавая  ни  звука,  и
только барсуки жалобно кричали, как маленькие дети.
   Огонь ревел, словно океан в  бурю,  смолистые  вершины  елей  и  кедров
мгновенно вспыхивали гигантскими факелами. Пожар несся по  хвойным  лесам,
как ураган, и спастись от него бегством было невозможно никому - ни зверю,
ни человеку. Для тех, кого настигали огненные валы, оставалась только одна
надежда, воплощавшаяся в безмолвном крике, который словно оглашал  горящие
леса: "Вода! Скорее, скорее к воде!" Только вода обещала спасение, обещала
жизнь, и каждое озеро превращалось в приют самых разных зверей: в  грозный
час общей гибели исконная вражда, кровожадность, ненависть,  страх  -  все
это было забыто, и дикие обитатели глухих дебрей жались друг к другу,  как
братья.
   К такому-то озеру и привели Нееву инстинкт и чутье, которые становились
все острее по мере того, как огненная стена постепенно настигала беглецов.
Мики же, наоборот, совсем растерялся, все его чувства притупились,  ноздри
были полны  только  запаха  огня,  и  он  следовал  за  Неевой  со  слепой
покорностью. Пожар уже бушевал на западном берегу озера, и вода  буквально
кишела разным зверьем. Озеро было не очень большим и совсем  круглым.  Его
поперечник  не  превышал  двухсот  ярдов.  Почти  на