аз в это время подыскивал себе в помощники такого молодого
человека, как Дэвид Суон. Случись  Дэвиду познакомиться с его дочкой, он мог
бы  стать  конторщиком у  ее  отца,  а  там,  глядишь, и  еще  более близким
человеком. Так и на этот раз  счастье  - самое чистое, которое может выпасть
человеку! - проскользнуло совсем близко от него  и даже задело  его краешком
плаща, а он и не подозревал об этом.
     Едва девушка скрылась из виду,  в тень  кленов свернули двое  прохожих.
Оба  смотрели  угрюмо, и лица их  казались еще более мрачными из-за суконных
шапок, косо  надвинутых на  лоб.  Платье на них истрепалось, но еще  хранило
следы  щегольства.  Это были головорезы,  промышлявшие чем  дьявол пошлет  и
решившие в  перерыве  между  своими  грязными  делами здесь,  в тени кленов,
разыграть  в карты доходы  от будущего злодеяния.  Однако,  увидев  у  ручья
спящего Дэвида, один из них прошептал другому:
     - Т-с-с... видишь у него под головой узел?
     Второй негодяй, кивнув, криво усмехнулся и подмигнул.
     - Ставлю флягу бренди, -  сказал первый, - что там у него между рубашек
припрятан либо бумажник,  либо изрядный запасец мелких монет. А не найдем их
в узле, так наверняка отыщем в кармане брюк.
     - А  если он проснется?  -  спросил второй. В ответ на это его приятель
расстегнул жилет, показал рукоять кинжала и кивнул на Дэвида.
     - Что ж, можно и так, - проговорил второй разбойник.
     Они направились к ничего не подозревающему юноше, и, пока один ощупывал
узелок  у него под  головой,  другой  приставил  к сердцу Дэвида кинжал.  Их
мрачные,  искаженные  от  страха  и  злобы  лица,  склоненные  над  жертвой,
выглядели так  устрашающе, что  если бы Давид внезапно  проснулся, он мог бы
принять  их за выходцев из преисподней.  Да  что там  -  случись  грабителям
взглянуть на  свое отражение в ручье, они вряд  ли узнали бы  самих себя.  А
Дэвид Суон еще никогда не спал так безмятежно, даже лежа на руках у матери.
     - Придется вытащить узел, - прошептал один.
     - Если он шевельнется, я всажу в него кинжал, - отозвался другой.
     Но в эту минуту под тень кленов забежала собака, принюхиваясь к чему-то
в траве.  Она  сначала оглядела злодеев, потом  посмотрела  на мирно спящего
Давида и принялась лакать воду из ручья.
     - Тьфу, - сплюнул один из негодяев, - теперь ничего не сделаешь. Следом
за собакой явится и хозяин.
     - Давай выпьем да уберемся отсюда, - предложил второй.
     Грабитель, державший  кинжал, спрятал его за пазуху и вытащил карманный
пистолет,  но  не  из  тех,  что убивают с  одного  выстрела. Это была фляга
спиртного  с  навинченным на горлышко  оловянным стаканчиком.  Отхлебнув  по
изрядному  глотку,  они двинулись  дальше с  таким громким смехом и шутками,
что, казалось, неудавшееся злодеяние их сильно  развеселило. Через несколько
часов они  вовсе забыли  это происшествие  и не подозревали,  что всевидящий
ангел на  веки вечные занес в списки их грехов преднамеренное убийство.  Что
же  до Давида Суона,  то он продолжал крепко  спать, не зная, что над ним на
какое-то мгновение нависла  тень  смерти, и не ощутив радости  возвращения к
жизни, когда опасность миновала.
     Он спал, но уже не так спокойно, как прежде. За время короткого  отдыха
его молодое тело скинуло с себя груз усталости, вызванной долгой ходьбой. Он
то  вздрагивал,  то принимался беззвучно шевелить губами, то бормотал что-то
неразборчивое, обращаясь  к видениям своего полуденного сна. Но вот с дороги
донесся стук  колес, который становился все громче и громче, пока наконец не
дошел  до затуманенного  дремотой сознания Давида. Это приближалась почтовая
карета. Юноша вскочил, мгновенно придя в себя.
     - Эй, хозяин! Не подвезешь ли? - крикнул он.
     - Садись наверх, - отозвался кучер.
     Дэвид вскарабкался на крышу кареты и весело покатил в Бостон, не бросив
даже  прощального  взгляда  на  источник,   где,  подобно   веренице   снов,
промелькнуло столько событий. Он не знал, что само Богатство бросило на воды
ручья  свой золотой  отблеск;  не знал, что  с журчаньем источника смешались
тихие вздохи Любви; что Смерть грозила обагрить его воды кровью - и  все это
за тот короткий час, пока он спал на берегу.
     Спим мы или бодрствуем, мы не  ощущаем  неслышной  поступи удивительных
событий, вот-вот готовых свершиться. И можно ли сомневаться в  существовании
всесильного провидения,  если, вопреки тому, что на  нашем пути нас ежечасно
подстерегают  неожиданные,  неведомые  нам  случайности,  в  жизни  смертных
все-таки царит  какой-то  распорядок, позволяющий  хотя бы отчасти угадывать
будущее?
     Перевод И. Разумовского и С. Самостреловой
     Натаниэль Хоторн. Молодой Браун

     Молодой Браун вышел в час заката на улицу Салема, но, переступив порог,
обернулся, чтобы поцеловать на прощание молодую жену. Вера - так звали жену,
и это имя  очень  ей  шло  -  высунула из  дверей свою  хорошенькую головку,
позволяя  ветру играть розовыми лентами  чепчика, и  склонилась  к  молодому
Брауну.
     - Милый  мой, - прошептала она тихо и немного грустно, приблизив губы к
самому его уху. - Прошу тебя, отложи путешествие до  восхода солнца и проспи
эту ночь в своей постели. Когда женщина остается одна, ее тревожат такие сны
и такие мысли, что подчас  она самой себя боится. Исполни мою просьбу, милый
муженек, останься со мной - хотя бы одну только эту ночь из всех ночей года.
     - Вера моя, любовь моя, - возразил молодой Браун.  - Из всех ночей года
именно  эту ночь я не  могу  с тобой остаться. Это  путешествие,  как ты его
называешь,  непременно должно совершиться между закатом и  восходом  солнца.
Неужели, моя милая,  дорогая  женушка, ты  уже не  доверяешь  мне, через три
месяца после свадьбы?
     - Если так, иди  с миром, - сказала Вера, тряхнув розовыми лентами. - И
дай бог, чтобы, вернувшись, ты все застал таким, как оставил.
     - Аминь! - воскликнул молодой Браун. - Прочитай молитву, дорогая  Вера,
и  ложись  спать,  как   только  стемнеет;  и  ничего  дурного  с  тобой  не
приключится.
     Так они расстались, и  молодой  человек  пошел прямой дорогой до самого
молитвенного дома; там, прежде чем свернуть за  угол, он оглянулся и увидел,
что  Вера все еще смотрит ему вслед  и лицо ее печально, несмотря на розовые
ленты.
     "Бедная моя Вера! -  подумал он, и сердце у него  дрогнуло. - Не злодей
ли  я, что покидаю  ее  ради  такого  дела?  А  тут  еще сны, о которых  она
говорила! Мне  показалось,  при этих  словах  в  лице ее была тревога, точно
вещий сон  и вправду открыл ей, что должно свершиться сегодня ночью. Но нет,
нет; она  умерла бы от  одной  подобной мысли. Ведь она -  ангел во плоти, и
после  этой  ночи  я  никогда больше не покину ее  и  вместе с  ней войду  в
царствие небесное".
     Приняв  на  будущее столь похвальное решение, молодой Браун считал себя
вправе пока что поспешить к недоброй цели своего путешествия. Он шел мрачной
и пустынной  дорогой,  в  тени  самых  угрюмых  деревьев  леса, которые едва
расступались, чтобы  пропустить узкую тропинку,  и тотчас же снова смыкались
позади.  Трудно  было вообразить себе  более уединенное место; но в подобном
уединении  есть  та  особенность,  что  путник  не  знает, не  притаился  ли
кто-нибудь за бесчисленными стволами и в сплетении густых ветвей, и, одиноко
шагая по дороге, проходит, быть может, в гуще неведомой толпы.
     "Тут за  каждым деревом может  прятаться коварный индеец, - сказал себе
молодой Браун  и, боязливо оглянувшись, прибавил:  - А  что, если сам дьявол
идет бок о бок со мной?"
     Все еще  оглядываясь, он миновал  изгиб дороги,  потом  снова посмотрел
вперед и увидел  человека в скромной и строгой одежде, сидящего под большим,
раскидистым деревом. Как только молодой Браун поравнялся с ним,  тот встал и
зашагал рядом.
     - Поздненько вы собрались, молодой Браун, - сказал он. - Часы на Старой
Южной церкви били, когда я проходил через Бостон, а с тех пор прошло уже  не
меньше пятнадцати минут.
     -  Вера  немного  задержала меня,  - отвечал  молодой человек  с легкой
дрожью в  голосе,  которая  была  вызвана внезапным появлением  спутника, не
таким уж, впрочем, неожиданным.
     В лесу теперь  стало совсем темно, особенно  в  той стороне, которою им
пришлось идти. Однако можно было разглядеть, что второй путник - человек лет
пятидесяти, видимо принадлежащий к  тому  же  общественному сословию,  что и
молодой  Браун, и очень с  ним  схожий,  хоть, пожалуй, не столько  чертами,
сколько выражением лица. Их легко было  принять  за отца  и  сына. И все же,
несмотря  на то, что старший был одет так же просто, как и младший, и так же
прост  в  обращении,  была в нем  какая-то неизъяснимая уверенность знающего
свет человека, который не  растерялся бы и за столом у губернатора  или даже
при  дворе  короля  Вильгельма,  если бы обстоятельства  привели  его  туда.
Впрочем, единственное, что при взгляде на  него  останавливало внимание, был
его  посох,  напоминавший своим видом большую  черную  змею и так причудливо
вырезанный, что казалось, будто он извивается и  корчится, как живая гадина.
Это, разумеется,  был  не  более  как  обман зрения, которому  способствовал
неверный свет.
     - Послушай, молодой Браун! - вскричал старший путник. - Таким шагом  мы
не скоро доберемся. Возьми мой посох, если ты уже успел утомиться.
     -  Друг,  -  возразил  тот  и, вместо  того чтобы  ускорить  шаг, круто
остановился, -  я выполнил  наше  условие,  встретившись  с  тобой здесь, но
теперь хотел  бы вернуться туда, откуда пришел.  У меня возникли сомнения по
поводу известного тебе дела.
     -  Вот   как?  -  воскликнул  обладатель  змеиного   посоха,  незаметно
улыбнувшись  при этом.  -  Хорошо,  но давай  все  же  за  разговором  будем
продолжать  наш  путь; ведь  если  мне  не удастся убедить  тебя, ты  всегда
успеешь повернуть назад. Мы не так далеко ушли.
     - Слишком далеко!  Слишком  далеко! - воскликнул молодой человек и, сам
того  не замечая, снова зашагал вперед. -  Ни  мои отец,  ни отец моего отца
никогда  не  пускались ночью  в  лес за подобным  делом.  Со  времен  первых
мучеников в нашем роду все были честными людьми и  добрыми  христианами; так
мне ли первому из носящих имя Браун вступать на этот путь и заводить...
     - ..подобные  знакомства, хотел  ты сказать, -  вставил старший путник,
истолковывая таким образом  его минутное замешательство. -  Хорошо  сказано,
молодой  Браун! Ни с кем  из  пуритан не водил я такой дружбы,  как с  вашим
семейством; это  что-нибудь  да  значит. Я  помогал  твоему деду, констеблю,
когда он плетьми гнал квакершу по улицам Салема; и не кто иной, как я, подал
твоему отцу сосновую головню из  собственного моего очага, которой он поджег
индейский поселок во время войны с королем Филиппом. Оба они были мои добрые
друзья; и не раз мы с ними, совершив приятную прогулку по этой самой дороге,
весело  возвращались  после  полуночи  домой.  В память их я  и с тобой  рад
подружиться.
     -  Если  то,  что  ты  говоришь, правда, -  возразил  молодой Браун,  -
удивляюсь,  отчего  они  никогда не поминали  ни  о  чем  подобном; впрочем,
удивляться  тут нечему, ибо,  если б  только прошел об  этом  слух, им бы не
видать больше Новой Англии. Мы тут люди богомольные, примерного поведения, и
не потерпели бы подобного нечестия.
     - Нечестие это  или нет, - сказал путник со змеиным посохом, - а только
я  могу похвалиться обширным знакомством здесь,  в Новой  Англии.  Церковные
старосты  многих приходов  пили со  мной  вино причастия;  олдермены  многих
селений  избрали меня своим главой, а среди судей и советников большинство -
верные  блюстители  моей  выгоды.  Также  и  губернатор...  Однако  это  уже
государственная тайна.
     -  Возможно ли!  - вскричал молодой  Браун.  -  А  впрочем,  что мне до
губернатора  и советников! У них своя совесть, и они не пример для скромного
землепашца. Но  если я пойду с тобой, как мне взглянуть потом в глаза нашему
салемскому  священнику, этому святому человеку? Ведь дрожь пробирает меня  с
ног  до головы, едва  я заслышу его голос в день воскресения господня или  в
день проповеди.
     До сих пор старший путник слушал его  слова с должной серьезностью,  но
тут им овладел приступ неудержимого веселья и весь он так затрясся от смеха,
что, казалось, даже змеиный посох корчится в его руке.
     -  Ха-ха-ха!   -  покатывался   он  снова   и  снова;   потом,  немного
успокоившись, вымолвил: - Отлично, друг  Браун, продолжай,  да только, прошу
тебя, не умори меня со смеху.
     -  Так вот, чтобы сразу  покончить  с  этим,  - сказал молодой Браун  с
немалой  досадой,  -  у меня есть жена, которую я  люблю.  Это разбило бы ее
сердце, а я готов уж лучше разбить свое.
     - Ну, когда  так, - сказал  его  собеседник, - ступай своим путем, друг
Браун. Я не хотел бы огорчить  Веру даже ради двадцати таких старушонок, как
вон та, что бредет перед нами.
     Говоря это, он указал своим  посохом на женскую фигуру, двигавшуюся  по
той же тропинке,  и молодой  Браун узнал в  ней некую весьма благочестивую и
добродетельную матрону, которая в  детстве учила его катехизису и до сих пор
оставалась  его  советчицей  в  делах  религии и  нравственности  наряду  со
священником и церковным старостой Гукином.
     -  Удивительно  в самом деле, как  это  тетушка Клойз  очутилась одна в
таком глухом месте, да еще в такой поздний час, - сказал молодой Браун. - Но
если вы позволите,  друг, я пойду  прямиком через лес,  покуда мы не обгоним
эту  добрую  христианку.  Ведь  она  вас  не  знает;  как  бы она  не  стала
расспрашивать, с кем это я беседую и куда направляюсь.
     - Пусть будет так,  - отвечал его спутник. - Ступай же сам через лес, а
я пойду дальше тропинкой.
     Так  уговорились; молодой  человек свернул в  сторону  и  пошел  лесной
чащей,  но при этом старался не  упустить из виду своего  товарища,  который
бесшумно шагал по тропинке, покуда расстояние, отделявшее его от старухи, не
уменьшилось  до длины дорожного посоха. Она меж тем  продолжала свой путь  с
удивительной для ее лет быстротой и на ходу не переставала бормотать что-то,
должно быть, молитву. Путник протянул посох и тем концом его, где приходился
хвост змеи, дотронулся до морщинистой старушечьей шеи.
     - Что за черт! - взвизгнула благочестивая дама.
     -  Значит,  тетушка Клойз  признала  своего  старого  друга? -  спросил
путник, остановившись перед нею и опершись на свой извивающийся посох.
     -  Ах, батюшка, да это и в самом  деле ваша милость! - вскричала добрая
старушка. - Вы  и есть, да еще  в  образе старого  моего куманька, констебля
Брауна, дедушки  того молодого дурня, который нынче  носит это имя. Поверите
ли, ваша милость, моя метла пропала; должно быть, эта ведьма, тетушка Кори -
петли  на нее нет! - стащила ее, а я как раз только что  натерлась вся мазью
из настоя дикого сельдерея, лапчатки и волчьего корня...
     - ...смешанного с просеянной пшеницей и  жиром новорожденного младенца,
- вставил двойник старого Брауна.
     -  Ах, ваша милость  знает этот рецепт! - воскликнула  почтенная особа,
подобострастно хихикнув. - Ну  вот, приготовившись ехать на сбор и  не найдя
своей лошади, я решилась  отправиться пешком; говорят, нынче будут посвящать
новичка,  славного молодого  человека.  Но теперь, если ваша милость захочет
предложить мне руку, мы во мгновение ока будем на месте.
     - Вот уж это едва  ли, - отвечал  ее друг. - Рука моя  занята,  тетушка
Клойз; но если хотите, вот вам мой посох.
     С этими словами он бросил свой посох на землю, и, быть может, тот сразу
же ожил, будучи сродни тем жезлам,  которыми  его обладатель некогда снабдил
египетских магов. Этого чуда, однако, молодому Брауну не пришлось наблюдать.
Он в изумлении поднял глаза  к небу, а когда  снова опустил их, то не увидел
уже ни тетушки Клойз, ни змеиного  посоха; только прежний  спутник дожидался
его на тропинке, спокойный и равнодушный, словно ничего не произошло.
     - Она учила меня катехизису, - сказал молодой человек, и эти слова были
в его устах полны значения.
     Они  продолжали  свой  путь,  и  старший  все  уговаривал  младшего  не
поворачивать назад, а,  напротив,  прибавить  шагу, так искусно подбирая при
этом доводы,  что казалось, они  не  им  высказаны, а  возникают в мыслях  у
самого слушателя. По  дороге он отломил  большой кленовый сук, чтобы сделать
себе новый посох, и принялся очищать его от сучков и веточек, еще влажных от
вечерней росы. И странно -  как только он прикасался к ним пальцами,  листья
на них становились сухими и желтыми, словно целую неделю пробыли под палящим
солнцем. Так, широким бодрым шагом подвигаясь  вперед, дошли  оба путника до
глухого и темного оврага. Но  тут вдруг  молодой Браун уселся на придорожный
пень и отказался идти дальше.
     - Друг, - сказал он с твердостью,  - решение мое непреклонно. Больше ты
меня не  заставишь сделать ни шагу.  Пусть этой  глупой  старухе угодно было
отправиться к дьяволу, когда я думал, что она  на пути к вечному блаженству,
- разве это причина, чтобы мне покинуть милую мою Веру и поспешить туда же?
     - Скоро ты  переменишь свое мнение, - хладнокровно ответил его спутник.
- Посиди тут, отдохни немного; а когда явится у тебя желание продолжать путь
- вот тебе мой посох в подмогу.
     Не говоря  более  ни слова, он бросил к его ногам  кленовый  сук и  так
быстро скрылся  из виду, будто растаял  в сгущающейся мгле. Молодой  человек
еще несколько  времени сидел у дороги, весьма довольный собою,  думая о том,
как  завтра со  спокойной  душой  встретит  он священника в час его утренней
прогулки и  как ему не нужно будет прятать глаза от доброго старосты Гукина.
И как сладко  будет ему спаться  в ту ночь, которую он начал  так  дурно, но
окончит теперь тихо  и безмятежно в объятиях милой Веры! Среди этих приятных
и похвальных размышлений молодой Браун заслышал вдруг конский топот и, помня
о  нечестивом замысле, приведшем  его на эту дорогу,  хоть и столь счастливо
отвергнутом ныне, счел благоразумным укрыться в лесной чаще.
     Все явственнее становился стук  копыт и вместе с ним голоса всадников -
два глуховатых  старческих голоса, степенно  ведших беседу. Судя  по  звуку,
можно было заключить, что всадники едут по дороге в нескольких ярдах от того
места, где  прятался молодой человек, но, должно быть, тут, у оврага, сильно
сгустилась тьма, потому что ни  людей, ни  коней  не  было  видно. Слышалось
шуршание задетых  ими веток,  но  ни  разу  их фигуры  не  заслонили полоску
слабого света в том  месте,  где  сквозь гущу  деревьев проглядывало  ночное
небо, хотя, проезжая  по  дороге, они  непременно  должны  были пересечь это
место.  Молодой Браун то присаживался на корточки, то приподнимался на носки
и, раздвинув  ветки, насколько позволяла осторожность, вытягивал  голову, но
не мог ровно ничего разглядеть. Это было тем досаднее, что голоса показались
ему знакомыми,  и, будь что-либо подобное мыслимо, он мог бы поклясться, что
это  священник и староста Гукин мирно трусят рысцой бок о бок, как то бывало
обычно, когда  они  ехали  на собрание церковного  совета. Миновав  молодого
Брауна, один из всадников остановился сорвать прутик.
     - Что до меня, достопочтенный сэр, - послышался голос старосты, - я  бы
лучше согласился пропустить парадный обед,  чем нынешнее  собрание. Говорят,
кое-кто  из  наших явится сегодня из Фэлмута и его  окрестностей, а иные  из
Коннектикута и Род-Айленда, и еще будет несколько индейских шаманов, которые
на свой лад искусны в чертовщине не меньше, чем самые опытные из нас. К тому
же будут посвящать одну новенькую, очень благочестивую молодую женщину.
     - Все это отлично, староста Гукин,  - возразил густой бас священника. -
Но вы пришпорьте свою кобылу, а то уже  поздно. Ведь вы же  знаете, без меня
там не могут начать.
     Копыта  снова