шийся  простак,  каким он,  быть  может, и  был на самом деле, мог бы
сделать  блистательную  карьеру  в  обществе, используй  он свою фантазию  в
воздушных  предприятиях  поэзии,  вместо  того чтобы сделать ее злым демоном
своих коммерческих дел.  В конце концов  он  был  неплохим человеком, притом
безобидным, как дитя,  и в  той  мере  был  честен  и благороден и  сохранял
врожденное джентльменство, насколько это  позволили бы  любому беспорядочная
жизнь и стесненные обстоятельства.
     Стоя на неровных камнях у  своего  очага, Питер оглядел жалкую, мрачную
кухню,  и  глаза  его  загорелись энтузиазмом,  никогда  не  покидавшим  его
надолго.  Он  поднял  руку,  сжал  кулак  и  энергично стукнул по закоптелой
каминной доске.
     - Час настал, - сказал он. - Имея в своем распоряжении такое сокровище,
было бы глупо оставаться и дальше бедняком. Завтра утром я начну с чердака и
не кончу до тех пор, пока не снесу весь дом.
     В глубине,  в  углу около  очага, как колдунья в  темной пещере, сидела
маленькая  старушка,  штопавшая одну из двух пар чулок, которые спасали ноги
Питера  Голдтуэйта от  мороза. Так  как  чулки  были  порваны  до  того, что
заштопать их  уже было  никак  невозможно, она  вырезала  кусок  материи  из
негодной фланелевой нижней юбки, чтобы сделать из них новые подошвы.  Тэбита
Портер была старой девой, ей было более шестидесяти  лет, и из них пятьдесят
пять она просидела в том же углу у очага, ибо ровно столько лет прошло с тех
пор, как  дед  Питера взял ее  а дом из приюта. У нее не было других друзей,
кроме  Питера,  точно так  же, как  у Питера не было ни одного друга,  кроме
Тэбиты. Пока у Питера был кров над головой, Тэбита знала, где  ей приклонить
голову, а  если бы она оказалась бездомной, она взяла  бы своего хозяина  за
руку и повела бы его в свой родной дом - в приют.  Она любила его настолько,
что если бы это когда-нибудь понадобилось, она отдала  бы ему свой последний
кусок хлеба и  укрыла  его  своей нижней юбкой. Но  Тэбита была старухой  со
странностями,  и хотя она  никогда  не заражалась причудами Питера,  тем  не
менее она настолько привыкла к его чудачествам и безрассудствам, что считала
их чем-то  совершенно  естественным.  Услышав его  угрозы  снести  дом,  она
спокойно подняла глаза от работы.
     - Лучше кухню оставить напоследок, мистер Питер, - сказала она.
     - Чем  скорее мы  покончим со  всем этим, тем лучше,  -  отвечал  Питер
Голдтуэйт. - Мне до смерти надоело жить в этом холодном, темном, продуваемом
ветром, закопченном, скрипящем,  стонущем, мрачном старом доме. Я почувствую
себя молодым,  когда мы  перейдем  в  мой  великолепный кирпичный  дом,  что
произойдет, если будет угодно небесам, будущей осенью, как раз в  это время.
У тебя, старая  моя  Тэбби, будет комната на солнечной стороне, отделанная и
обставленная самым лучшим образом, по твоему собственному вкусу.
     - Мне бы хотелось такую комнату, как эта кухня,  - отвечала Тэбита. - Я
не  буду  себя чувствовать там  как дома  до  тех  пор, пока место в углу, у
каминной трубы, не почернеет от дыма так же, как здесь, а этого не  случится
и за сто лет. Сколько вы собираетесь потратить на дом, мистер Питер?
     -  Какое это имеет значение? - надменно  воскликнул Питер.  - Разве мой
прапрадед,  Питер  Голдтуэйт,  который умер семьдесят лет  назад и  в  честь
которого  я  назван,  не  оставил  сокровище,  достаточное, чтобы  построить
двадцать таких домов?
     - Этого  я не могу сказать,  мистер Питер, -  заметила Тэбита, продевая
нитку в иголку.
     Тэбита   прекрасно  понимала,  что  Питер  намекает  на  огромный  клад
драгоценных металлов, который, как говорили,  спрятан где-то в погребе или в
стене, под полом, или в  потайном чулане, или в каком-нибудь другом закоулке
старого дома.  По  преданию,  богатство это  было скоплено  старшим  Питером
Голдтуэйтом,  в  характере  которого, по-видимому,  было  много  сходного  с
характером  нашего  Питера.  Тот  так  же,  как  и  этот,  был  сумасбродным
прожектером, стремившимся накапливать  золото мешками  и возами, вместо того
чтобы копить  его монета за  монетой.  Как и у Питера-младшего, его  проекты
неизменно  терпели  крах  и,  если  бы  не  блистательный  успех  последнего
предприятия, едва  ли оставили бы  этому  худому  и  седому  старику и  пару
штанов.  О  его  счастливой  спекуляции  ходили  самые  разные  слухи:  одни
намекали, что старый  Питер  добыл золото с помощью алхимии, другие - что он
извлек его из чужих карманов с помощью черной магии, а третьи,  уж вовсе без
всяких оснований, - будто дьявол  открыл ему свободный доступ к казначейству
старой  провинции.  Однако  считалось  установленным,  что  какое-то  тайное
препятствие  помешало  ему насладиться своим  богатством  и что  у него были
основания  скрыть  его от  наследников или по  крайней мере что он  умер, не
открыв места храпения этого богатства. Отец  нашего Питера настолько верил в
эту историю,  что велел  перекопать  весь  подвал.  Что  же касается  самого
Питера,  то он предпочитал принимать это  предание  за бесспорную  истину, и
среди его многочисленных  бедствий у него  было единственное утешение:  если
все  другие  средства  окажутся  безрезультатными,  он сможет  создать  себе
состояние, снеся свой дом. Однако  если он  не испытывал тайного недоверия к
этой золотой сказке, то трудно  объяснить, почему  он  позволял отчему крову
существовать  так долго, хотя еще ни разу не было случая, когда бы сокровище
его предка  не нашло для себя сколько угодно свободного места в его сундуке.
Но  вот  наступил критический момент. Отложи он  поиски еще немного  - и дом
уйдет из рук  прямого наследника, а  с ним вместе и огромная  груда  золота,
которая останется лежать там,  где ее погребли,  пока не  разрушатся древние
стены и не откроют ее чужим людям будущих поколений.
     - Да,  -  воскликнул снова Питер  Голдтуэйт,  - завтра  же я примусь за
дело!
     Чем  глубже  вдумывался  Питер  в  свою  затею,  тем  более  росла  его
уверенность  в  успехе. По  природе  он  был столь жизнерадостен,  что  даже
теперь, в ненастную осень  своей жизни, он  смог бы потягаться в веселости с
другими людьми, переживающими  свою весну. Воодушевленный блестящими планами
на  будущее, он начал, как  бес,  прыгать  по  кухне,  выделывая причудливые
антраша тощими конечностями и  строя диковинные гримасы на изможденном лице.
Мало того, в избытке чувств он схватил Тэбиту за обе руки и принялся кружить
старуху  по  комнате,  пока  неуклюжие  движения  ее  ревматических  ног  не
заставили  его  разразиться  хохотом,  отдававшимся эхом во  всех  комнатах,
словно в каждой из них смеялся Питер Голдтуэйт. Наконец он подпрыгнул, почти
скрывшись  из  глаз  в  дыму,  застилавшем  потолок кухни,  и,  благополучно
опустившись вновь на пол, попытался принять свой обычный серьезный вид.
     - Завтра на рассвете,  - повторил  он, взяв лампу, чтобы отправиться ко
сну, - я проверю, не спрятано ли это сокровище где-нибудь в стене чердака.
     - А  так как у нас  кончились дрова, мистер Питер,  -  сказала  Тэбита,
пыхтя  и отдуваясь после  недавних гимнастических  упражнений, -  вы  будете
разбирать дом, а я пущу на топливо его обломки.
     И великолепные  же  сны снились этой ночью  Питеру  Голдтуэйту!  То  он
поворачивал увесистый ключ в железной двери, похожей  на  дверь  склепа,  за
которой открывался подвал, засыпанный, как  амбар золотым зерном, множеством
золотых  монет. Кроме  того,  там  были  кубки с  чеканными узорами,  миски,
подносы,  блюда  и  крышки,  которыми  накрывают   кушанья,  из  золота  или
позолоченного  серебра,  а  также цепочки и другие  драгоценности  несметной
цены,  хотя  и  потускневшие  от  сырости  в  подвале,  ибо  все  богатства,
безвозвратно потерянные для людей, будь  они  спрятаны в земле или погребены
на дне океана,  Питер  Голдтуэйт нашел  в  одной  этой сокровищнице.  То  он
возвращался в  старый дом  таким же бедным, как и прежде,  и его встречал  у
двери  худой седовласый человек, которого  он мог бы принять за самого себя,
если бы  его одежда  не была  гораздо  более  старинного покроя.  А  дом, не
утратив своего прежнего вида, превратился в дворец  из драгоценных металлов.
Полы,  стены и потолки были из  полированного серебра; двери,  оконные рамы,
карнизы, балюстрады и ступени лестниц - из чистого золота;  серебряными были
стулья с золотыми сиденьями,  золотыми - высокие комоды на серебряных ножках
и  серебряными - кровати  с  одеялами  из золотой парчи  и простынями  -  из
серебряной. Дом, очевидно,  претерпел это превращение в  результате  единого
прикосновения, ибо он сохранил все приметы, памятные Питеру, только они были
теперь  на золоте  или серебре, а не на  дереве, и его инициалы, которые  он
мальчиком вырезал на дверном косяке, виднелись столь же глубоко на столбе из
золота.  Питер Голдтуэйт был бы счастливым человеком, если бы не своего рода
обман  зрения,  из-за которого всякий раз,  когда  он оглядывался назад, дом
утрачивал свое  сверкающее  великолепие  и  возвращался  к унылой  мрачности
вчерашнего дня.
     Рано  утром  Питер  был уже  на ногах,  схватил топор, молоток и  пилу,
которые он  положил у кровати, и поспешил на  чердак. Чердак был еще  скудно
освещен  холодными  солнечными  лучами, которые начинали  пробиваться сквозь
почти  непроницаемое стекло  слухового  окна.  Моралист мог бы  здесь  найти
богатый  материал для высоких и -  увы! - бесполезных размышлений. Что такое
чердак?   Обычно  это  склад  минувших  мод,  всяких  устаревших  мелочей  и
побрякушек, которые нравились  один какой-то день, - всего  того,  что имело
цену  в  глазах  одного  только  поколения  и  перешло на  чердак, когда это
поколение сошло в могилу, не для сохранения, а только чтобы  не путалось под
ногами. Питер увидел груду пожелтевших и покрытых плесенью конторских книг в
пергаментных  переплетах,  куда  давно   умершие  и  погребенные   кредиторы
чернилами заносили имена умерших и погребенных должников, причем чернила эти
успели так выцвести, что легче было бы разобрать надписи на их поросших мхом
надгробных плитах. Он нашел там старые, изъеденные молью платья,  которые он
мог бы надеть, если бы они не превратились в тряпье и лохмотья. Здесь лежала
обнаженная ржавая шпага,  но не офицерская, а короткая французская рапира из
тех,  что носят  джентльмены, никогда не покидавшая  своих  ножен,  пока  не
потеряла их.  Здесь  были  трости  двадцати различных  видов, но без золотых
набалдашников,  и  пряжки для  туфель  разнообразных  фасонов  и  из  разных
материалов, но  не из серебра и без драгоценных камней.  Здесь  был  большой
ящик,  доверху набитый башмаками на  высоких  каблуках  и с  острыми носами.
Здесь на полке  стояло  множество склянок, до  половины  наполненных старыми
лекарствами,  перенесенными сюда из  комнат  умерших  после того, как другая
половина  этих лекарств  сделала  свое дело  для предков Питера. Здесь  был,
чтобы  покончить  с  этим  перечнем  предметов,  которые  никогда  не  будут
выставлены на аукционе, осколок большого, в  рост человека, зеркала, которое
из-за пыли,  покрывавшей его тусклую поверхность,  заставляло отражавшиеся в
нем вещи выглядеть еще старее, чем они были в действительности. Когда Питер,
не знавший о  том, что здесь имеется зеркало, увидел неясные очертания своей
собственной  фигуры,  он  на минуту  вообразил, что  прежний Питер Голдтуэйт
вернулся, чтобы помочь, а может  быть,  и  помешать его поискам  спрятанного
богатства. В  эту  минуту в его мозгу промелькнула странная мысль, что он  и
есть тот самый Питер, который спрятал золото и, следовательно, должен знать,
где оно лежит. Однако именно этого он почему-то не помнил.
     - Ну, мистер Питер! - крикнула Тэбита с  лестницы.  - Достаточно ли  вы
разломали дом и нарубили дров, чтобы вскипятить чайник?
     - Нет  еще, моя  старая Тэбби, - отозвался Питер, -  но скоро, увидишь,
это будет сделано. - С этими словами он поднял топор  и начал  так энергично
им орудовать, что пыль поднялась столбом, доски с грохотом рухнули, и фартук
старухи в одно мгновение наполнился обломками.
     - У нас будут дешевые дрова на зиму, - сказала Тэбита.
     Начав таким образом это благое дело, Питер с ужасным грохотом с утра до
ночи  крушил  все  на  своем  пути,  разбивая  и  разрубая  скрепы  и балки,
выдергивая гвозди, вырывая и выламывая доски. Однако он позаботился оставить
в неприкосновенности наружную оболочку  дома,  чтобы  соседи не подозревали,
что там происходит.
     Никогда  еще  ни  одна  из   его  причуд  не   доставляла  ему  столько
наслаждения, хотя  каждая из них и делала  его счастливым на  то время, пока
она  длилась.  В  конце концов  возможно,  что  в  самом складе  ума  Питера
Голдтуэйта  было нечто  такое,  что  духовно  вознаграждало  его  за  все то
материальное зло,  которое этот же ум причинял ему. Если он был беден, плохо
одет,  даже   голоден  и  в   любую   минуту  мог  быть  поглощен  пропастью
окончательного разорения, все же в этом плачевном положении пребывало только
его тело, в то  время как его устремленная  в будущее  душа купалась в лучах
грядущего благополучия. В его  натуре  было  заложено  искусство  оставаться
всегда молодым, а его образ жизни помогал ему в  этом. Седина не шла в счет,
так же как и морщины и старческие недуги , он, пожалуй, и выглядел старым, и
его облик, возможно, в какой-то мере связывали, что было довольно неприятно,
с обликом изможденного, дряхлого старика,  однако настоящий, подлинный Питер
был  молодым  человеком  с  возвышенными  надеждами, только еще вступающим в
жизнь. Всякий  раз  теперь, когда в его доме  разводили  огонь, его  угасшая
юность  вновь  поднималась из  потухших  углей и  пепла.  И  вот  она  опять
воспрянула, ликуя. Прожив  так долго - впрочем, не  слишком долго, а как раз
до  подходящего возраста  - чувствительным холостяком с горячими  и  нежными
мечтами,  он решил, как  только  спрятанное  золото появится на свет божий и
засверкает, посвататься  к самой  красивой  девушке в городе и  завоевать ее
любовь. Чье сердце смогло бы устоять перед ним? Счастливый Питер Голдтуэйт!
     Каждый вечер, так как Питер давно уже оставил прежние свои развлечения,
перестав ходить по разным страховым конторам, читальням  и книжным лавкам, а
частные лица редко обращались к нему с просьбой почтить их своим посещением,
он и Тэбита усаживались у кухонного очага и дружески беседовали. Очаг всегда
в изобилии  наполнялся  деревянными обломками,  плодами его  дневных трудов.
Чтобы  не дать  огню  быстро  прогореть, под  дрова  неизменно подкладывался
изрядный  обрубок красного дуба, который, несмотря на то,  что  он свыше ста
лет был защищен от дождя и сырости, все еще шипел от жара и источал из обоих
своих концов струи воды,  как будто дерево срубили всего лишь неделю или две
назад.  Затем  шли  большие  чурки, крепкие,  черные  и  тяжелые, утратившие
способность к разрушению  и не сокрушимые ничем,  кроме  огня, в котором они
пылали,  как  раскаленные докрасна брусья  железа.  На этой  прочной  основе
Тэбита воздвигала более легкое сооружение,  составленное из обломков дверных
досок, резных  карнизов  и  тех  легко воспламеняющихся  предметов,  которые
вспыхивали,  как  солома,  и озаряли  ярким  светом широкую  дымовую  трубу,
выставляя  напоказ  ее  закоптелые  бока  почти  до  самой  верхушки.  В эти
мгновения мрак старой кухни, изгоняемый из затянутых паутиной углов и из-под
пыльных балок над головой, исчезал неизвестно куда. Питер радостно улыбался,
а  Тэбита  казалась  олицетворением  безмятежной  старости.  Все  это  было,
разумеется,  лишь  символом того  светлого счастья,  которое разрушение дома
должно будет принести его обитателям.
     Пока сухая  сосна пылала и  издавала  треск, напоминавший беспорядочную
стрельбу из сказочных ружей, Питер только  молча смотрел и слушал в  приятно
приподнятом настроении; но когда  короткие вспышки и  треск сменялись жарким
пыланием углей, уютным теплом и низким поющим звуком - и это уже до ночи,  -
он  становился  разговорчивым.  Однажды  вечером   в   сотый  раз  он  начал
поддразнивать Тэбиту,  прося  ее  рассказать  ему что-нибудь новенькое о его
прапрадеде.
     - Ты сидишь в  этом  углу  у очага уже  пятьдесят  пять лет, моя старая
Тэбби, и,  должно быть, слышала о нем  много преданий, -  сказал Питер. - Не
говорила  ли ты мне, что когда ты  впервые пришла в этот дом, на том  месте,
где ты сейчас  сидишь, сидела старуха,  которая  была экономкой  знаменитого
Питера Голдтуэйта?
     - Так  это и было, мистер  Питер, - отвечала Тэбита. -  И было ей почти
сто  лет.  Она рассказывала,  что она и  старый  Питер  Голдтуэйт  частенько
проводили вместе вечера за  дружеской беседой у кухонного очага - совсем как
вы и я теперь, мистер Питер.
     - Старик должен был походить на меня и во многом другом, - заявил Питер
самодовольно, - иначе он никогда  бы не смог так  разбогатеть.  Однако,  мне
кажется, он мог бы поместить  свои деньги более выгодным образом, чем он это
сделал.  Без  всяких процентов! Ничего, кроме  полной сохранности!  И  нужно
снести дом,  чтобы добраться до них! Что его заставило запрятать  их в такое
укромное место, Тэбби?
     - Это оттого, что  он не мог их тратить, - сказала Тэбита, - ибо каждый
раз, как он шел, чтобы  отпереть сундук,  сзади появлялся  нечистый и хватал
его за руку. Говорят, деньги были выплачены Питеру из его казны, и он хотел,
чтобы  Питер  отказал ему этот дом  и землю, а  тот поклялся,  что этого  не
сделает.
     - Совсем  как я  поклялся  Джону Брауну,  моему  старому компаньону,  -
заметил Питер. - Но все это глупости, Тэбби; я не верю в эту историю.
     - Что ж,  может, это  и не совсем  правда, - сказала  Тэбита, - так как
некоторые говорят, что Питер все же передал дом нечистому и поэтому-то дом и
приносил  всегда  несчастье  тем, кто в  нем жил. А как  только Питер  отдал
нечистому  документ  на  дом,  сундук сразу  же открылся, и  Питер зачерпнул
оттуда полную пригоршню золота. Но вдруг - о чудо! - в руке его не оказалось
ничего, кроме свертка старого тряпья.
     -  Придержи язык,  глупая старуха! - вскричал Питер в сильном  гневе. -
Это были самые настоящие золотые гинеи, не хуже любых, на которых когда-либо
был изображен английский король. Мне  кажется, я  припоминаю эту историю - и
как я, или старый Питер, или кто бы то ни был просунул руку  и вытащил целую
пригоршню сверкающего золота. Старое тряпье; как бы не так!
     Нет, старушечья басня не могла обескуражить Питера Голдтуэйта. Всю ночь
он видел приятные сны и проснулся на рассвете с радостным трепетом в сердце,
который удается испытать немногим  перешагнувшим порог своей юности. День за
днем он упорно трудился, не отрываясь ни на минуту и делая перерывы лишь для
еды, когда Тэбита приглашала его отведать свинины с капустой или чего-нибудь
другого, что  ей  удалось  раздобыть или  что  было послано им  провидением.
Питер,  как  истинно  благочестивый  человек, никогда  не  забывал испросить
благословения перед едой (и тем усерднее, чем хуже была  пища, поскольку это
было  более  необходимо),  а  также  прочесть  благодарственную  молитву  по
окончании трапезы. Если обед был скудным, он  благодарил за хороший аппетит,
ибо лучше  иметь здоровье  и скромную пищу, чем больной желудок  и роскошную
еду. Затем  он поспешно возвращался к своим трудам и через минуту исчезал из
виду в облаке пыли, поднимавшейся от старых стен, оставаясь, впрочем, вполне
доступным для слуха благодаря тому грохоту, который он при этом производил.
     Сколь завидно  сознание, что ты трудишься с пользой для дела!  Ничто не
беспокоило Питера, - или,  вернее, ничто, за исключением тех  возникающих  в
голове призраков, которые кажутся смутными воспоминаниями, но в которых есть
и нечто от предчувствий. Он часто останавливался с поднятым в воздух топором
и