╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
одна юмористическая черточка, на которую я
обратил внимание только впоследствии. Нобиле до сих пор хвастается, что
сбросил на полюс флаг итальянского аэроклуба, не подозревая, что один из
норвежцев нашел этот флаг в багаже, выгруженном в Аляске после нашего спуска
в Теллере. Даже боги не могли не посмеяться над забавным полковником.
Я предоставляю читателю самому вообразить себе, если только он может,
чувство, охватившее нас, когда наши глаза стали различать очертания
северного побережья Аляски.
Все шло хорошо, и поэтому мы решили идти вдоль берега Берингова пролива
до самого Номе. Однако на деле вышло не по-нашему. Мы очень скоро попали в
туман и не знали, где находимся. В течение некоторого времени мы, вероятно,
шли над самым побережьем Сибири. Мы продолжали ощупью идти к востоку, дабы
избежать вынужденной посадки в море. Несколько часов спустя туман рассеялся,
и под нами на берегу Аляски открылась незнакомая нам населенная местность. Я
говорю "незнакомая". Если читатель посмотрит на карту берега между Номе и
Беринговым проливом, он увидит, что обычный путь морских судов оставляет в
стороне глубокий залив, вдающийся в берег между этими двумя пунктами. Как
впоследствии обнаружилось, полет в тумане привел нас к этому глубокому
заливу. Я не узнавал ни очертаний берега, ни раскинутого под нами поселка.
Одно было несомненно - мы достигли цивилизованных мест. Очень может быть,
что это было лучшее место для спуска. Я спросил Нобиле, сколько осталось у
нас бензина.
- На семь часов полета, - ответил он.
- Можно ли здесь спуститься? - спросил я.
Нобиле отвечал утвердительно.
Мы решили принять все меры для спуска. Но, зная уже по опыту,
приобретенному во время полета, что способность к правильным суждениям у
Нобиле хромает, я обратился к Рисер-Ларсену и спросил его мнения. Он
отвечал, что место для спуска хорошее, если только ветер внизу над землей не
окажется настолько сильным, чтобы затруднить маневрирование дирижаблем. Он
добавил, что в Англии, где он изучал полеты на дирижаблях, в таких случаях
рекомендуется сносить стенки гондолы, что дает возможность в случае слишком
крутого спуска избегнуть опасности, спрыгнув на землю. Услыхав это разумное
предложение, Нобиле взволнованно закричал, что этого нельзя делать.
Впоследствии Нобиле рассказывал, что Рисер-Ларсен будто бы от страха делал
самые безрассудные предложения. Я же могу засвидетельствовать, что
предложение было сделано самым спокойным образом. При спуске нам, против
ожидания, посчастливилось, так как ветер утих, и Нобиле блестяще провел
спуск без всяких затруднений. Мы пробыли в воздухе всего 72 часа.
Жители, понятно, столпились вокруг нас. Все ликовали, пожимали нам руки
и поздравляли нас. Мы узнали, что местечко это называется Теллер. Тут
выяснилось, что мы попали в маленький поселок, находящийся приблизительно в
150 километрах от Номе к северо-западу.
Чуть ли не первое услышанное мною, когда я вылез из гондолы и стал
спускаться с холма, был женский голос, кричавший мне:
- Здравствуйте, капитан Амундсен!
Я обернулся и увидел старую знакомую по прежним дням, проведенным в
Номе.
- Где мы? - крикнул я ей.
- В Теллере, - отвечала она. - Не желаете ли у нас остановиться?
Оказалось, что она являлась владелицей одной из двух маленьких
гостиниц, или "постоялых дворов", как их здесь называют. Я с благодарностью
принял приглашение; оно было распространено и на моих товарищей. Нас было,
разумеется, слишком много, чтобы разместиться всем в одном доме. Последовали
и другие приглашения, и одно было особо обращено к Рисер-Ларсену. Он покинул
нас и последовал за своим хозяином, показавшим ему две уютные комнаты, из
которых одна выходила на море, а другая на сушу, а между ними была ванная
комната. Хозяин Рисер-Ларсена принес его багаж в комнату с окнами на море,
как более приятную для норвежца. Хозяин спросил у Рисер-Ларсена, не желает
ли он предоставить вторую комнату кому-нибудь из товарищей. По своему
добродушию и великой любезности Рисер-Ларсен назвал ему Нобиле, которого
хозяин пошел отыскивать, чтобы пригласить в эту прекрасную квартиру. Нобиле
принял приглашение. Рисер-Ларсен показал ему дом, а сам пошел ужинать в тот
дом, где мы остановились.
Мы, конечно, чудесно провели вечер. Все были в победном упоении по
поводу удачного исхода экспедиции. Один из наших хозяев явился с сигарами и
бутылкой хорошего виски. Благодаря этому да еще великолепному обеду мы
почувствовали себя примиренными со всей вселенной. В десять часов мы все еще
уютно сидели за нашим скромным пиршеством. В это время вошел Нобиле с
кислой, как уксус, физиономией, надувшись, словно ребенок. Он потребовал
чего-нибудь закусить и в мрачном молчании стал есть что ему подавали. Мы
только потом поняли, что в нем вдруг пробудилось сознание возраставшей
важности собственной персоны, и он дулся, словно обиженный ребенок, на
недостаток знаков почета, на которые, по его мнению, он имел право. Когда
Рисер-Ларсен около полуночи отправился в свой дом, чтобы насладиться
заслуженным сном, то увидел, что его гостю, смелому итальянцу, захотелось
взять себе комнату, отведенную Рисер-Ларсену хозяином, вследствие чего
Нобиле без всяких церемоний собрал пожитки Рисер-Ларсена и вышвырнул их в
соседнюю комнату, и сам заперся и улегся в постель.
Здесь я позволю себе напомнить читателю, что я в этой книге не
собираюсь дать полный отчет о полете "Норвегии". Последний описан мною в
другом месте. Я хочу рассказать здесь неприятную правду о вещах, о которых
обычно не говорят. Я говорю о них только потому, что Нобиле и итальянская
пресса запятнали большое дело бесстыдными пререканиями. Они потребовали для
итальянцев чести, на которую последние не имели права. Они исказили факты и
причинили и продолжают причинять мне денежные убытки и личные неприятности.
Эта глава написана с целью ознакомить общество с истинным положением дела
для того, чтобы роль Нобиле в экспедиции предстала в истинном освещении,
поскольку речь идет о главной и основной работе. Этому наемному пилоту
норвежского дирижабля, составляющего собственность американского гражданина
и мою, нельзя разрешать присваивать себе честь, которая не принадлежит ему
по праву. Я пишу для того, чтобы помешать этому.
Экспедиция как таковая завершилась спуском в Теллере. Оставалось только
разобрать дирижабль и упаковать для отправки газовые баллоны. Это, конечно,
лежало на обязанности Нобиле и всего экипажа. Ни меня, ни Элсворта эта
работа не касалась. Но нашей первейшей обязанностью было возможно скорее
послать первую часть отчета о нашем полете в газету "Нью-Йорк Таймс",
согласно контракту, приведенному в этой главе. Нам, понятно, хотелось также
отправить свои личные сообщения. Поэтому мы все отправились на радиостанцию
в Теллере, являющуюся единственным средством сообщения с внешним миром. К
нашему общему огорчению, станция оказалась не в порядке, вследствие чего
никто из нас не мог послать никаких сообщений. Я попросил капитана Готвальда
исправить станцию, и он вскоре привел ее в порядок. Нобиле пришел в
бешенство, что не мог послать сейчас же своих сообщений. Недовольство с его
стороны было вполне естественно, но он вел себя как рассерженный ребенок.
Целый день он расхаживал с нахмуренным лбом и с перекошенной физиономией,
словно кто-то обидел его лично.
На другой день после нашего прибытия в Теллер Элсворт и я, покончив
наши дела, наняли моторную лодку и отправились в Номе, передав команду
помощнику начальника экспедиции Рисер-Ларсену. Мы взяли с собой Вистинга и
Омдаля, оставив остальных норвежцев помогать итальянцам при разборке
"Норвегии", чтобы потом всем вместе приехать в Номе. Когда мы прибыли в
Номе, Омдаль отправился с моторной лодкой обратно в Теллер, чтобы захватить
оставшихся членов экспедиции по окончании работ.
Элсворт и я вместе пробыли в Номе в течение трех недель. Сейчас же по
приезде мы отослали первую часть нашего отчета по телеграфу газете "Нью-Йорк
Таймс". Тем временем радиостанция в Теллере начала работать, и Нобиле стал
сам посылать свои сообщения в газеты. Это являлось прямым нарушением всех
наших прежних договоров и рассердило Элсворта и меня. Поэтому Элсворт послал
телеграмму аэроклубу в Осло с протестом против литературной деятельности
Нобиле.
Но Нобиле продолжал держаться вызывающим образом. Он с посыльным
отправил из Теллера Элсворту письмо с надписью "личное". В нем он излагал
Элсворту свои, как он их называл, "неисчислимые неприятности". Очевидно, он
воображал, что, апеллируй к Элсворту, да еще в тоне откровенной
доверчивости, ему удастся поссорить Элсворта со мною, что помешало бы нашим
совместным выступлениям и тем способствовало бы его собственным стремлениям
к присвоению главной доли славы экспедиции. Поступок этот был не только
окольным путем к достижению цели, но одновременно доказывал, что Нобиле
чрезвычайно плохо разбирается в людях. Элсворт не принадлежит к тому сорту
людей, которых можно привлечь подобными предложениями. Он - джентльмен,
верный товарищ и настоящий спортсмен. Поэтому вполне естественно, что
Элсворт первым делом показал мне это письмо, которое ему очень не
понравилось.
Среди "неисчислимых неприятностей", перечисленных в письме, Нобиле
особенно жаловался на то, что "вы с Амундсеном подписываете статьи в
"Таймсе", не присоединяя моего имени". Каким образом и откуда он мог
вообразить, что имеет какое-либо отношение к "Таймсу", было загадкой для
Элсворта и меня. Мы оба подписали контракт с "Таймсом", где, как уже видел
читатель, имени Нобиле ни разу не было упомянуто.
С другой стороны, у Элсворта и у меня имелись все основания быть
недовольными Нобиле, потому что он держал себя так, словно располагал
какими-то материалами об экспедиции для обнародования в печати. Единственно,
что Нобиле имел право написать, поскольку нам известно, была глава о
технической стороне полета. Читатель помнит, что даже и этому праву Элсворт
пытался помешать, когда посол Гаде предостерегал его от опасности давать на
это разрешение. Телеграмма, полученная Элсвортом от аэроклуба, определенно
ограничивала вопрос относительно главы о технической стороне полета.
Представьте же себе наше изумление и огорчение, когда мы получили от
трех ответственных руководителей аэроклуба телеграмму следующего содержания:
"Контракт с Нобиле, подписанный в присутствии Рисер-Ларсена в качестве
вашего и Амундсена представителя, содержит следующее условие. "окончательный
отчет об экспедиции составляется Амундсеном плюс Элсвортом и Нобиле, вместе
с теми лицами, которых они выберут себе в сотрудники. Согласовано, что
Нобиле разрабатывает техническую и воздухоплавательную часть книги". Это
единственный параграф, имеющийся относительно опубликования, и так как
Нобиле написал статью для обнародования в печати еще до полета, то мы
считаем лишенным логики и такта протестовать против права Нобиле на
сотрудничество. Общее недовольство газет по поводу того, что они получили
мало материала после экспедиции. Мы должны также позаботиться о
воздухоплавательном отчете для внесения необходимого разнообразия. Отчет
Нобиле составит не часть большой статьи, подписанной вами и Амундсеном, а
независимое приложение. До сдачи этих статей мы не можем получить последнего
платежа по контракту с прессой. Сожалеем, что не в состоянии исполнить ваше
желание, и обращаем ваше внимание на тот факт, что аэроклуб, согласно
контракту, является единственным административным и экономическим
руководителем экспедиции. Мы вынуждены настаивать на том, чтобы прежнее
соглашение считалось аннулированным, иначе результат в экономическом
отношении будет неудачным.
Томмессен, Сверре, Брюн".
Эта телеграмма впервые показала Элсворту и мне, что слова "и
воздухоплавательная" были добавлены в том контракте, о котором Элсворт в
марте требовал по телеграфу, чтобы его не подписывать. Аэроклуб снова
причинил нам бесконечные затруднения своей опрометчивой и легкомысленной
манерой действовать, так же как и податливостью по отношению к наглым
домогательствам итальянцев. Томмессен, Сверре и Брюн опять поспешили
согласиться на все, что ни требовал Нобиле, и проявили такую уступчивость в
отношении его наглых претензий, что прибавили эту произвольную фразу в
произвольном контракте и таким образом предоставили Нобиле лазейку, которой
он мог пользоваться как оправданием, чтобы писать все, что ему вздумается и
где вздумается об экспедиции в целом, растягивая до крайних пределов
значение слова "и воздухоплавательная".
После получения этой телеграммы мы с Элсвортом еще долго старались
всевозможными способами растолковать Нобиле точный смысл нашего
первоначального договора. Когда это нам не удалось, мы пытались заставить
Нобиле понять точный смысл хотя бы этого неправомерного контракта. Если
считаться с обычным значением слов, а не искажать его произвольно, прямой
смысл контракта следующий: во-первых, Нобиле не пишет ничего другого, кроме
одной главы в книге, а во-вторых, эта единственная глава может трактовать
только о его маневрировании дирижаблем в качестве капитана. Однако вопреки
ясному смыслу условий контракта Нобиле написал статьи обо всем, касающемся
экспедиции, для американской и итальянской прессы, а теперь, когда пишется
эта книга (в декабре 1926 года), он путешествует с докладами по Америке,
рассказывая все, что ему вздумается, из истории экспедиции.
Поведение Нобиле во все время экспедиции и все его поступки в
дальнейшем доставили мне столько огорчений и неприятностей, что они не
поддаются описанию.
Неосведомленность общественного мнения о сообщенных здесь мною фактах
позволила Нобиле внушить многим людям, что идея и выполнение полета в первую
очередь принадлежит ему. В действительности же его участие заключалось
единственно в исполнении обязанностей водителя (капитана). Он имел столько
же отношения к удачному исходу экспедиции, сколько капитан американского
транспортного судна во время войны имел к победе американских войск. Со
стороны Нобиле столь же бесстыдно требовать большего, как капитану
американского транспорта заявлять, что это он объявил войну и выработал
диспозиции генерального штаба для отправки полков в сражение.
Но вернусь к хронологическому порядку моего рассказа. В тот самый день,
когда Элсворт получил в Номе вышеприведенную телеграмму от руководителей
аэроклуба, ему пришла еще одна телеграмма, подписанная самим аэроклубом,
хотя, несомненно, ее отправляли те же самые господа. Телеграмма гласила
следующее:
"Нижеследующее составляет часть документа: президент норвежского
аэроклуба сообщает о получении от мистера Элсворта сообщения, что последний
только рад пойти навстречу пожеланию, чтобы имя полковника Нобиле было
присоединено к названию экспедиции. Президент сообщил, что аэроклуб, горячо
благодаря мистера Элсворта за эту личную большую жертву, решил из уважения к
итальянскому государству и конструктору дирижабля дать экспедиции имя
трансполярного полета Амундсена - Элсворта - Нобиле. Президент сообщил, что
он опубликует это при сдаче дирижабля 29 марта. Аэроклуб также решил, что на
Северном полюсе будут сброшены не только норвежский флаг, но также
американский и итальянский, однако таким образом, что норвежский флаг будет
сброшен первым. В остальном изменение названия не повлечет за собой никаких
перемен в национальности экспедиции или в уже заключенных контрактах.
Аэроклуб"
Единственный комментарий, какой можно сделать к этой телеграмме, это
тот, что "сообщения" Элсворта вообще не существовало. Элсворт никому
абсолютно не говорил, что его очень обрадовало присоединение имени Нобиле к
названию экспедиции. В действительности же произошло только следующее: при
нашей второй встрече в Риме Томмессен настоятельно просил нас сдержать
обещание, которое он, очевидно, уже успел дать, а именно - позволить, чтобы
имя Нобиле упоминалось в связи с экспедицией, но только в Италии и то только
пока дирижабль не будет передан нам итальянским правительством. Томмессен
уверял нас, что на это надо смотреть исключительно как на временный и
местный знак уважения и уступку итальянской национальной гордости.
Побежденные этими доводами и опасаясь, что в случае нашего несогласия
итальянское правительство нарушит контракт и не даст нам дирижабля, Элсворт
и я согласились с большой неохотой на это строго ограниченное употребление
имени Нобиле. Впоследствии, как видно из только что приведенной телеграммы,
аэроклуб повел себя как хорошо известный господин, который, получив мизинец,
захватывает и всю руку.[1] Он вынудил тщательно ограниченную уступку и
сделал из нее широкое до смешного разрешение без нашего на то ведома и
согласия.
1 То есть черт. Норвежская пословица: "Дай черту мизинец, он руку
захватит". - Прим. перев.
Элсворт сейчас же телеграфировал сердитый ответ на обе телеграммы,
требуя дальнейших объяснений. В ответ мы получили следующую телеграмму:
"Уже отослали два единственные имеющиеся условия касательно Нобиле и
опубликования. Согласно пожеланию Амундсена, все относящееся к руководству
взять из договора в Риме. Подтверждаем первоначальное условие вашей
субсидии, согласно которому Амундсен и вы пишете книгу, однако оно было
впоследствии изменено вашей телеграммой, разрешавшей Нобиле писать
воздухоплавательную часть. О газетных статьях ничего не сказано, но всякий
закон, несомненно, решит в этом случае вопрос по аналогии с договором
относительно книги.
Томмессен, Сверре, Брюн".
Эта телеграмма ясно показывает, что руководители аэроклуба сами грешат
против здравого смысла, истолковывая свои неудачные выражения в злополучном
неправомерном контракте. Ведь даже с их точки зрения газетные статьи Нобиле
были совершенно неправомерны.
В течение пяти месяцев, последовавших после нашего прибытия в Номе, и
вплоть до нескольких недель тому назад Элсворт и я письмами и телеграммами
пытались внушить аэроклубу приличествующее ему сожаление по поводу скверной
охраны наших интересов во время полета, а также заставить его заявить в
печати о своей решительной непричастности к несуразным утверждениям Нобиле.
Эти усилия не принесли удовлетворительных результатов. Быть может, наши
требования были слишком велики, потому что, во-первых, люди не любят открыто
признавать свои ошибки, а во-вторых, по той причине, что Томмессен, Сверре и
Брюн за это время были все торжественно награждены очень модным итальянским
орденом, а потому почувствовали бы себя вдвойне неловко и рисковали бы
лишиться весьма драгоценного для них отличия, если бы обнародовали
откровенное заявление об истинном ходе событий.
Когда аэроклуб отклонил наши требования об опубликовании официального
опровержения, Элсворт и я в ноябре потеряли терпение и в негодовании
телеграфировали о нашем выходе из состава членов клуба. Это было
единственным средством, имевшимся в нашем распоряжении, чтобы выразить перед
обществом свое возмущение
╧Ёшъы■ўхэш 