ез два океана.
     К  назначенному  времени  красный   уголок  начал  заполняться  людьми.
Сходились  тихо, без  обычного оживления.  Собирались  небольшими  группами,
вполголоса разговаривали, замолкали,  на время погруженные в другие мысли, и
опять пытались завязать разговор.
     Длинный,   узкий  стол,  покрытый  красным  сукном,  стоял   посередине
помещения, но никто не занимал вокруг него  мест.  И у буфета, заставленного
блюдами с легкими закусками,  пирожными,  сластями и бутылками  с водой,  не
было обычного шума, веселой толкотни, шуток и смеха.
     Пришли докладчики: профессор Лордкипанидзе, профессор Шелавин, Козырев.
Все  они, кроме зоолога, уселись  за столом  и начали  разбираться  в  своих
конспектах и заметках. Зоолог задумчиво ходил у свободной задней переборки.
     Наконец появились капитан и комиссар. По звонку  комиссара, постоянного
председателя  таких собраний, все  заняли  места.  В  краткой речи  комиссар
сообщил  о задачах сегодняшнего  собрания  и  предоставил слово  океанографу
профессору  Шелавину.   Вопреки  обыкновению,  доклад  океанографа  не  внес
оживления.  Он  был  краток,  сух  и   деловит.  Шелавин  сообщил  о  многих
замечательных  открытиях,  сделанных  при помощи необыкновенной подлодки,  о
новых подводных хребтах, о неизвестных до сих пор глубоководных течениях,  о
новых  открытиях  в  области  распределения  солей,  газов  и  температур  в
различных  областях   и  глубинах   океана,   о   результатах  магнитных   и
гравиометрических  измерении,  о  процессах  и  законах   льдообразования  в
Антарктике,  о  первом  в истории науки случае наблюдения  воочию подводного
вулканического  извержения.   Все  эти  открытия  и  наблюдения,  по  словам
Шелавина,  вписывают  новую  блестящую  страницу  в историю  океанографии  и
поднимают авторитет и значение советской науки на недосягаемую высоту.
     Выступивший вслед за Шелавиным зоолог не сразу смог начать свой доклад.
Он с трудом собирал мысли, сбивался, повторялся  и лишь в  середине  доклада
сосредоточился, понемногу увлекся и с обычной страстью заговорил об успехах,
достигнутых в этом небывалом походе в областях его любимой науки. Он говорил
о  бесчисленных  вновь  открытых видах,  родах,  семействах  и  даже классах
животного мира океанов, о жизни, строении, питании глубоководной и придонной
фауны, о  необычайном  значении  открытия живущих доселе  в  глубинах океана
плезиозавров  --  остатков  животного  мира  далеких  геологических эпох,  о
замечательном  открытии   нового  класса  золотоносных  моллюсков,   которые
благодаря  работам Цоя превратятся в  неисчерпаемый источник золота для нужд
Советской страны, и о неизвестных до  сих пор науке  гигантских крабах.  Под
конец зоолог настолько увлекся, что председатель  должен  был  несколько раз
напоминать ему, что его время давно истекло.
     После  зоолога  говорил  Козырев,  рассказавший  собранию  об  отличной
живучести, управляемости, боеспособности подлодки и в особенности о простоте
ее механизмов  и аппаратов, которая  позволяет при  наличии взаимозаменяемых
частей  и  целых узлов  быстро  и легко  произвести  ремонт  и  даже  полное
восстановление оборудования  и  вооружения подлодки  в самый  короткий срок.
Именно благодаря .этому удалось так быстро собственными силами ликвидировать
столь серьезную аварию, какая произошла с подлодкой у острова Рапа-Нуи.
     Последним взял слово капитан. Он подвел итоги: всему, что сообщено было
до  него докладчиками  по  специальностям, но больше  остановился на  людях,
беззаветная работа которых,  полная энтузиазма  и самоотверженности, сделала
возможным  для  советской  науки  достижение всех  этих  побед. С  сердечной
теплотой он отозвался о профессоре Лордкипанидзе, напомнив, какой ценой и  с
каким  риском  для  жизни  он  добыл  материалы  о плезиозаврах --  реликтах
мелового  периода;  о  профессоре  Шелавине,  который  едва  не   погиб  при
исследовании горного лабиринта в Атлантике  и  открытии там кристаллического
золота; о Цое, который с несокрушимым упорством и настойчивостью работал над
своей  мечтой о создании морских золотовырабатывающих моллюсочных  фабрик. С
нескрываемым  волнением капитан  перешел затем к  характеристике прекрасной,
беззаветной работы  и поведения экипажа подлодки на протяжении  всего  этого
исторического похода. В самые критические его моменты -- при атаке магнитных
торпед в Атлантике,  в плену у гигантских ледяных гор, наконец при последней
катастрофе  под  Южным тропиком  -- ни на  одну минуту  паника не нашла себе
места  в  сердцах  советских  людей  на  подлодке.  Непоколебимая  выдержка,
спокойствие,  высокая   дисциплина  и  моральная  сила  экипажа  делают  его
предметом  гордости  и  радости  великой  Родины, сумевшей  воспитать  таких
преданных  сынов,  таких борцов  за  ее счастье,  за  победу коммунизма и  в
пределах ее границ, и далеко за ними... Даже гнусное предательство одного из
членов  командного состава подлодки не смогла сломить  дух экипажа. Ремонт и
восстановление подлодки после взрыва -- это героическая битва, которую можно
поставить  выше многих  боевых  сражений  и  схваток.  Достаточно  вспомнить
поведение  Павлика, которого  команда  приютила у  себя и  в  короткий  срок
царящим   среди  нее   духом  мужества,  стойкости  и  дисциплины  настолько
перевоспитала его, передав  все  свои качества,  что  этот простой мальчуган
может теперь  стать примером храбрости, мужества и находчивости для многих и
многих ребят нашей Родины его возраста и даже старше...
     Капитан сделал паузу. По лицу его пробежала тень, глаза полуприкрылись.
Медленно,  словно под грузом огромной тяжести, и с видимым  усилием он снова
начал говорить:
     --  Товарищи!.. Я  хочу  упомянуть  теперь о  тяжелых потерях,  которые
понесла наша дружная, тесно сплоченная семья...
     Шум отодвигаемых стульев  на минуту прервал  его.  Все встали и в немой
тишине с опущенными лицами слушали капитана.
     --  ...Мы   потеряли  молодого   товарища,  лейтенанта  Юрия  Павловича
Кравцова. Несмотря на  его увлекающийся характер,  на отсутствие достаточной
выдержки, объясняемые его  молодостью, все говорило, что из него выработался
бы  смелый,  честный, преданный  Родине командир.  Достаточно  вспомнить его
поведение во  время аварии в  ледяном  тоннеле. Раненный, теряя сознание, он
все  же  не ушел  со своего поста, требуя смены.  Он пал смертью храбрых. Не
считаясь  со своей слабостью в  результате последнего ранения, ни  минуты не
задумываясь, он бросился на  изменника Горелова,  чтобы задержать его. И  он
погиб...  Но своей  попыткой  он  дал  возможность  другим  своим  товарищам
выполнить эту важную задачу.
     Помолчав,  среди  все  той  же безмолвной  и  печальной тишины, капитан
продолжал:
     --  Мы потеряли  также  нашего старшину водолазов,  любимого  товарища,
прекрасного,  чуткого  человека,  беспредельно  преданного Родине --  Андрея
Васильевича Скворешню... Это  его могучая рука в смертельно  опасной  борьбе
обезоружила предателя и изменника  Горелова, это он спас Павлика  и себя  из
грота, запертого Гореловым при помощи сброшенной скалы,  это  он  трое суток
подряд, не  зная  ни сна,  ни  отдыха, не смыкая  глаз,  не  разгибая спины,
работал  в  последние,  самые  напряженные дни ремонта, заражая  всех  своим
энтузиазмом  и нечеловеческим упорством в  борьбе  за  спасение  подлодки...
Всюду, где грозила опасность, всюду, где требовалась...
     Внезапно   из  центрального  поста  донесся  в  красный  уголок  резкий
длительный  звонок.  Пробиваясь  сквозь  его  непрерывные  тревожные  трели,
неразборчиво слышались в  красном  уголке  какие-то  распоряжения вахтенного
командира старшего  лейтенанта  Богрова,  передаваемые  через  репродуктор в
машинное отделение.
     Капитан  оборвал свою речь, беспокойно прислушиваясь к шуму, возникшему
в машинном отделении, к тревожным голосам, долетавшим оттуда через ближайший
люк. Потом звон прекратился, послышалось несколько глухих грохочущих ударов.
Шум в  машинном отделении  продолжал нарастать.  Вдруг шум  прорезал громкий
крик, через мгновение к нему присоединились крики  других людей, и этот хаос
звуков,  прерываемый отдельными  непонятными восклицаниями, вливался широким
потоком через люк в коридор, из коридора -- в красный уголок.
     Шум все  возрастал, приближался и наконец, уже  под самым люком, внизу,
остановился.
     -- Что  там происходит?  -- не выдержал  капитан.  -- Товарищ  Козырев,
сходите туда и разберитесь.
     Едва  лишь Козырев сделал два шага по направлению к  выходу,  как вдруг
сидевший в  дальнем конце  стола, лицом к двери и коридору, Павлик  вскочил,
словно подброшенный,  со стула и, оцепенев  на  месте, с глазами, неподвижно
устремленными в коридор, с протянутой вперед рукой, пронзительно закричал:
     -- А-а-а! Смотрите!.. Там!.. Там!..
     Как безумный, он сорвался с места, стрелой пронесся мимо всех, подбежал
к двери  и, подскочив, повис на огромной фигуре, переступившей в этот момент
через порог красного уголка.
     У  двери  стоял  Скворешня --  бледный, с  впавшими щеками,  с длинными
растрепанными усами.
     Громкое  единодушное  "Ох!"  пронеслось по  всему  помещению.  Двадцать
человек,  окаменев на мгновение, не  сводили широко раскрытых  глаз  с этого
видения. Затем  все смешалось,  и,  опрокидывая стулья, отбрасывая  мешавший
стол, люди ринулись к Скворешне. Тот продолжал неподвижно стоять с  повисшим
на  его  груди  Павликом, устремив  поверх окружавшей  его толпы воспаленные
глаза на капитана.  Наконец, мягко сняв с себя Павлика, разводя рукой толпу,
он  сделал  два   шага  вперед  по  направлению  к   капитану,  вытянулся  и
отрапортовал:
     --  Товарищ  командир,  честь имею  явиться!  Простите,  запоздал... --
Внезапно  взгляд его соскользнул  с  лица  капитана,  устремился  куда-то  в
сторону и, словно привороженный, застыл там.
     --  Скворешня!  Это вы?!  -- воскликнул капитан,  едва приходя в себя и
протягивая ему обе руки. -- Откуда? Каким образом?
     -- Из выходной  камеры, товарищ командир! -- ответил дрогнувшим голосом
Скворешня,  не  сводя  горящих  глаз  с  чего-то,  находившегося  за  плечом
капитана, и нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
     -- Из выходной камеры?! -- удивленно переспросил  капитан. -- Что же вы
там делали?
     -- Спал, товарищ командир! Не помню, как, но заснул... Виноват, товарищ
командир...
     Скворешня  даже подался своим массивным корпусом вперед, мимо капитана,
к какой-то точке, куда неудержимо влекло его что-то.
     -- Что  с вами, товарищ  Скворешня?  -- обратил наконец внимание на его
странное поведение капитан. -- Вы больны?
     --  Виноват,  товарищ  командир!  --  срывающимся  голосом  пробормотал
Скворешня.  -- Помираю... Сам не понимаю... Только поспал немного... Сил нет
вытерпеть...
     Капитан резко  обернулся вслед  за жадным взглядом Скворешни:  за своей
спиной, в углу, он увидел буфет с горой закусок и батареями бутылок.
     Громкий веселый смех прокатился в красном уголке.
     -- Идите! Идите! --  закричал капитан. --  Простите меня, дорогой  мой!
Как я сразу об этом не подумал!
     Он схватил Скворешню за руку и потащил его в соблазнительный угол.
     Скворешня так и лег всем  своим огромным телом на буфет. Мощные челюсти
заработали как рычаги; скрежет зубов, казалось, наполнил все помещение.
     Сгрудившаяся  вокруг Скворешни толпа  с восхищением  наблюдала  за этой
великолепной  работой  своего  как будто вернувшегося  из  небытия товарища.
Никто не  мог удержаться, чтобы  любовно  не  похлопать гиганта по плечу, по
спине,  обнять  за  талию,  заглянуть   ему  в   лицо...  Ему  раскупоривали
бесчисленные  бутылки,   наперебой  подсовывали  полные  стаканы.  Слышались
возгласы, добродушные шутки, радостный смех...
     --  Да не  мешайте  же товарищи!  Дайте  поесть  человеку!  -- он  ведь
действительно страшно голоден!
     -- Ну да! Немножко поспал, и немножко аппетит разыгрался.
     -- М-гм! --  утвердительно мычал под общий смех Скворешня  с набитым до
отказа ртом.
     -- А мы тебя хоронили уже, Скворешня! По первому разряду!
     -- М-гм! -- соглашался гигант, не поворачивая головы, Павлик подлез под
руку Скворешни и не сводил с него глаз, полных любви и восхищения.
     --  Не  давайте  ему  бутербродов!  -- закричал  зоолог,  пробиваясь  к
Скворешне с бульоном  в термосе, за которым он успел  сбегать в  камбуз.  --
После трехсуточной голодовки это  вредно!  Вот,  выпейте  бульону, друг мой.
Будьте хладнокровны.
     Скворешня  резко  повернулся с недоеденным  бутербродом в руках.  Он  с
трудом  проглотил  недожеванный кусок, едва  не  подавившись им, и, не сводя
испуганно остановившихся глаз с зоолога, наконец с трудом прохрипел:
     -- Шо? Шо вы казалы, Арсен Давидович? Трое суток?
     --  Ну  да, мой  друг!  Трое суток! Сон у  вас  богатырский  был, как и
подобает...
     Скворешня  стоял в полной растерянности,  переводя глаза с  зоолога  на
улыбающегося капитана.
     -- Как же это так? -- бормотал он с побагровевшим лицом. -- Да не может
же быть! Что же я... трое суток в нетчиках числился?
     В крайнем волнении он положил недоеденный  бутерброд на буфетный столик
и повернул голову к капитану.
     Тот продолжал улыбаться:
     --  Не  беспокойтесь,  товарищ Скворешня!  Не  бросайте  свою  полезную
работу.  Все  потом  объяснится...  Вы  не  в  нетчиках  числились,  а...  в
покойниках.
     Под  общий  смех,  окончательно  сбитый  с  толку,  Скворешня  медленно
повернулся к  буфету и с  новой яростью набросился  на  закуски, запивая  их
горячим бульоном.
     Из  радиорубки  Плетнев посылал  уже во  Владивосток радостную весть  о
появлении  Скворешни на подлодке и  просьбу  об  отмене вылета гидроплана  к
острову Рапа-Нуи.

        x x x
     В  эту  незабываемую  ночь,  с  полным   грузом  ничем  не  омраченного
человеческого счастья,  "Пионер"  уменьшил ход  до  девяти  десятых и  круто
повернул к северо-западу, ближе к северу.
     Капитан   не  доверял  кратчайшим   путям  через  оживленные   проливы,
разделяющие  коренные японские острова. Но и  мелководный Татарский  пролив,
отделяющий  остров Сахалин от  берегов  Советского Приморья, тоже  был  мало
соблазнителен со своими бесчисленными мелями, банками  и перекатами. Капитан
решил провести подлодку в тихие предрассветные часы через пролив Лаперуза --
между островом Хоккайдо и южной частью Сахалина.
     Почти  никто на "Пионере" не мог  заснуть в эту последнюю  ночь похода.
Родина  радостно летела людям навстречу, вставала  перед ними из вод океана,
поднималась из них все выше и выше во весь свой гигантский рост...
     Отделенные  от   нее   последними   сотнями  километров,   люди   вдруг
почувствовали  с  небывалой  остротой  тоску  по  родной  земле,  твердой  и
надежной,  как гранит,  цветущей и радостной, как весенний, убранный цветами
сад.
     Родина! Родина!
     Страна   счастья  и  радости,  страна  высоко  поднявшего  свою  голову
Человека!  Как не рваться  к  тебе  от  всех  красот земного  шара,  как  не
стремиться к тебе  всеми фибрами напряженной  души -- к тебе, к твоим тучным
колхозным  полям, к  твоим  мощным  фабрикам  н  заводам, красивым,  узорным
городам, веселым, ликующим деревням! Вдали  от  тебя --  и  под  толщами вод
океанов  --  всюду чувствуешь врага, зажавшего  под железной  пятой миллионы
братьев, лишенных радостей жизни,  света  науки  и  познания  мира, лишенных
счастья вольного, творческого труда, вынужденных собственными руками строить
для себя оковы и тюрьмы!
     Как не любить тебя, Родина!
     Тебя, вырвавшую  детей  своих из  нищеты  и тьмы!  Тебя,  осенившую  их
шелковым  знаменем  коммунизма,  построившую их же радостными  руками новый,
ликующий Мир для возрожденного в труде Человека!
     Родина!  Родина! Единственная, лучезарная!  Страна счастья  и  радости!
Весенний, цветущий сад!
     Команда  была  несказанно  рада  последним,  незаконченным  работам  на
подлодке. Все равно никто не мог спать в эту ночь. Работа давала возможность
быть на людях, поговорить о семьях, о друзьях, о товарищах, о родных полях н
лесах,  которые можно будет  скоро увидеть, о своих заводах и  фабриках, где
снова  пахнет  родным  воздухом радостного  труда, среди  которого  росли  и
воспитывались многие из команды.
     Особенно  много  разговоров  было  в выходной  камере. Среди работавших
здесь  был  и  Скворешня.  В  десятый,   в  двадцатый  раз  приходилось  ему
рассказывать о  том,  как он  вплыл сюда,  в  камеру,  с  последней  охапкой
проводов и мелких  инструментов, как наклонился в длинное  углубление  вроде
шалаша,  образованное прислоненными к переборке длинными  досками и трубами,
чтобы  подальше засунуть  в него  два-три ценных инструмента,  и как его тут
вдруг накрыл какой-то  туман, после чего он уже ничего не помнил.  Потом  он
проснулся от какого-то удушья,  сразу  ничего не понял,  но потом сообразил,
что он  в  скафандре,  что кончился кислород  и  надо скорее встать  и снять
скафандр. Он выбрался  из "шалаша"  полусонный,  встал, открыл иглой грудь в
скафандре: чистый, свежий воздух влился в легкие и словно опьянил его -- сон
опять  спеленал  его.  Вторично он проснулся от сверлящего чувства голода  и
увидел себя  в  камере  у  переборки. Он быстро  освободился  от  скафандра,
попытался открыть дверь, но кнопка не действовала:  механизм был,  вероятно,
выключен и  заперт на  замок, как всегда, когда камера не работает. Тогда он
нажал кнопку тревожного звонка. Но дверь что-то долго не открывали, а голод,
как  острыми щипцами, терзал желудок. Не  стерпев, Скворешня  несколько  раз
ударил  кулаком  в  дверь,  и  только  после  этого ее открыли,  и  товарищи
встретили его с испуганными лицами... "Вот  чудаки! -- говорил Скворешня. --
Испугались нескольких ударов кулаком!.."
     В два часа десять минут двадцать третьего августа "Пионер" тихо прополз
почти над самым дном  пролива  Лаперуза  и  вышел и воды Японского моря. Ход
сразу подняли до девяти десятых.
     До  четырех часов работы на подлодке шли  необычайно медленно. Малярные
кисти внимательно вылизывали каждую щелочку, две трубы почему-то вдруг стали
непомерно тяжелыми, и человек с трудом мог их  снести на склад.  Исправление
проводки в  жилых помещениях неизвестно почему требовало особенного внимания
и оказывалось очень тонкой  и сложной  работой...  Скоро, однако,  была  уже
база,  и  показаться  в  ней  не во всем своем  блеске, идеальной  чистоте и
исправности  подлодка  никак не  могла.  И  старшему лейтенанту  приходилось
держать всю команду  на аврале, не  отпуская  спать, что, по всей видимости,
именно и входило в планы команды и вполне ее устраивало.
     В четыре часа, когда  до Русского острова, стоящего, как  часовой перед
входом в Уссурийский залив, оставалось всего лишь триста километров, старший
лейтенант,  проверяя ход работы,  остановился  в  дверях  выходной камеры. С
минуту он полюбовался  спешкой,  с которой  работали люди, покачал  головой,
усмехнулся и, взглянув на часы, приказал:
     -- Через сорок минут чтобы  все здесь было окончено! Товарищ Скворешня,
как начальник  наряда в  камере вы  отвечаете  за  выполнение этого приказа.
После окончания  работ  в  камере  готовиться к авралу  для  входа  в  порт.
Одеться, побриться, привести себя в порядок!
     Тот же приказ он отдал и в других отсеках и помещениях подлодки.
     Произошло  что-то  удивительное  и  совершенно  неожиданное.  "Строгий"
приказ  старшего лейтенанта, казалось. влил новую энергию в каждого человека
из  команды. С  необычной быстротой  начала  таять гора материалов в камере,
люди  летали к складам, словно не  ощущая тяжести на плечах. Малярные  кисти
получили вдруг  необычайную  подвижность и  легкость.  Электрики,  очевидно,
освоились  наконец  со  сложными  и  тонкими  работами  в ж