ие сроков ремонта.
Бригада электриков в расширенном составе приняла на себя обязательства:
закончить ремонт сети и щита управления к двенадцати часам пятого августа,
открыть выход из подлодки в тот же день к двадцати четырем часам,
восстановить систему сигнализации и связи к двадцати четырем часам седьмого
августа, привести в порядок автоматику к двенадцати часам десятого августа,
и так далее, по всем работам, возложенным на бригаду. В общем, получалась
экономия во времени против установленных капитаном сроков около двадцати
процентов.
На другой же день газета оповестила всех, что бригада акустиков с
включившимся в нее частично профессором Лордкипанидзе принимает вызов
электриков и по новому, ею самой составленному графику сокращает время своих
работ на двадцать пять процентов. Тут же газета сообщала, что, приветствуя
почин электриков, водолазы заключают договор о социалистическом соревновании
с радистами. Атмосфера в отсеках корабля положительно накалялась. Работа,
казалось, получила характер непрерывной, яростной атаки на врага. Перерыв на
обед и отдых команда сократила до сорока минут, а завтрак и ужин
производились чуть ли не на ходу. Сводки о ходе работ соревнующихся
выслушивались с таким же напряженным волнением, как телеграммы с полей
сражения, с боевых Фронтов. И каждый раз под крики "ура" и туш патедона,
который в честь победителей заводил комиссар Семин перед микрофоном, и
победители и побежденные с еще большей яростью набрасывались на новую
работу.
Пятого августа, за пять минут до срока, перед закрытой еще дверью в
выходную камеру собрались капитан Воронцов, старший лейтенант Богров,
исполняющий обязанности главного механика Козырев, водолазы Скворешня и
Матвеев, окруженные почти всем экипажем подлодки. Все стояли взволнованные,
бледные, в полном молчании. Предстоял первый наружный осмотр корабля,
предстояло разрешение самого важного, самого мучительного вопроса: в каком
состоянии кормовая часть подлодки? Уцелели ли дюзы? Будет ли "Пионер"
двигаться или он обречен на паралич, на мертвенную неподвижность своего
полного жизни и сил организма?
Ровно в двадцать четыре часа невидимые электрические приводы,
управляемые главным электриком Корнеевым из центрального поста, начали
медленно втягивать в пазы переборки тяжелую, металлическую дверь. Эту победу
встретили без обычных приветственных криков, все в том же напряженном,
взволнованном молчании. Никто не издал ни звука...
Выходная камера, полная света, открылась, пять человек вошли в нее и
торопливо начали совершать туалет водолазов. Через четверть часа дверь
закрылась, послышался гул и ворчание бегущей по трубам воды, затем
откинулась выходная площадка, и пять закованных в металл фигур с ярко
горящими фонарями на шлемах вышли в ночную подводную тьму.
Горя от нетерпения, забывая все правила субординации, Скворешня очертя
голову вылетел вперед, и сейчас же под всеми шлемами загремел его
торжествующий, оглушительный бас:
-- Ура!.. Хай живе наш "Пионер"!.. Все дюзы почти на месте.
Глазам капитана и его спутников предстала удивительная картина.
Огромное, до двух метров в диаметре, металлическое кольцо, массивное,
литое, обычно надетое на крайнюю кормовую часть, словно чудовищная шапка,
усеянная по околышу и по верху многочисленными отверстиями дюз, теперь,
сорванное с места, далеко откинулось назад, держась лишь на нижней части,
как на дверной петле. Изнутри этой шапки густо, как в щетке, торчали острые
зубья изломанных черных труб; в оголившейся крайней части кормы зияло
отверстие, ведущее в газопроводную камеру подлодки...
-- Ну, Николай Борисович,-- оживленно обратился старший лейтенант к
капитану,-- мы можем поздравить себя со спасительной находкой! Дюзы есть --
значит, все в порядке.
-- Я боялся надеяться на такую удачу,-- ответил капитан после минутного
молчания. -- Словно гора с плеч... Весь вопрос теперь в том, как поставить
кольцо на место.
-- Термитом и электролебедкой, товарищ командир,-- сказал Козырев.
-- Гм... Вот как! -- Капитан внимательно посмотрел на Козырева. -- Так,
на ходу, и будете производить работы?
-- Устроим вокруг кормы леса с неподвижными площадками, товарищ
командир,-- быстро ответил Козырев.
-- Правильно,-- поддержал старший лейтенант. Козырев и Матвеев
взобрались на корпус и внимательно изучали состояние кормы и внутренней
поверхности кольца.
-- Ну, как там, товарищ Козырев? -- спросил капитан.
-- Отлично, товарищ командир! -- весело ответил новоиспеченный главный
механик. -- Край кормы ровный, не рваный. И поверхность почти чистая, как
будто ножом срезало! Подчищать придется мало.
-- Завтра же с утра -- за дело,-- сказал капитан. -- Общее наблюдение
за этими работами я прошу вас взять на себя, Александр Леонидович.
-- Слушаю, Николай Борисович!
-- А теперь -- на подлодку! -- скомандовал капитан. -- Да поскорее! Мы
несем радость экипажу, и нельзя заставлять его слишком долго ждать.
Радость была действительно необыкновенная. Хотя команде уже давно
следовало спать, но от охватившего всех волнения никто не смог сразу улечься
и заснуть.
Наконец усталость взяла свое, и скоро в подлодке воцарилась сонная
тишина. Один лишь Скворешня, вахтенный на всю подлодку, с трудом
бодрствовал, мурлыча под нос свою любимую украинскую "Реве тай стогне Днипр
широкий"... Был момент, когда вдруг умолкло и это тихое мурлыканье, и
Скворешня, на ходу задержавшись у притолоки дверей, задремал всего лишь на
одну-две минуты. Но как раз в эти короткие минуты подлодка едва ощутимо
содрогнулась от мягкого тихого толчка и сейчас же успокоилась.
Сонная, ничем не потревоженная тишина продолжала царить в каютах и
отсеках подлодки. Скворешня очнулся, вздохнул и продолжал свое тяжелое,
размеренное хождение под тихое мурлыканье песни, так ничего и не заметив...
Глава VIII. У ПОДНОЖИЯ ОСТРОВА
Много лет назад, в конце XIX века, доктор Ганс Гольдшмидт впервые
разработал химическую реакцию, которая получила впоследствии его имя.
Сущность этой реакции заключалась в том, что если смешать окись железа
(окалина, порошок ржавчины и т. и.) с порошком алюминия и смесь эту поджечь,
то алюминий в процессе горения отнимет у окиси железа кислород,
восстанавливая тем самым чистое железо, а сам окислится; образующаяся при
этом избыточная тепловая энергия расплавит железо, а полученная окись
алюминия всплывет на поверхность в виде шлака.
Вот эта смесь окиси железа с порошком алюминия и носит название
термита, и, с тех пор как "реакция Гольдшмидта" стала известной, она долго
применялась лишь для получения некоторых простейших ферросплавов и особенно
для сварки рельсов.
Сорок лет так ограниченно и примитивно использовался термит в
лабораториях и металлургической практике, пока наконец советские ученые не
раскрыли все богатейшие возможности, которые были до тех пор скрыты в этой
реакции. Оказалось, что окись любого металла может восстанавливаться в любом
помещении, в простом тигле, без особого оборудования, в присутствии лишь
известных, точно определенных термитов (алюминия, лития, натрия, силиция).
Особенно замечательными в процессе "термитной реакции" являются
необычайные температуры, которые развиваются при ней. Уже при восстановлении
железа алюминием получается огромная температура в 3500 градусов, при
которой расплавлялись все известные в то время металлы. Реакция же вольфрам
-- алюминий развивает температуру в 7500 градусов, то есть выше солнечной
(6000 градусов), и протекает настолько бурно, что вольфрам испаряется.
К тому времени, когда Крепин конструировал свою подводную лодку,
советские ученые добились уже того, что термитная реакция могла происходить
даже под водой так же безотказно, как применяются под водой автогенная
сварка и резка металлов, но гораздо более просто, свободно и безопасно.
К помощи термитной реакции и решил обратиться Козырев, чтобы поставить
на место кольцо дюз, изготовленное из такого тугоплавкого сплава, который
совершенно ни представлялось бы возможным разогреть и обработать в подводных
условиях другими средствами.
Когда рано утром шестого августа Ромейко, Скворешня и Матвеев
подготовили в выходной камере трубы, тросы, металлические листы и другие
материалы для сооружения лесов и подмостей вокруг кормовой части подлодки,
Козырев с капитаном уже закончили все расчеты и план предстоящих работ по
установке на место дюзового кольца. Спустившись вниз, в выходную камеру,
Козырев застал там водолазов и механиков уже одетыми в скафандры и готовыми
к выходу. Быстро одевшись и сам, он нажал кнопку на стене, сигнализируя
центральному посту, что можно впускать в камеру воду. Через несколько минут
вода наполнила камеру, послышался скрип тросов, начавших опускать площадку.
Но, едва отделившись своим верхним краем на полметра от корпуса подлодки,
площадка остановилась, скрип прекратился.
-- А який там бисов сын жартуе? -- рассердился Скворешня, переминаясь в
беспокойстве с ноги на ногу и поглядывая на открывшуюся вверху узкую щель.
-- Ну и братишки-электрики! Делали, делали -- не доделали. Хороши
работнички!
-- Площадка не открывается,-- соединившись с центральным постом,
сообщил ему Козырев. -- В чем дело, товарищ командир?
-- Не понимаю,-- удивленно ответил голос капитана. -- Ведь мы вчера
выходили, и она была в исправности. И у меня здесь, на щите управления,
красный сигнал. Сейчас прикажу электрикам проверить все приводы. Подождите
немного.
-- Пока там Марат будет ползать по переборкам, проверять сеть,
давайте-ка здесь посмотрим,-- предложил Скворешня: -- может быть, заело
отпускные тросы.
-- Как же туда добраться, Андрей Васильевич? -- спросил Матвеев,
посмотрев на открывшуюся вверху щель. -- Ведь три метра!
-- Да по любой трубе из этой кучи, чудак! А то еще лучше -- полезай ко
мне на плечи.
-- Есть на плечи!
На могучих плечах Скворешни Матвеев чувствовал себя свободно и
уверенно, как на площадке раздвижной лестницы. Под потолком камеры он быстро
осмотрел блок с правильно намотанными витками троса, проверил в обшивке
корпуса выходное отверстие троса, потом, высунув голову в щель между верхним
краем площадки и корпусом, проверил наружное крепление троса с площадкой.
-- Здесь все в порядке, Андрей Васильевич,-- сообщил он Скворешне,
повернувшись на его плечах. -- Стой! Стой!.. -- закричал он вдруг. -- А
ну-ка, Андрей Васильевич, поднимай выше! За ноги! Еще выше!.. Эге! Что же
это такое?! Вот так штука!
Обычно спокойный, уравновешенный и немногословный, Матвеев сейчас
несколько взволновался. Высунувшись до половины над площадкой и перегнувшись
через нее наружу, он водил там во все стороны фонарем, изо всех сил
вытягивался, пытаясь что-то достать руками.
-- Да в чем там дело, наконец? -- не выдержав, закричал Скворешня.
-- Как будто земля, Андрей Васильевич,-- ответил Матвеев, мягко
соскакивая с плеч Скворешни. -- Могу даже сказать наверное, что земля...
Скала... самая настоящая скала! Она подпирает площадку и не дает ей
опуститься. Подлодка боком прижалась к ней.
Это открытие вызвало сенсацию. Капитан приказал Матвееву выбраться
через щель наружу и обследовать скалу. Матвеев быстро вернулся и доложил,
что скала, к которой прижат был течением "Пионер", составляет часть
обширного склона подводной горы, далеко простирающейся во все стороны и
поднимающейся, вероятно, до поверхности, а может быть, и над поверхностью.
Слишком высоко всплывать Матвеев не решался, придерживаясь приказа капитана.
По распоряжению капитана Скворешня и десять человек команды, все в
скафандрах, выбрались из подлодки тем же путем, что и Матвеев. Они вынесли с
собой несколько мотков тонкого, гибкого троса и, сделав из него три огромные
петли, надели их на носовую часть подлодки, а четвертым намертво закрепили
корму подлодки за скалу. Затем, схватив концы носовых петель и повернувшись
лицом к свободному океану, люди разом, по команде Скворешни, запустили свои
винты на десять десятых хода. Пятьсот лошадиных сил через пятнадцать минут
оттащили подлодку от скалы и поставили ее носом в океан, кормой к подводной
горе. Чтобы течение опять не снесло корабль и не прижало его к горе, концы
одной из носовых петель опустили до грунта и закрепили их там за большой
обломок скалы.
"Пионер" стоял теперь на надежных мертвых якорях.
"Дюзовая бригада" в намеченном составе немедленно принялась за работу у
кормовой части корабля.
Между тем капитан вызвал к себе в центральный пост Шелавина и предложил
ему самым тщательным образом ознакомиться с подводной горой.
-- Мы не можем еще определить свои координаты,-- сказал при этом
капитан. -- Ни один из наших инфракрасных разведчиков пока не работает. Но,
может быть, ближайший осмотр горы поможет именно вам, опытному океанографу,
установить, что это за гора, где она находится, не является ли она подножием
банки, обширной отмели, коралловых рифов или коралловых атоллов. Атоллы же
могут быть населены, а в нашем положении это была бы очень большая
неприятность. Осторожность не мешает... С наступлением ночи поднимитесь на
поверхность, осмотритесь, не заметны ли огни, движение судов, туземных
каноэ. Возьмите, если считаете нужным, кого-нибудь из команды для
сопровождения вас...
-- Ну, зачем же, Николай Борисович, отрывать сейчас людей от работ! Я
отлично и сам справлюсь, хотя, если разрешите, я взял бы с собой Павлика. Он
не так уж здесь необходим, да и ему было бы интересно и полезно...
Капитан согласился. Павлик был несказанно рад этой вылазке: он давно не
бродил под водой, а новые места сулили новые впечатления, новые открытия,
новые радости.
С полной зарядкой жидкого кислорода, электроэнергии в аккумуляторах,
питания и воды в термосах и в полной амуниции геологоразведчиков и подводных
охотников, Шелавин и Павлик ровно в пятнадцать часов сошли с площадки на
склон горы и пошли по грунту на юг. Идти было нелегко. Склон был довольно
крут, густо усыпан обломками скал, ноги вязли в иле, путались в водорослях.
Можно было бы просто плыть над склоном при помощи винтов на самой малой
скорости, но Шелавин сознательно отказался от этого, объяснив Павлику, что
необходимо исследовать геологическое строение горы; геология же раскрывает
свои тайны только пешеходам, а не пилотам, хотя бы и подводным.
Много рыб встречалось на пути. Павлик безошибочно называл их, вызывая
одобрительное бормотание океанографа.
Через четверть часа ходьбы Павлик вдруг споткнулся, нагнулся и вытащил
что-то из ила.
-- А вот это что такое? -- спросил он, протягивая Шелавину свою
находку.
В его руках был грубый, примитивной работы, но совершенно ясно
оформленный кривой нож с каким-то обрубком вместо рукоятки и тускло
поблескивающим черным лезвием. Едва взглянув на него, Шелавин удивленно
воскликнул:
-- Обсидиановый нож! Нож из чистого вулканического стекла! А дело
становится исключительно интересным! Абсолютно!.. Давай, Павлик, еще
покопаемся тут.
Через минуту Шелавин с торжеством вытащил из ила еще одну находку.
-- Так и есть! -- обрадованно сказал он, рассматривая ее. --
Обсидиановый наконечник копья... Замечательно! Абсолютно!.. Копай, копай,
Павлик!
Больше, однако, они ничего не нашли.
Отдохнув немного, они пошли дальше. Шелавин потерял на время свою
обычную словоохотливость и долго шел молча, погруженный в задумчивость, лишь
изредка напоминая Павлику:
-- Смотри под ноги. Хорошенько смотри! Не пропусти чего-нибудь.
И снова шел вперед, опустив голову, молчаливый и задумчивый, изредка
бормоча что-то неразборчивое и натыкаясь на скалы. Через полчаса Шелавин
внезапно остановился перед большой плоской скалой. Подняв глаза, он на
мгновение замер и потом с восторгом закричал:
-- Лодка! Туземное каноэ!..
С неожиданной ловкостью и быстротой он вскочил на скалу. Перед ним, как
на пьедестале из базальта, почти до борта засыпанное илом, лежало длинное
суденышко с характерно изогнутым носом, украшенным замысловатой,
фантастической резьбой.
-- Сюда, Павлик! -- нетерпеливо закричал Шелавин. -- За лопатку!
Расчищай!
Окруженные тучей ила, они лихорадочно работали около четверти часа, и,
когда ил осел, а вода получила свою обычную прозрачность, перед ними
оказалась туземная пирога с проломленным дном и нагруженная остатками
прогнивших рыболовных сетей. Копаясь в этой куче, то Шелавин, то Павлик с
радостными криками вытаскивали все новые и новые находки: человеческий
череп, деревянные статуэтки с человеческими или птичьими головами,
рыболовные костяные крючки, какие-то деревянные красноватые дощечки длиной
от одного до двух метров, покрытые густой вязью непонятных значков.
Первая же дощечка, попавшая в руки Шелавину, произвела на него
потрясающее впечатление. Уткнувшись е нее почти вплотную шлемом, с
безумными, едва не вылезающими из орбит глазами, он вглядывался несколько
мгновений в длинные ряды этих значков, потом вдруг, приплясывая на месте,
закричал:
-- Кохау!.. Козау ронго-ронго... Это они! Это они! Кохау ронго-ронго
рапануйцев!..
Остолбеневший от изумления Павлик с раскрытым ртом смотрел на эту
картину, напоминавшую пляску первобытных дикарей с какими-то непонятными
заклинаниями.
-- Понимаете ли вы, молодой человек, что это значит, позвольте вас
спросить? Нет-нет! Вы не понимаете, что это значит!.. Это... это...
-- А что же это, в самом деле, значит? -- спросил пришедший в себя
Павлик.
Но Шелавин вдруг замолчал, сосредоточенно задумался, потом пробормотал:
-- Что это значит? Гм, гм... Подождем немного. Надо убедиться. Надо
проверить. Мы еще встретим... Я уверен, что встретим аху и... и... Пойдем!
Скорее идем дальше!.. Складывай все в лодку! На обратном пути захватим.
Шелавин почти бежал впереди, а Павлик едва поспевал за ним. Так они
прошли еще около получаса, и, когда Павлик почувствовал наконец, что
выбивается из сил, Шелавин вдруг остановился.
Перед ними, стеной метра в два вышины, тянулась поперек склона, метров
на пятьдесят -- шестьдесят в длину, сложенная из огромных плит терраса. Но
ни Шелавин, ни Павлик не смотрели на нее. В полном молчании, словно
зачарованные, закинув головы, они не сводили глаз с нескольких гигантских
статуй, безмолвно, в мрачном и грозном спокойствии возвышавшихся над
террасой на пятнадцать -- двадцать метров. В лучах фонарей были видны их
странные головы, украшенные, словно каменными тюрбанами, огромными,
двухметровыми цилиндрами. Срезанные назад узкие лбы, длинные вогнутые носы,
глубокие пустые и черные глазницы, тонкие, строго сжатые губы и острые
подбородки производили незабываемое впечатление внутренней силой своего
сверхчеловеческого облика.
Они стояли на удлиненных торсах, без ног, с едва намеченными под грудью
руками,-- примитивные и мощные, безмолвные и грозные,-- и пристально гляде
Приключения