еского  океана,  со
светло-голубой каймой мелководья  вдоль берегов трех континентов, с широкими
синими полосами больших  глубин и густо-синими  пятнами самых глубоких  мест
океана,--  сразу  бросается в глаза  длинная голубая  лента  средних глубин.
Держась середины океана и почти  в  точности следуя извилистой линии берегов
обеих  Америк,  эта  лента  непрерывно тянется от северных  границ океана  у
острова Исландия до южных, где его воды сливаются с водами Антарктики.
     На   экваторе   в  нее   врезается   густо-синее   продолговатое,   как
артиллерийский  снаряд,  пятно одной  из  самых глубоких впадин Атлантики. В
вершине этой впадины находится знаменитая Романшская  яма, которая как будто
заставляет голубую полосу надломиться и круто повернуть с экватора  прямо на
юг. Эта голубая лента представляет известный Атлантический подводный хребет,
или порог. На две-три  тысячи метров возвышается он над ровным, чуть покатым
дном  океана,  лежащим по  обе  стороны  хребта на  глубине пяти-шести тысяч
метров от поверхности.
     Иногда в этих синих котловинах попадаются густо-синие пятна еще больших
глубин -- шесть, семь и даже выше восьми тысяч метров.
     Что  же  представляет  собой этот  подводный горный  хребет? В чем  его
сходство и различие с  горными цепями континентов? Какое значение имеет он в
распределении глубинной температуры и солености?  Какое влияние оказывает он
на  направление поверхностных  и  придонных  течений?  Одинаковы ли  условия
глубинной жизни по обе стороны -- восточную и западную -- этого хребта?
     На все эти вопросы  наука о  море  могла  ответить  очень  мало и очень
неуверенно.  Океан  ревниво  и упорно  скрывал  тайны  своей  жизни и своего
строения. Они были недоступны взору  человека. Чтобы узнать глубину океана в
данной его точке, исследователь должен был  осторожно  разматывать  с палубы
судна километры стального троса глубинного лота с  тяжелым грузом, с длинной
трубкой  на  конце  для  захватывания  образца  грунта,  с  самозапирающимся
батометром  для  получения  образца  придонной  воды  и  с  опрокидывающимся
термометром для установления температуры воды у дна.
     Эта  операция  длилась  часами,  требовала  сложных специальных  машин,
длительной  остановки судна,  умелого  маневрирования  им  и  все  же иногда
оканчивалась разрывом троса и потерей лота из-за внезапно налетевшего шквала
или ошибки  в маневрировании.  Сколько же таких  промеров  могли  произвести
океанографические экспедиции всех стран, начиная от  Кука и до наших дней? И
какова точность и полнота этих промеров, если действительно надежные методы,
машины  и инструменты  явились  приобретением лишь  последних  пятидесяти --
семидесяти  пяти   лет?  Даже  десять  тысяч   промеров  для  площади  всего
Атлантического  океана  в  восемьдесят  два  миллиона  квадратных километров
являются  ничтожной  величиной,  один  промер  на  восемь  тысяч  квадратных
километров! А  между  тем  таких  промеров во  всех  океанах  и  морях  было
произведено  всего  лишь  полтора  десятка тысяч. Это может  дать  такое  же
понятие о  рельефе дна  океана, как прогулка слепого  великана, шаг которого
равен нескольким стам километрам: он перешагнет через Уральский хребет, даже
не заметив его, и будет  продолжать думать, что гуляет по гладкой, как стол,
великой европейско-азиатской равнине.
     Лишь сравнительно недавно, с  появлением эхолота, положение значительно
улучшилось,  но  только в  тех полосах океана, которые более или менее густо
"прострочены" регулярными пароходными линиями. Остальные его пространства --
необозримые  и пустынные  --  еще ждут появления  специальных  экспедиций  и
исследователей. Скоро ли дождутся они этого -- неизвестно. Капиталистические
страны, владеющие берегами океанов, настолько заняты непрерывной подготовкой
к войнам или участием  в вооруженных "инцидентах", что на научные работы, не
имеющие непосредственного отношения к военным делам, средств у  них  уже "не
хватает".
     Советская подлодка "Пионер" уже пятые сутки внимательно, шаг за  шагом,
идя   на  трех   десятых   своего  максимального  хода,   изучает  подводный
Атлантический  хребет  по его  большой дуге, идущей  от Саргассова  моря  до
Экватора. То поднимаясь над хребтом, то идя над его западными или восточными
склонами,  то  описывая  большие  круги  почти  над  самым  дном  океана  на
огромнейших глубинах в пять-шесть тысяч метров,  подлодка  видела при помощи
своих ультразвуковых прожекторов и инфракрасных разведчиков много  такого, о
чем  ученые-океанографы  лишь  смутно   догадывались  или  имели  совершенно
искаженное представление.
     Регулярно, через  каждые  шесть часов, подлодка приближалась ко дну или
склону хребта, металлический борт подлодки раскрывался,  и на грунт выходили
профессор  Лордкипанидзе   и   океанограф  Шелавин   в  сопровождении  своих
помощников -- добровольцев из  команды  подлодки. Они  производили различные
научные  работы:  Шелавин  брал образцы воды и грунта,  измерял температуру,
изучал  силу  и  направление  течении;  зоолог  наблюдал  жизнь придонных  и
глубоководных  животных,  ловил и  собирал их.  Иногда  все  объединялись  и
совершали небольшие прогулки по  дну или по склонам хребта, вздымая на своем
пути тучи легчайшего глобигеринового ила, который медленно -- один сантиметр
в  тысячу  лет -- слагается здесь главным образом  из известковых скелетиков
микроскопических животных -- глобигеринид, из отряда фораминифер.
     В дне  океана  нередко встречались  узкие,  длинные и глубокие провалы,
хотя, в общем, установившееся  мнение о  его  ровной  поверхности на больших
глубинах  оказалось  вполне  правильным.  Подводный  хребет за миллионы  лет
своего  существования  в  глубинах  океана покрылся  мощным  слоем  остатков
мельчайших животных, сгладивших все его неровности, острые вершины, пропасти
и ущелья и придавших ему вид возвышенности с плавными, незаметными для глаза
склонами. Поэтому все были поражены, когда ультразвуковые прожекторы впервые
отразили на экране оголенный пейзаж, напоминавший изрезанную ущельями горную
страну.  Чрезвычайно взволнованный этим открытием, Шелавин попросил капитана
остановить подлодку недалеко от хребта и устроить здесь станцию.
     Из  выходной камеры появились семь человеческих фигур: зоолог, Шелавин,
Марат, Павлик, Матвеев, Скворешня и Горелов. Каждый ученый имел теперь среди
команды  своих  последователей:  Матвеев  и  Скворешня  увлеклись  вопросами
океанографии и  сделались  усердными учениками и  помощниками  Шелавина;  не
менее горячими поклонниками биологии и зоологии моря сделались Марат, Павлик
и, к удивлению всех, Горелов.
     Надо сказать,  что почтенный  зоолог был в немалой  степени  смущен тем
вниманием  к  его  любимой  науке, которое стал все  явственнее обнаруживать
Горелов. После ухода подлодки из Саргассова моря, на первой же глубоководной
станции,  когда  зоолог  вместе с Маратом  и  Павликом вышли из  подлодки на
придонную экскурсию, им встретился Горелов, возвращавшийся в  подлодку после
наружного осмотра дюз. Горелов коротко приветствовал зоолога  поднятием руки
и  стал уже на площадку, намереваясь войти  в  камеру. Но, внезапно настроив
свой радиотелефон  на  волну зоолога, он вызвал  его и самым любезным  тоном
попросил разрешения присоединиться к  его  компании, объясняя,  что сейчас у
него  много  свободного времени  и  ему  доставило  бы  большое удовольствие
принять участие в такой интересной научной экскурсии.
     Антипатия к Горелову установилась у прямодушного зоолога вполне прочно,
и он  старался  лишь  не выходить  из  рамок  приличия в  обращении  с  этим
человеком, но  отказать  Горелову не было никаких  оснований. Скрепя сердце,
зоолог согласился на его участие в экскурсии .
     Присоединившись   к  экскурсии  и  непрерывно  восхищаясь  своеобразием
окружающего  их  мрачного  ландшафта  с  мелькающими  повсюду  разноцветными
огоньками рыб, Горелов усердно искал  для зоолога новые экземпляры придонных
животных. Он  выдавливал  столбики образцов грунта для океанографа,  шутил с
Маратом  и  Павликом  и  в конце  экскурсии  чрезвычайно  обрадовал  зоолога
искусством, с которым  поймал совершенно новый  вид медузы, закапывающейся в
ил  при  первых признаках опасности  и  два  раза упущенной самим  зоологом.
Ученый был в восторге от этой находки и горячо благодарил Горелова за нее.
     С этого дня  Горелов с  нескрываемым интересом  и  удовольствием  начал
принимать  участие  во  всех подводных  экскурсиях  зоолога. Мало  того,  он
принялся даже  изучать книги по вопросам  зоологии и биологии  моря,  каждый
свободный час проводил в биологической лаборатории, интересовался  всем, над
чем  работал  зоолог.  Последний,  видя  веселые  и  дружелюбные  отношения,
установившиеся между Гореловым и Павликом, порой думал, не слишком ли он был
поспешен в своих выводах относительно Горелова и его жестокости к детям.
     "Мало  ли  что  бывает! -- говорил себе  ученый.  --  Военные  люди  --
твердые,  прямолинейные.  Они  по-иному  рассуждают.  Для  них  важнее всего
интересы дела, благополучие подлодки, а человек, даже ребенок,  может иногда
оказаться на втором плане. Такая уж профессия",-- со вздохом заключал он.
     В  результате  Горелов  сделался  не  только  терпимым,  но и  желанным
участником   подводных   экскурсий   зоолога.   Сегодня,   когда    подлодка
остановилась,-- или, как говорят гидрологи, взяла глубоководную станцию,-- у
подводного хребта, изрезанного здесь ущельями и пропастями, участие Горелова
в экскурсии оказалось не только желанным, но и спасительным.
     В великолепном настроении все готовились  к выходу из подлодки. Шелавин
уже  успел  рассказать,  какое большое научное  значение  имеет  сегодняшняя
экскурсия.
     -- Мы  сможем доказать теперь,-- говорил он, радостный и взволнованный,
надевая скафандр в  выходной камере,-- что и  на  дне  океана действуют силы
разрушающие! Да, да! Можете ли вы себе представить? Морское дно есть царство
отложения,  а не разрушения, говорил старик Зупан. Категорически  утверждал.
Абсолютно! На дне  морском, говорил  он, царит  вечный покой, неподвижность.
Здесь нет,  говорил он, движения воды,  которая размывает  и переносит целые
горные хребты  на суше. Придонные течения нельзя принимать во внимание из-за
их медленности.  Здесь нет  и  движения атмосферы, которая  выветривает  эти
горные хребты. Здесь идет лишь  спокойный, непрерывный  в  течение миллионов
лет  дождь  из  останков  мельчайших  растительных  и  животных  организмов,
обитающих в  верхних слоях морей и океанов. И только  этот процесс отложения
характерен для морского дна, утверждал Зупан.
     -- -- А ведь, по существу, он  прав,-- заметил зоолог, наглухо соединяя
электрической иглой верх тяжелого ботинка. -- Стоит лишь выйти на грунт, как
мы сейчас же убедимся в этом...
     Еще не закончив своей реплики, зоолог немедленно пожалел о ней: на лице
Шелавина он увидел яростное возражение:
     --  Да, да, да! Мы сейчас выйдем на грунт!  Но в чем  мы  через полчаса
убедимся, позвольте вас  спросить? Мы убедимся,  что  морское  дно  есть  не
только царство отложения, но что в нем происходят и  процессы разрушения! Мы
уже видели это на экране, а сейчас увидим воочию. Да-с!
     -- Но кто же виновник этих процессов, если действительно на дне океанов
нет  ни  ветров, ни рек? --  спросил  Горелов, проверяя  кислородную зарядку
своего заспинного ранца, прежде чем надеть жилет скафандра.
     -- Ветров нет, но вместо рек  есть течения!  -- отрезал Шелавин, сшивая
на себе электрической иглой штаны. -- Вопрос только в их силе и постоянстве.
Позвольте вам напомнить, товарищ Горелов,  что океанография знает достаточно
случаев, которые позволяют судить о влиянии глубоководных течений на  рельеф
морского дна.
     Горелов с комической серьезностью поклонялся, принимая  это напоминание
как  знак уважения  к  его океанографической  эрудиции,  впрочем  достаточно
сомнительной для всех и  для него самого.  Зоолог улыбнулся,  Марат тихонько
прыснул  в сторону, но  Шелавин,  обращаясь к Горелову, продолжал с  тем  же
азартом:
     --  В тысяча  восемьсот восемьдесят  третьем году  Бьюкенен в  проливах
между Канарскими  островами, на  глубинах до двух тысяч  метров,  нашел дно,
совершенно оголенное  от ила, тогда как вокруг  этих мест на  глубинах в две
тысячи  пятьсот метров этот ил он находил везде. Здесь встречаются подводные
пропасти и  крутые скалы, точно такие же, как и на  суше. В тысяча восемьсот
восемьдесят шестом году подобные наблюдения были сделаны адмиралом Макаровым
на "Витязе" в Лаперузском проливе. В Индийском океане, между Сешельскими (3)
островами и банкой  Сайа-да-Мала, на глубинах до тысячи  семисот  метров дно
также оказалось совершенно чистым  от  всякого  ила,  хотя  в  других местах
поблизости он  покрывал дно океана.  Что доказывают все эти  и многие другие
наблюдения, позвольте вас спросить?.. Они доказывают, что в этих местах даже
на  таких глубинах  работают какие-то  течения:  не  поверхностные  ветровые
течения,  а именно приливно-отливные, действующие  и вверху и в  глубине, не
случайные, а постоянные, вечные...
     --  Простите, что  прерываю вас, товарищ Шелавин,-- вмешался Скворешня,
стоя у своего раскрытого ранца, висевшего еще на стене камеры. -- На сколько
часов  ты  зарядил кислородом скафандры?  --  обратился  он  к Матвееву,  на
обязанности  которого  лежало  наблюдение  за  всем  водолазным  снаряжением
подлодки.
     -- Как всегда, Андрей Васильевич: на шесть часов -- шесть патронов.
     -- Сжатый, значит? '-- Сжатый...
     --  Сменить!  Зарядить   каждый  скафандр   шестью   патронами  жидкого
кислорода. Живо!
     Матвеев хотя и удивился, но бегом бросился из выходной камеры.
     На Скворешню посыпался град вопросов:
     -- Почему, Андрей Васильевич? Зачем такой большой запас? Стоит ли из-за
этого задерживаться?
     Широким жестом Скворешня переадресовал эти вопросы к Шелавину.
     --   Пожалуйста,--   прогудел  он,  усмехаясь   в   длинные  усы,--  за
разъяснениями обращаться к Ивану Степановичу...
     Шелавин, одетый  в  одни  лишь металлические штаны,  стоял,  растерянно
моргая светлыми ресницами:
     -- Не понимаю... Абсолютно! Почему ко мне?
     --  Позвольте,  Иван Степанович!  Ведь  это  же  вы сейчас  так  горячо
предупреждали, какие ожидают  нас горные  вершины, пропасти,  скалы, ущелья!
Надо быть  готовым ко  всему. В  этих  подводных Швейцариях  и  заблудиться,
пожалуй, нетрудно. А? Как вы думаете?
     Шелавин со своей обычной бледной улыбкой кивнул головой:
     -- Я вполне одобряю вашу инициативу, Андрей Васильевич.

        x x x
     Через пятнадцать минут все вышли на площадку,  висевшую в десяти метрах
над дном. Луч сверхмощного Прожектора едва пробивался  сквозь муть, поднятую
со дна взрывами дюз при остановке подлодки.
     Заработали винты,  и  все медленно поплыли над  дном  Океана,  на одной
десятой максимального хода.  Муть  скоро осталась позади. Фонари  на  шлемах
яркими желтыми  конусами  освещали черное пространство на несколько десятков
метров впереди.
     Время  от  времени  зоолог  стремительно  опускался  ко дну, выхватывал
что-то  из  ила и с торжествующими  восклицаниями  засовывал в свой огромный
экскурсионный  мешок   добычу   --  извивающуюся,   трепещущую  или   просто
колеблющуюся, как желе.
     Поодаль,  справа и  слева,  чертили  пространство  звездочки  Горелова,
Марата и Павлика. Шелавин со Скворешней и  Матвеевым ушли вперед и виднелись
смутными желтыми туманностями.
     Изредка слышались возгласы и вопросы помощников зоолога.
     Вдруг Марат закричал:
     --  Асцидия, Арсен Давидович! Огромная белая асцидия! В первый раз вижу
такую! Взять ее или не надо?
     -- Какая она из себя?
     -- Замечательно красивая! Похожа на греческий кувшин без горлышка. И на
длинном стебле...
     --  Что  ты  говоришь,  Марат?  --  взволновался ученый.  --  Если  это
"Гипобития каликода", то я тебя тут же расцелую за такую находку!
     Он помчался к Марату, сопровождаемый смехом всех участников экскурсии.
     -- Полцарства отдаю, чтобы увидеть этот поцелуй,-- засмеялся Горелов,--
поцелуй сквозь два шлема!
     -- В  крайнем случае, Марат мне поверит в кредит,-- отшучивался зоолог.
-- За  кубковидную, самую глубоководную асцидию, которую до сих пор находили
только в северной  части  Тихого океана, мне  даже  не  жалко  полцарства...
персидского царя.  Ну конечно!  -- закричал  он,  приблизившись  к Марату  и
опускаясь  почти к  самому дну. -- Это она! Это она  -- красавица!  От имени
советской  науки  приношу  тебе благодарность, Марат.  Давай, давай ее сюда!
Осторожно! Осторожней с ножкой, она очень хрупкая...
     -- Стоп! Стоп! -- донесся  в  этот  момент неистовый  бас  Горелова. --
Держу за хвост! Скорее сюда, Арсен Давидович! Кажется, новинка!  Зарылась  в
ил. Скорее...
     Зоолог   стремительно   помчался   в   противоположную   сторону,   где
торжествующий голос Горелова сулил ему новые радости.
     В  таком  оживлении  быстро  и  незаметно  промелькнули  два  часа,   и
совершенно неожиданно прозвучал для них голос Скворешни:
     -- Что же вы  так  отстали, товарищи?  Мы уже на хребте. Ну и  диковины
тут! Скорей сюда! Пеленгую направление...
     Еще через полчаса все собрались на высокой круглой площадке, окруженной
со  всех  сторон,  словно часовыми,  колоннами из  какой-то  твердой  горной
породы.
     -- Обратите внимание, товарищи,-- объяснял Шелавин: --  на площадке нет
ила! Она ровна и чиста, как стол.  Тут, на высоте тысячи пятисот шестидесяти
метров над уровнем дна  океана, несомненно, работает  течение и сносит  этот
ил. И это, конечно, приливно-отливное течение, так
     как поверхностные течения на такой  глубине уже  незаметны, а глубинные
течения слишком слабы  для  такой  работы.  Это оно промывает все  пропасти,
ущелья  и лощины, омывает  пики,  вершины и  скалы.  Очень  важно, товарищи,
обследовать хорошенько эту местность. Я предлагаю разойтись в разные стороны
--  на север, юг и запад. На востоке осматривать нечего: мы оттуда  пришли и
ничего, кроме ровного морского дна, там не увидим.
     Так и сделали.  На  запад, в  глубину хребта, в  лабиринт его проходов,
пошли втроем -- Шелавин, Горелов и Павлик; на север  -- зоолог и Матвеев; на
юг -- Скворешня и Марат.
     Зоолог с Матвеевым тотчас же исчезли из  виду, повернув в первый проход
направо. Скворешня  и Марат  поднялись на несколько  десятков  метров вверх,
вдоль отвесной стены, и вскоре тоже скрылись.
     Шелавин медленно обошел  площадку, выстукивая обушком топорика каменные
колонны и стены.
     -- Интересно,-- бормотал он,-- интересно. Гм... Гм...
     -- Что вас тут заинтересовало? -- спросил Горелов.
     --  Знаете ли  вы, что это такое?  --  спросил Шелавин, откалывая кусок
горной породы и внимательно рассматривая  его  при  свете  своего фонаря. --
Гранит,  батенька!  Абсолютно!  Очевидно,  хребет  образовался в  древнейшие
времена в результате извержений магмы... Ну-ну... Очень интересно!
     Он  спрятал обломок гранита в сумку, висевшую у него позади, и двинулся
вдоль ровной, матово отсвечивающей, словно полированной, черной стены.
     Открылся широкий проход прямо на запад.
     --  Отлично! --  сказал  Шелавин. -- Это то, что нам  нужно.  Пойдем по
этому ущелью, пока можно будет. Смотрите под ноги -- не провалиться бы...
     Он первым вступил в  проход,  ширина которого достигала здесь  примерно
тридцати метров. С обеих сторон видны были черные гранитные стены -- чистые,
тускло  поблескивающие  крупинками  светлого  кварца. Над  путниками изредка
пролетали  разноцветные  огоньки  глубоководных  животных  --  рыб,  рачков,
мягкотелых. На оголенном  от ила каменном ложе ущелья, на небольших выступах
и  неровностях  стен встречались  глубоководные актинии,  ме