и  глухо,  но
вполне  разборчиво и  свидетельствовали о его  завидном спокойствии  и  даже
наличии  известной  дозы  юмора.  Видимо,  доблестный  ученый  был  далек от
отчаяния  и  совсем не  терял  присутствия  духа  даже  в  столь бедственном
положении. Горелов  вспомнил привычку  океанографа  громко говорить  с самим
собой  в  увлечении какой-нибудь  интересной работой,  вслух  негодовать при
неудачах и восхищаться успехами. Очевидно, эта привычка не покинула Шелавина
и  теперь, когда он очутился под огромной массой обрушившегося на него ила и
копошился под ней в поисках спасения. Несомненно, это его  монолог доносился
до   Горелова  столь  испугавшим  его  сначала  бормотанием,  Горелов   даже
рассмеялся...
     -- Как вы  себя  чувствуете, Иван  Степанович?  Вы  не  пострадали  при
обвале?
     -- Ничуть! Пробиваюсь к выходу... Превратился, можно сказать, в крота..
А вы что делаете?
     -- Я  слегка ранен... Ничего  серьезного. Тоже  роюсь, но наткнулся  на
гранитную стену. Теперь не знаю, куда двигаться.
     -- В какую сторону вы направляетесь?
     -- То есть как? Ну... прямо перед собой.
     -- Разве у вас нет компаса, позвольте вас спросить? Или вы не умеете им
пользоваться? -- послышались  вопросы океанографа  в знакомом, теперь просто
восхитительном,  раздраженном тоне. Действительно, как он мог забыть о такой
простой и необходимейшей в его положении вещи! Молча сквозь илистую грязь он
протащил к глазам руку и вгляделся в компас.
     -- Стена от меня к северу, Иван Степанович.
     -- Ну  и отлично! Ройте к западу, вдоль  стены.  Там выход из  тоннеля.
Свод  на  меня обрушился  посреди тоннеля, недалеко  от выхода. Образовался,
должно быть,  холм с  понижением у  стен.  Направляйтесь отступя на метр  от
стены,  иначе  наткнетесь  на  выступ,  и  его  придется обходить.  Под этим
выступом я именно и нашел замечательную золотую россыпь.
     Тренированная  наблюдательность  ученого, привыкшего  все  замечать при
изучении местности, оказалась теперь спасительной.
     Пленники  ила возобновили  работу. Пыхтя  и  отдуваясь,  Шелавин  почти
непрерывно  говорил,  то   сокрушаясь  по   поводу  потерянной  россыпи,  то
восхищенно  рассказывая  о   необыкновенной  октаэдрической  форме   золотых
самородков, несомненно гидротермального происхождения.
     -- Это  очень  редкое  явление,-- говорил  Шелавин. -- Понимаете ли вы,
какой это возбудит интерес в научном  мире?  Фу, черт! Ил такой влажный, что
без  скафандра  им  можно  было бы  захлебнуться!  Абсолютно!  Вероятно,  мы
приближаемся  к  внешним  слоям  холма,  к выходу. Впрочем,  я все же  успел
положить в сумку несколько этих замечательных самородков. Прекрасные, чистые
восьмиугольные кристаллы, на редкость крупные для этих форм.
     --  Иван Степанович,--  прервал океанографа  Горелов,--  почему  вы  не
отвечали на вызов? У вас повреждено радио?
     --  Обвал случился в  тот  самый момент,  когда  я прекратил разговор с
подлодкой  и  собирался восстановить связь с вами. Мой щиток управления  был
открыт, его забило илом, и включатели засорились.  А  у  вас  тоже  радио не
работает?
     -- Да.  Не  могу понять,  почему.  Возможно,  что, ударившись виском  о
слуховой аппарат, я повредил его.
     -- Возможно, возможно... Как ваша рана?
     --  Кровь давно перестала  идти.  Чувствую только ноющую боль  в виске.
Ничего серьезного...
     -- Что вы сказали?  Последних  слов  не слышал. Вы, вероятно, отрываете
голову от шлема, и звуки ко мне не доходят.
     -- Да... Случайно.
     -- То-то... Сейчас, должно быть, выберусь. Ил сделался совсем жидкий. А
у вас как?
     --  Вокруг меня  он без перемен. По-прежнему  густой. Я  не могу быстро
работать... Слабость... Задыхаюсь...
     -- Ну  ничего! Потерпите, голубчик!  Как только вылезу, начну рыть  вам
навстречу. Да вы отдохните, спешить некуда. Подкрепитесь своим какао...
     О нет!  Горелов  спешил,  спешил  изо  всех  сил.  Чем  ближе  казалось
спасение, тем более страстно, нетерпеливо стремился он  к нему.  Он работал,
напрягая  всю  свою  уже иссякающую  энергию.  Временами  туман  заволакивал
сознание,  голос  Шелавина  не  доходил  до  него,  но  он  продолжал  почти
машинально двигать слабеющими руками и сантиметр за сантиметром полз вперед,
отвоевывая жизнь.
     --   Ну   вот!   Уф!   Наконец-то!  Выползаю!  --   донесся   до   него
спокойно-торжествующий голос океанографа.
     Казалось, он принимает свое спасение как нечто заранее известное, а все
это  трагическое  происшествие -- как некий  научный  эксперимент, результат
которого ни на одну  минуту  не вызывал в нем сомнения.  Все шло, как должно
было    идти,    эксперимент   развивался    нормально.    Наблюдательность,
самообладание, расчет -- все было на месте, и теперь можно с удовлетворением
потянуться и сказать: "Уф!"
     Горелов  увидел  ученого  совершенно  в  новом  свете.   Он  был  полон
восхищения и благодарности. Выходило, что роли переменились:  он шел спасать
Шелавина, но оказалось, что тот спас его.
     --  Иван Степанович...  дорогой...--  неожиданно  и  тихо  вырвалось  у
Горелова.
     Ответа не последовало. Не отрывая  затылка от шлема, Горелов напряженно
прислушивался. Неужели ушел?! Обрадовался  и бросил?! Безумный страх овладел
Гореловым, но в следующий момент послышалась скороговорка Шелавина -- милая,
родная скороговорка.
     -- Ну, как ваши дела, товарищ Горелов? Приходится воткнуть шлем в холм,
чтобы разговаривать с  вами... Начинаю  рыть к вам навстречу. Буду держаться
на метр от стены и на метр выше моего выхода. Можете не работать, отдохните.
У меня теперь дело пойдет быстро. Эх, жаль, лопатки моей нет!
     Прошло,  однако,  не  менее  часа, прежде  чем из  ила  показался  шлем
Горелова. Шелавину приходилось одному  прокладывать к нему путь, а последние
полчаса Горелов перестал даже отвечать на вопросы океанографа. Когда Шелавин
добрался  до  него,  Горелов  был  без чувств. Сам достаточно  обессиленный,
Шелавин с  неимоверным трудом вытащил Горелова из  илового холма и положил у
его подножия. Открыв патронташ  на поясе  Горелова, он пустил в его скафандр
усиленную  струю  кислорода.  Но  и это  обычно магическое средство не  дало
результатов.  Горелов  не  приходил  в  себя. Тогда  океанограф,  отдохнув и
подкрепившись несколькими глотками какао,  взвалил тело  Горелова на плечи и
потащил его из ущелья. Но  неимоверная усталость  скоро  охватила  Шелавина:
сказалось  огромное  истощение  сил;  и,   преодолевая  сопротивление  воды,
пробираясь  по неровному каменистому  дну среди  усеявших его обломков скал,
протискиваясь  с  безжизненным телом Горелова между  выступами  сближающихся
стен  ущелья, он с  трудом передвигал ноги.  Шелавин уже не  в состоянии был
ничего  соображать  и даже не  почувствовал радости,  когда вдали  замелькал
спасительный  луч   прожектора   и   навстречу   ему   бросились,   отчаянно
жестикулируя, несколько человеческих фигур.  Настоящее удовлетворение, почти
блаженство он почувствовал  лишь тогда, когда с его плеч сняли тело Горелова
и он смог,  закрыв  глаза,  едва  не  теряя  сознание,  опуститься  на  руки
друзей...



        Глава IV. ДВЕ РАСКРЫТЫЕ ТАЙНЫ




     После  бомбежки в Саргассовом море  подлодка провела  двенадцать  суток
почти  в  непрерывном  движении.  Она  обследовала  за  это  время  огромное
пространство  океанического  дна  между   подводным  хребтом  и  африканским
материковым склоном. Она нашла  несколько значительно поднимавшихся над дном
подводных гор,  повышений дна, глубоких ложбин и впадин.  Множество  записей
Шелавина дало полную картину температурного режима глубоководных и придонных
слоев  воды, ее плотности,  солености  и химического состава. Образцы горных
пород и глубоких поддонных  слоев ила,  добытые  Шелавиным, осветили  теперь
многое в геологической истории Атлантики.
     В биологическом кабинете зоолога с угрожающей быстротой росли коллекции
новых, неизвестных  до сих  пор  представителей  глубоководной  и  придонной
фауны.
     Но  сердце почтенного ученого  болело всякий  раз при взгляде на банку,
всегда  стоящую на  видном  месте его рабочего стола, и  большую  невзрачную
раковину,  лежавшую рядом  с  ней. В банке,  вздымаясь  с  грозно раскрытыми
мощными, зазубренными лезвиями, стояла кроваво-красная, усеянная бугорками и
редкими щетинками клешня  гигантского краба, отрубленная топориком Горелова.
Раковина принадлежала единственному представителю неизвестного  миру, но уже
славного  в глазах нашего ученого  нового  класса  пластинчатожаберных имени
советского  зоолога  Лордкипанидзе.  Самые  тщательные поиски  зоолога, Цоя,
Марата, Скворешни, Горелова, Павлика на каждой  глубоководной  станции  ни к
чему  не  приводили.  Этот  необычайный  моллюск сделался  какой-то  манией,
навязчивой идеей не только зоолога и его верных сподвижников,  но чуть ли не
всей команды. Интерес  к таинственному моллюску еще  более разгорелся, когда
зоолог  объявил, что при  исследовании строения тела  и химического  состава
крови  моллюска  Цой  нашел в его  крови  огромное количество  растворенного
золота, благодаря чему вес моллюска оказался необычайным.
     Цой  продолжал страстно, неутомимо работать  над тщательно сохраненными
им остатками тела  моллюска. Казалось, все уже было в  нем исследовано.  Его
строение  и  химический состав, пищеварительный канал  с остатками пищи, его
мускульная, кровеносная и нервная  система, аппарат размножения  -- все было
изучено Цоем под  наблюдением зоолога. Что же касается присутствия золота  в
крови, то ученый пришел к заключению, что, вероятно, эти моллюски  в области
своего  постоянного  распространения  живут  на  дне  среди обширных золотых
россыпей, вроде той, на  какую набрел недавно  океанограф  в своих последних
злосчастных  приключениях.  "Вероятно,--  говорил зоолог,--  это  золото  по
каким-либо причинам оказалось здесь  сильно растворенным  в морской воде и в
таком виде перешло в кровь животного".
     И  все  же Цой продолжал  упорно исследовать остатки тела таинственного
моллюска, никому ничего не сообщая о своих целях, стараясь работать над ними
лишь в  одиночестве, когда  никого  нет в лаборатории. Бывали, впрочем, дни,
когда  он  не  прикасался к этой  работе и угрюмо шагал по лаборатории  или,
бросив все, облачался в  скафандр и уходил бродить по дну океана -- один или
в обществе Марата и Павлика.
     И сегодня, когда он с видом отчаяния, отбросив трехногий табурет, встал
и  начал,  ероша  волосы,  ходить  по  лаборатории,  появление  Марата очень
обрадовало его.
     --  Ну, что  ты тут бродишь в одиночестве, Цой? -- спросил Марат, кинув
взгляд  на  лабораторный  стол  с  признаками  незаконченной,  брошенной  на
середине работы. -- Если  не  работается,  пойдем  со  мной на  дно. У  меня
кое-какие поручения от Скворешни...
     --  "Не  работается"!..--  раздраженно  повторил  Цой   и,  словно  его
прорвало, с отчаянием в голосе воскликнул: -- Это не работа, а мучение!..
     --   Я   уже  давно  заметил,  что  у  тебя   временами  отвратительное
настроение,-- осторожно бросил Марат.
     --  Когда втемяшится  в голову какая-нибудь идея и ни днем, ни ночью не
дает тебе покоя...-- заговорил Цой,  опускаясь на  табурет  и сжимая  голову
ладонями,-- когда она то дается в руки, то  ускользает, точно издевается над
тобой... Если  бы ты знал, Марат,  как это  тяжело! Мне  казалось, что я  на
пороге большого открытия.
     -- Открытия?  -- встрепенулся Марат, словно  боевой конь, настороживший
уши при первых звуках трубы. -- О Цой! Если это не секрет...
     Его  глаза  засверкали,  в  голосе   послышались   нотки  мольбы,  даже
непокорный  хохолок  на  темени  как  будто  приподнялся  еще  выше,  словно
материализованный вопрос.
     Цой горько усмехнулся и сказал:
     -- К сожалению, это скорее предполагавшееся открытие... Мечты молодого,
неопытного, увлекающегося человека.
     -- Не теряй бодрости, Цой, голубчик,-- сказал Марат, присаживаясь рядом
на соседний  табурет и  кладя  руку на колено  друга. -- Только увлекающиеся
люди делают настоящие, большие открытия. В чем дело? Скажи...
     Цой опять помолчал и потом, после некоторого колебания, тихо начал:
     --    Когда   Арсен   Давидович   объяснил   случайностью   присутствие
растворенного золота  в крови этого проклятого моллюска имени Лордкипанидзе,
я  в душе  не  согласился  с  ним.  Случайности  редки  в  природе... Нельзя
основываться на  них. Все  должно иметь закономерное объяснение. Неужели так
густо разбросаны  по дну океана эти золотые россыпи?! И я вспомнил, что весь
Мировой  океан представляет гигантскую  золотую  россыпь, Все тысяча  триста
миллионов кубических километров  океанических  вод насыщены  золотом! Ты это
должен  знать.  Ведь в  морской  воде  ты  найдешь  очень  много  элементов,
имеющихся в земной коре. В  большем  или меньшем  количестве, многое  даже в
микроскопических долях  процента,  но  найдешь.  Здесь  --  все, начиная  от
кислорода, водорода,  простой поваренной  соли до железа, серебра, золота  и
даже радия. Или в чистом виде, или в виде различных химических соединений  с
другими элементами. В морской воде главную роль играют, конечно,  кислород и
водород, которые и образуют  самое-то воду.  Если  она заключает в себе  эти
элементы в  размере  девяноста  шести  с половиной процентов своего веса, то
хлора в ней всего два  процента, натрия один и четырнадцать сотых  процента,
магния, серы, кальция, брома, рубидия --  сотые и тысячные доли процента, а,
скажем, золота -- ничтожнейшие, миллионные доли процента. Но если  помножить
эти ничтожнейшие количества золота на миллиарды  тонн воды Мирового  океана,
то в ней окажутся сотни миллионов тонн золота!
     -- Вот бы научиться  добывать это золото,-- задумчиво проговорил Марат.
--  Вот  это  была  бы  валюта!  Грандиозный,  неисчерпаемый  золотой   фонд
Советского Союза! Кто-нибудь уже, наверно, пробовал добывать его, Цой?
     --  Ну, разумеется! Сколько  раз! Но  ничего  не выходило.  Все попытки
оканчивались  неудачей.  То есть добывать-то его добывали, но игра не стоила
свеч. Если  добывали  миллиграмм  золота, то  обходился  он  --  просто  для
сравнения скажу -- в целый грамм золота. Добыча оказывалась невыгодной. Если
человек не может в достаточном количестве извлечь золото из морской воды при
помощи сложнейших методов, то я подумал, что это может сделать моллюск...
     --  Вот как...-- медленно протянул Марат. -- Но... но ведь в океане, ты
сам  говорил,  золото  слабо  растворено в  воде, а  в  крови  моллюска  оно
находится в сильно концентрированном виде. Это ведь не одно н то же...
     -- Конечно, не одно и то же. Но разве все животные и растения океана не
пользуются растворенными в  ничтожнейших долях в воде  океана элементами для
построения  целых частей  своего  организма?  Возьми,  например, кальций.  В
морской   воде  его  заключается  всего  лишь  пять   сотых  процента,  а  в
мадрепоровых и  норитовых кораллах окись кальция, или  известь, находится  в
количестве  до  пятидесяти  трех  процентов  их  сырого  веса;  в  некоторых
моллюсках ее  даже более шестидесяти  процентов. Или кремний. В морской воде
он  находится  в количестве одной-двух  десятитысячных долей  процента, а  в
кремневых губках  он  составляет до девяноста процентов их сырого веса! Есть
водные  организмы, в которых концентрация  того или иного  элемента в тысячу
раз больше, чем концентрация этого же элемента в окружающей воде.
     -- Ага! Ага! Ну-ну!  -- возбужденно вертелся  на табурете  Марат. --  Я
начинаю понимать!.. Говори, Цойчик, говори...
     -- Как же это происходит? -- продолжал Цой, заражаясь волнением Марата.
--  Соли различных элементов  легко  проникают через тонкую оболочку  водных
организмов  и  соединяются  там  с  органическими веществами. При  этом  они
переходят  в  коллоидальную форму и вследствие  этого теряют уже способность
выйти обратно в  окружающую воду. Организм задерживает в себе эти  элементы,
используя их для питания, построения скелета раковины, а иногда и неизвестно
еще для каких именно надобностей. Вот я и подумал...
     -- Ура! Я понял! Понял, черт меня возьми! -- закричал Марат, срываясь с
места.  --  Замечательно!  Гениально!  Эти проклятые  моллюски высасывают из
морской воды золото!.. Мы  их заставим  высасывать это золото для нас! Мы их
превратим в  фабрики золота! В советские фабрики золота! Цой! Цой, ты должен
продолжать работу! Это  гениальная  идея! Ты не имеешь права бросать ее! Это
необходимо нашей стране! На тебе лежит ответственность...
     -- Марат,  я  сам это. отлично  понимаю... --  почти извиняющимся тоном
говорил Цой. -- Ведь это была  бы  настоящая золотая крепость социализма! Но
что я могу поделать? Я уже пятнадцать дней  мучаюсь над  этой  проблемой, но
ничего  не выходит... У меня уже почти  нет материала, от  этого  проклятого
моллюска почти ничего не осталось. Если бы хоть еще один экземпляр иметь!
     -- Я  найду его! -- закричал  Марат,  вскинув  кверху руку. --  Клянусь
тебе! Хотя бы мне  пришлось потерять руку или ногу! А голову я, кажется, уже
потерял. Но ради такого открытия можно и жизни не пожалеть!
     --  Опять  из  тебя забил  фонтан идей и открытий, кацо,-- послышался в
дверях голос зоолога. Он быстро  вошел в  лабораторию н  начал надевать свой
синий  рабочий  халат.  --  Ну-ну...  Рассказывай!   Я  люблю  слушать  твои
сногсшибательные открытия.
     Цой, покраснев и переставляя пробирки и колбы с места на место на своем
столе, бросал  умоляющие взгляды на  Марата.  Марат радостно  и  возбужденно
засмеялся.
     -- Нет, нет, Арсен Давидович! Идея находится еще в стадии разработки...
Но, когда задача будет решена, вы первый узнаете об этом!
     Зоолог развел руками, изобразил величайшее изумление:
     --  Что  я слышу, Марат? Такой  солидный,  серьезный подход? Ты делаешь
огромные успехи в научной работе, кацо. Отлично, дружок, отлично! Я запасусь
терпением и буду молча ждать...
     -- Вы не пожалеете, Арсен Давидович! --  продолжал  в том же тоне Марат
и, повернувшись к Цою, сказал: -- У тебя ничего срочного нет, Цой? Пойдем со
мной. Мне еще нужно о многом поговорить с тобой.
     -- Вы разрешите, Арсен Давидович? -- обратился Цой к зоологу.
     Получив разрешение, молодые друзья скрылись в дверях.  Зоолог не  успел
приняться за работу, когда к нему в лабораторию вошел Горелов.
     --  А, мой дорогой  пациент! -- радушно  приветствовал  его  ученый. --
Входите, входите. Всегда  рад вас  видеть.  Как  вы себя чувствуете?  Лучше?
Садитесь вот тут, пожалуйста!
     Горелов  был  в длинном полосатом халате,  с  повязкой  вокруг  головы.
Желто-коричневое лицо его носило еще следы болезни. Он опустился на табурет:
     -- Спасибо, Арсен Давидович! Вашими заботами и молитвами. Но, право, до
смерти уже надоело валяться на койке. Когда вы меня отпустите?
     -- Успеете, успеете, дорогой! Не  торопитесь.  Вот мы  вас основательно
подлечим,  отремонтируем,  потом  проделаем  курс   электризации,  несколько
сеансов массажа, несколько горячих грязевых  ванн. Я заметил у вас маленькую
склонность  к ревматизму и  к  ожирению...  Знаете,  наследственность  такая
бывает...  -- с сокрушением в голосе добавил ученый, ласково положив руку на
колено своего пациента.
     Он с наслаждением перечислял  процедуры, и  видно было,  что не намерен
скоро выпустить из рук такой редкий в его бедной врачебной практике случай.
     Горелов всплеснул огромными ладонями и просто взвыл:
     --  Ради бога,  Арсен Давидович!  Помилосердствуйте!.. Откуда ожирение?
Какой ревматизм?  Пожалейте  память моей  покойной мамы! Она ведь умерла  от
воспаления легких.
     --  Ну  вот, видите...  видите... -- бормотал в  замешательстве зоолог,
склоняясь   над  микроскопом.   --  Умерла...  С  такими  вещами  надо  быть
осторожнее!
     --  Чест