енно  обнаруживал  признаки  напряженной
внутренней жизни.
     Взрыв  в камере газопроводных  труб произошел в четыре  часа пятнадцать
минут  утра, за  два  часа до  смены вахт.  Это время считалось  на подлодке
ночным, и все обитатели ее,  кроме вахтенных,  как обычно находились в своих
каютах, погруженные в сон.
     Взрыв с  невероятной силой потряс всю подлодку до последнего шпангоута,
почти  перевернув ее через нос, кормой кверху. Оглушительный грохот наполнил
все  помещения корабля. Все, что  находилось в  них  незакрепленным наглухо,
было сброшено с мест и со звоном  и треском, в невообразимом хаосе, рушилось
на  пол, таранило  переборки,  бешено  переносясь  из стороны  в  сторону во
внезапно  наступившей тьме.  Стоны  раненых, крики испуга, возгласы команды,
металлический скрежет креплений, свист и вой вырывающихся откуда-то газов --
все смешалось в общем  невыносимом шуме.  Люди вылетали из коек, ударялись о
переборки  и  затем, оглушенные  и  ослепленные,  перекатывались по  палубе,
перебрасывались  с места  на место, не  имея ни сил, ни возможности стать на
ноги.

     

     Уже  в следующую за взрывом минуту  подлодка  резко выпрямилась,  легла
горизонтально, затем, с приподнятым кверху носом, качаясь с правого борта на
левый, с носа на корму и обратно, словно прихода в себя от внезапного испуга
и постепенно  успокаиваясь, застыла на  месте. Ее  великолепная остойчивость
преодолела  даже такое  необычайное положение,  ее  конструкция  и  материал
выдержали и это исключительное испытание.
     Первый,  носом  вниз,  скачок подлодки выбросил  капитана  Воронцова из
койки, швырнул его сквозь  распахнувшийся  полог из спальной к ножкам стола,
стоявшего посередине кабинета и наглухо привинченного к  полу. Резкая боль в
левом  плече, которую он почувствовал  при ударе о ножку стола,  не помешала
ему,  однако,  почти  бессознательно ухватиться и  крепко держаться  за  нее
правой рукой. Это спасло его от дальнейших ударов и ушибов, которыми грозила
ему  лихорадочная  качка подлодки. Держась  за стол здоровой  рукой, капитан
встал на ноги и, пробираясь в кромешной тьме  по уходящей из-под ног палубе,
среди обломков стекла, среди грохота и стука скользящих и  бьющих  по  ногам
предметов,  добрался до  аккумуляторного  шкафчика. Шкафчика не оказалось на
месте. Тогда  капитан  направился  к  двери и попытался открыть  ее.  Дверь,
однако,  заело  в  пазах,  и  она долго  не  поддавалась  его  усилиям. Лишь
напряжением всех сил капитану удалось немного  отодвинуть ее, протиснуться в
открывшуюся щель и выйти в  коридор. Качка была уже слабая. Палуба сделалась
почти  устойчивой, но оставалась  в  наклонном к корме  положении.  В полной
темноте, с вытянутыми вперед руками, капитан устремился к центральному посту
управления, громко крича:
     --  Товарищи!.. Спокойствие!.. Подлодка выровнялась!.. Все,  кто может,
по местам!.. Включайте автономные сети!..
     Вдали,  в  коридоре,  вспыхнула лампа.  Она  осветила несколько  фигур,
спускающихся в люки машинного отделения.
     Дверь центрального поста оказалась открытой.
     Пробравшись к  углу, где  должен был находиться аккумуляторный шкафчик,
капитан  облегченно  вздохнул: шкафчик  был  на  месте. В  следующий  момент
вспыхнул  свет,  и капитан  оглянулся. Центральный пост  представлял картину
полного   разрушения.   Почти  все  лампочки   сигнализации  были  перебиты.
Деревянный табурет висел на щите управления,  зацепившись за погнутый  рычаг
вентиляции    балластных    цистерн.   Большой    гаечный    ключ,    пробив
предохранительное  стекло, засел в одном из контрольных приборов. Клавиатура
управления и несколько измерительных  приборов были перебиты  инструментами,
вылетевшими из  витрины и сейчас разбросанными под щитом. Главный гирокомпас
исковеркан.  В  стороне,  возле  стола,  и безжизненной  позе  лежал  ничком
лейтенант Кравцов, наполовину прикрытый картой, упавшей со стола. Из-под его
головы по уклону палубы ползла тонкая струйка крови.
     Одним взглядом капитан охватил всю эту ужасную кар< тину  и, заметив
стоявший  на  столе  радиотелефонный  аппарат, бросился к нему. Аппарат  как
будто уцелел и находился в порядке. В порядке ли точки приема?
     Голос капитана прозвучал почти во всех отсеках корабля:
     --  Слушать  команду!  Капитан  в  центральном  посту! Всем, заметившим
проникновение воды, донести мне немедленно по радиосети! В случае порчи сети
сообщить лично! Всем научным работникам оказать помощь пострадавшим! Фамилии
пострадавших сообщить мне через десять минут! Профессору  Лордкипанидзе, а в
случае невозможности -- Цою явиться в центральный пост немедленно!
     Через  пятнадцать  минут все,  что  касалось  состояния  подлодки  и ее
экипажа, уже было известно капитану.
     Из  экипажа  подлодки  тяжело  пострадали  лейтенант  Кравцов,  водолаз
Крутицкий,  художник   Сидлер   и  уборщик  Щербина,   находившиеся   уже  в
госпитальном  отсеке  в  бессознательном  состоянии.  Легко  пострадали,  но
оставались на  ногах  после  оказанной  им первой помощи  старший  лейтенант
Богров, профессор Шелавин, помощник механика Ромейко.
     Без вести  пропал главный механик Горелов. Никто  не мог понять, куда и
как он исчез.  Впрочем, заботы и  волнения  по поводу положения  подлодки не
позволяли  никому  слишком  много думать об этом странном исчезновении  Всех
волновала судьба корабля.
     Уже через час после взрыва состоялось короткое  собрание  всего экипажа
подлодки.  Капитан обрисовал положение:  взрыв  газов, проникших  неизвестно
каким  образом  в  газопроводную  камеру,  причинил   подлодке  значительные
разрушения, однако  ни один из ее жизненных механизмов не выбыл окончательно
из строя --  все  повреждения могут быть исправлены силами экипажа. Самое же
главное  --  это то, что подлодка сохранила плавучесть --  правда, с большим
дифферентом  на  корму и,  по  показаниям  уцелевшего  глубомера, только  на
определенной,   стопятидесятиметровой   глубине,  не  имея   возможности  ни
опуститься, ни подняться. Она лишилась  движения, управления, боеспособности
и, наконец, если можно так выразиться,  оглохла и ослепла, уносимая каким-то
течением  в неизвестном  направлении. Все контрольные измерительные приборы,
аппараты  связи,  автоматической  сигнализации  и  управления  можно. как  и
поврежденные   машины,  исправить   или   заменить  запасными.  Единственная
серьезная  опасность  грозит  со  стороны ходовых и рулевых  дюз,  состояние
которых неизвестно. Непосредственно примыкающая к дюзам газопроводная камера
наполнена  водой, которая начала пробиваться в кормовой электролизный отсек.
Пока  еще  нельзя точно установить, каким  образом  проникла вода  в камеру:
через  пробоину  в  корпусе подлодки  или  через  дюзы.  Нельзя  быть  также
уверенным,  целы  ли вообще дюзовые кольца  или  они силой взрыва  сорваны и
сброшены с подлодки. Все это можно будет  узнать, когда  будет восстановлена
общая  или автономная сеть управления,  при помощи которой  удастся  открыть
выходную камеру и произвести наружный осмотр кормовой части корабля.
     --  Всему экипажу,--  закончил  свое  сообщение  капитан,--  необходимо
немедленно  приняться за приведение  в  порядок  всех  отсеков подлодки,  за
ремонт машин, исправление и замену приборов и аппаратов. Все должны помнить,
что речь идет не только о спасении  подлодки, но и о том,  что  она  обязана
быть  на  своем посту во Владивостоке  точно  к  назначенному правительством
сроку. Работа предстоит огромная, но, если дюзы, в каком бы то ни было виде,
остались еще на подлодке,  она должна быть и будет двадцать третьего августа
во Владивостоке!
     Его вера,  его  энергия  и  непреклонная  решимость передались  каждому
участнику  собрания. Загорелись  глаза, оживились лица.  Один за другим люди
выступали вперед, призывали к беззаветной работе, клялись, что готовы отдать
жизнь за спасение подлодки и за ее появление у Владивостока в срок...
     К  полудню  все  отсеки подлодки  в  результате авральной  работы  всей
команды были очищены  от  обломков, были приведены в порядок хозяйственные и
продуктовые склады, склады снаряжения, инструментов, материалов, водолазного
имущества,  химический и  боеприпасов.  Наскоро  пообедав  и  разбившись  на
бригады  по специальностям,  команда  сейчас  же принялась за восстановление
всех сетей, за ремонт и исправление машин, аппаратов и приборов.
     Самая большая, тяжелая  и ответственная работа  выпала на долю  бригады
электриков. Вся  жизнь подлодки --  управление, связь,  сигнализация,  свет,
накал,  работа  пушек и механизмов -- питалась  электрическим током. Во  все
уголки и закоулки проникала сеть электрических проводов.
     Усиленная профессором Шелавиным и имеющими некоторый опыт  и познания в
практической  электротехнике  Цоем  и  Павликом,  бригада  делала  буквально
чудеса. Уже к двадцати четырем часам поврежденные аккумуляторные секции были
поставлены  на  место,  разбитые  аккумуляторы заменены  новыми,  общая сеть
освещения  восстановлена.  Акустики Чижов и  Птицын к  этому времени  успели
разобрать носовую ультразвуковую  пушку, с тем чтобы завтра  с раннего  утра
приняться за ее  восстановление. Третий акустик,  Беляев, работал над самыми
тонкими  и  нежными  аппаратами  подлодки: ультразвуковыми  прожекторами  --
глазами  и ушами  подлодки. Они  были рассеяны  по всей внешней  поверхности
подлодки и больше всех пострадали от чудовищного  сотрясения, испытанного ею
во время взрыва. К счастью, доступ к этим  аппаратам был изнутри, и они были
обеспечены полным ассортиментом запасных частей, так что Беляеву приходилось
лишь  заменять пострадавшие части новыми.  Но и  эта  работа была  настолько
кропотлива, требовала столько  внимания и  осторожности, что  Беляев, обычно
человек очень спокойный,  теперь едва сдерживал нетерпение. Все же  к  концу
сегодняшней  работы,  к двадцати  четырем  часам,  он  успел  исправить пять
мембран  и восстановить  их  сеть.  Старший радист  Плетнев  и  его помощник
Гребенчук работали над сильно пострадавшей радиостанцией.
     Почти без дела  остались механики Козырев и Ромейко.  Лишившись  своего
начальника  и руководителя, они,  однако,  быстро  привели в  порядок камеры
баллонов и исправили или  заменили новыми некоторые контрольно-измерительные
приборы  в  этих камерах.  Самая серьезная  работа  предстояла  им в  камере
газопроводных  труб и  над  дюзами.  Но доступа  к  ним пока еще  не было, и
механики с волнением ожидали момента, когда им придется приняться за нее. Их
мучили  сомнения  и  неуверенность  в  своем  опыте  и  познаниях.  Особенно
волновался   Козырев,   которого  капитан   назначил  временно   исполняющим
обязанности главного механика. Как бы то ни было, но к концу дня, оказавшись
временно свободными, Козырев и Ромейко поспешили на  помощь другим бригадам:
первый  -- электрикам, а  второй  -- водолазам. Каждый  специалист-подводник
должен  быть знаком в большей или  меньшей  степени о одной-двумя  из других
применяющихся  на подлодке  специальностей,  чтобы  в  случае  необходимости
заменить вышедшего из строя товарища.
     Скворешня и Матвеев очень обрадовались  Ромейко.  Их  оставалось  всего
двое, третий -- Крутицкий -- лежал в  госпитальном отсеке. Водолазы славятся
как мастера  на все  руки, мастера  находчивости, сметки, изобретательности.
При  работе под водой  им  приходится  бывать и кузнецами,  и огнерезами,  и
шахтерами,  пробивающими  тоннели  под  корпусами  затонувших  кораблей,   и
строителями подводных  частей мостов,  набережных, и всем,  чем  заставит их
быть необходимость. Сейчас капитан приказал своим водолазам, пока они еще не
могли заняться наружными работами, осмотреть весь корпус подлодки, проверить
весь ее набор -- киль,  шпангоуты,  бимсы, пиллерсы, кницы,-- проверить  все
крепления,   переборки,  двери,  иллюминаторы-окна  и   замеченные  где-либо
повреждения  или неисправности  устранить. Работы  было  много -- тяжелой  и
самой разнообразной, и помощь Ромейко явилась весьма кстати.
     Зоолог   и  Цой  ухаживали  за  ранеными,  но  в  свободные   часы  Цой
присоединялся к электрикам,  а  зоолог  --  к акустикам,  среди  которых  он
пользовался большим авторитетом.
     Комиссар Семин поспевал всюду -- бодрый, энергичный, веселый. Он спешил
на помощь, где только  была нужда в ней, следил за пищей и отдыхом команды и
с первого же дня аварийного положения корабля взял на  себя  одного выпуск в
свет ежедневной газеты под странным для постороннего глаза названием: "За 23
августа!" Но это название много говорило сердцам людей из команды "Пионера".
Составление газеты, редактирование,  печатание, художественное оформление  и
расклейка  --  все  было делом  рук комиссара  Семина. Когда он  успевал это
делать,  оставалось  загадкой  для  всей  команды,  но  каждый день утром  в
определенный час  из микрофона  в центральном посту, через репродукторы,  во
всех  отсеках   подлодки  раздавался  его   голос,   читавший  разнообразное
содержание очередного номера газеты.  Сообщались сводки о  проделанной вчера
работе, отмечались успехи бригад и  отдельных  лиц,  указывались недостатки,
декламировались злободневные  стихи... Этого  утреннего часа, когда комиссар
начинал  передачу газеты,  уже с  первого ее  номера команда  ждала всегда с
нетерпением.
     Старший лейтенант Богров, всегда сдержанный, подтянутый,  после  взрыва
сразу  потерял  все  эти  настойчиво культивировавшиеся  им  навыки.  Скинув
белоснежный китель, засучив  рукава рубахи, с повязкой  на чем-то порезанной
во время аварии шее, весело посвистывая, балагуря и подтрунивая,  он работал
у  машин и аппаратов то с одной, то с другой бригадой, как раз  там, где это
было нужнее всего. Через два-три дня старший лейтенант  стал общим любимцем,
и  бригады изощрялись в выдумывании предлогов, чтобы  только заполучить  его
для работы в свой состав.
     По  нескольку  раз  в  день  спускался в  машинное  отделение  капитан,
медленно проходил по всем отсекам и камерам, присматривался к звонким ударам
молотков,  скрипу  и визгу  инструментов,  шипению  электродов,  и в  глазах
работающих   людей   его  довольная  улыбка   как  будто  прибавляла   света
электрическим лампам. Иногда в  этой атмосфере кипучего, вдохновенного труда
капитан  вдруг не  выдерживал  и, сбросив  с себя  китель,  присоединялся на
час-другой  к бригаде,  занимавшейся какой-либо  особенно тяжелой работой. С
нескрываемым чувством сожаления отрывался он от нее, чтобы закончить  осмотр
и  успеть  еще  проведать  раненых  в госпитальном  отсеке.  Прежде всего он
подходил к  койке неподвижного, с  ледяными компрессами на голове лейтенанта
Кравцова   и   долго,   с   каким-то   немым   вопросом   смотрел   на   его
мертвенно-бледное, с  закрытыми  глазами лицо.  И  каждый  раз  капитан тихо
допытывался  у зоолога, выживет ли лейтенант, придет ли  он в себя. Зоолог с
сокрушением покачивал головой:
     -- У  лейтенанта,  очевидно, легкое  сотрясение  мозга, он нуждается  в
абсолютном покое, и,  если болезнь ничем не осложнится, больной, может быть,
придет в себя через несколько дней.
     -- А как Крутицкий? -- спрашивал капитан, подходя к койке водолаза.
     -- Его положение лучше,-- отвечал зоолог. -- Он хотя и без сознания, но
сегодня-завтра, вероятно, очнется.
     -- А рана в животе заживет?
     -- Кровоизлияние в брюшную полость прекратилось, но боюсь нагноения.
     Сидлер и Щербина сегодня уже принимали пищу, и их здоровье  не вызывало
никаких опасений! Поговорив с ними, капитан возвратился в свою каюту.
     Составив сводку о законченных работах и о ходе ремонта, он взял судовой
журнал  и, как всегда,  когда ему приводилось  брать  в  руки  этот  журнал,
раскрыл  его  на  той  странице,  на которой лейтенант  Кравцов  сделал свои
последние записи в роковую ночь взрыва.
     Что  могли  означать  эти  несколько  строк о какой-то  аварии дюз, для
ликвидации которой лейтенант выдал  Горелову пропуск на  выход из  подлодки?
Почему  лейтенант выдал пропуск без его, капитана, ведома? Правда, некоторое
легкомыслие и беспечность  свойственны характеру лейтенанта. Но все же...  В
пропуске указывается серьезная причина его  поступка. Действительно ли  дело
началось с закупорки дюз пемзой и пеплом, как  об этом говорит сохранившаяся
копия  в  книжке  пропусков?  Эту причину мог  подсказать  лейтенанту только
Горелов.  Раскрыв  книжку  пропусков,  капитан опять  внимательно и  пытливо
вчитывался в каждую строчку копии, в каждое слово ее. Как торопливо,  криво,
небрежно, как явно  взволнованно  бегут эти  строчки по  белой  бумаге!  Как
отличается   этот  почерк  от  обычного  четкого  почерка  лейтенанта!   Что
взволновало  его  в  момент,  когда  он  выписывал  пропуск?  Вот  на  копии
выделяются нарочито  подчеркнутые слова: "Срочно!  Пропустить немедленно для
прочистки дюз"...  Может быть, действительно закупорка дюз вызвала скопление
гремучего газа, и Горелов, не успев прочистить их, погиб от взрыва... Погиб,
как герой, на своем посту... Как герой?..  Но тогда почему  же сигнализаторы
не сообщили  в центральный  пост о  скоплении газов  в газопроводных трубах?
Почему автоматы сами не прекратили доступ газам в трубы, как только давление
в них превысило норму? Почему и сигнализация и автоматика одновременно и еще
до  взрыва отказались  работать?  Это  не  могло  быть простой случайностью.
Значит, кто-то их заранее испортил. Кто же мог это сделать  как раз на вахте
Горелова,  кроме  него самого?  Стало  быть, это он -- нарочно!  Сознательно
устроил взрыв! Это он сбил с толку доверчивого лейтенанта и заставил срочно,
забыв о  приказе, выдать пропуск на выход из подлодки...  Бедный,  обманутый
лейтенант...  "Срочно!" "Немедленно!" Так пишут,  так, можно сказать, кричат
только при неожиданной, быстро налетающей грозной опасности, когда требуется
инициатива,  мгновенное  решение,  когда  нельзя  думать   о  формальностях,
прятаться за параграф  приказа, звать на помощь. И разве  мог он думать, что
его обманывают, разве он  мог  подозревать в предательстве главного механика
подлодки!  Но почему,  уже выдав пропуск,  лейтенант не  вызвал  тотчас  же,
немедленно капитана? Ведь Горелову нужно было по  крайней мере пять  -- семь
минут, чтобы выйти из подлодки.
     Нет, это  уже не просто легкомыслие -- это непростительная,  преступная
беспечность! Как  смел он, лейтенант  советского военного  флота,  позволить
себе такую недисциплинированность,  такое пренебрежение  основными правилами
службы на военном корабле в таких исключительных обстоятельствах!
     Усевшись в кресло,  с опущенной на  грудь головой, капитан долго сидел,
погруженный в тяжелые, мучительные мысли... Наконец  он  потянул к себе лист
чистой  бумаги и написал приказ по кораблю. В приказе предлагалось комиссару
Семину немедленно начать следствие по делу о взрыве,  происшедшем на корабле
двадцать девятого июля, в четыре  часа  пятнадцать минут, и о пропавшем  без
вести главном механике корабля Горелове:  опрос  команды  начать немедленно;
членов команды, пострадавших  при взрыве, допрашивать по мере  выздоровления
каждого  из них, с разрешения врача,  профессора Лордкипанидзе, обследование
места  взрыва  (газопроводная   камера  и  дюзы)   произвести,  как   только
обстоятельства  это позволят.  О ходе следствия  докладывать ему,  капитану,
ежедневно.
     В этот же день, когда вполне выяснился объем работ по ремонту и капитан
в приказе установил точный график их выполнения, во втором номере газеты "За
23  августа!", которая  получила  дополнительное  шутливое  название  "Голос
комиссара",  появилась краткая заметка Марата. От  имени  бригады электриков
Марат вызывал бригаду акустиков на социалистическое соревнование,  на борьбу
за  скорейшее  выполнение приказа  капитана, за  сокращен