нь постучит  ребром ладони левой руки по
своей могучей шее. Кто  такой  "балбес",  объясню  ниже,  потерпите немного.
Обратимся  теперь  к  самому  первому  секретарю  областного  комитета  КПСС
товарищу Сусликову. "Э-э-э-э,-- скажет вам товарищ Сусликов, и его маленькие
хитрющие  глазки  начнут метаться из  стороны в  сторону, что бывает с ним в
минуты  наивысшего  волнения,--  с  молодежью  нынче трудно  стало.  А  этот
"балбес" у меня вот  тут  сидит". И товарищ Сусликов укажет пухлым пальчиком
на то  место  своего могучего  живота,  где помещается печенка, и  без  того
подпорченная водочкой, настоенной


     на лимонной корочке.  К  директору школы,  в коей  обучается упомянутый
"балбес",  обращаться  не  советую: его может  хватить инфаркт.  Не советуют
обращаться и  к первому  секретарю  областного  комитета  комсомола товарищу
Петрову:   он   разразится   такой   площадной   бранью,  какую   вам  редко
посчастливится услышать в "Клубе" -- в притоне алкоголиков в Новых Липках.
     Вы уже догадались, очевидно, что Балбес-- юноша школьного  возраста. Но
это есть его родовой  признак,  и не  в нем дело.  Все дело в его специфике:
он--   единственное   чадо  заведующего   тре-стом  "Плодовощфруктягодторга"
товарища Гробыки.  Причем  чадо  не  очень-то  любимое.  Товарищ Гробыко при
всяком удобном случае за-являет, что он, будь его власть,  "вот этими своими
собственными  руками задушил бы  этого "балбеса"; как говорил товарищ Пушкин
(?), чем породил, тем и убил бы этого мерзавца". Употребляя вы-ражение "будь
моя власть",  товарищ  Гробыко  имеет  в  виду  отнюдь  не  областное высшее
руководство,  а свою собственную супругу, при одном упоминании имени которой
он  в  ужасе хватается... нет, не  за  сердце  и не  за валерьянку  (товарищ
Гробыко не из того теста сде-лан), а за поллитровку.
     --  Всего лишь  сын заведующего  трестом! --  воскликнете вы.-- При-чем
какого треста!  В городских магазинах уже больше  тридцати лет не  бывало ни
плодов, ни овощей (чем овощи, кстати, отличаются от плодов?), ни фруктов, ни
ягод. Но не спешите  с умозаключениями. Как утверждает сам  товарищ Гробыко,
спешка нужна только  при  ловле  блох. Товарищ  Гробыко  есть  на самом деле
фигура номер один в системе областной власти. Почему так? Как это случилось?
На  этот вопрос вам мог бы ответить товарищ Горбань, но  он никогда этого не
сделает,  иначе он в двадцать четыре часа  не  то что  сойдет, а испарится с
арены  областной  истории. Одним словом, так уж  сложилось  исторически, что
товарищ Гробыко  стал  могущественнейшим человеком в области. И бога-тейшим,
само собой разумеется.

     Балбес, повторяю, есть нелюбимое  чадо товарища Гробыки.  Чадо  глупое,
бездарное,  развратное и наглое. А товарищу  Гробыке  втемя-шилась в голову,
как он сам выражается,  "идея фикса": сделать из Балбеса дипломата ("пустить
его по  дипломатической  линии"). И  теперь главная  задача,  стоящая  перед
областью,--  добиться того, чтобы  Балбес  окончил  школу с  медалью,  чтобы
получил от-личную комсомольскую характеристику  и справку  о том, что он без
отрыва от учебы два года  проработал на  химическом  комбинате (в пятидесяти
километрах от  города),  и чтобы  поступил  в ИМО  (Инсти-тут  международных
отношений) в Москве. Конечно, стоит товарищу Гробыке  только  намекнуть, как
все  сделается само собой и  без  всяких  усилий.  И  в Москве  есть  мощная
поддержака  -- сам Митрофан Лукич. Он не даст  в  обиду  сына своего старого
фронтового  друга. Но товарищ Гробыко хочет, чтобы "все  было по  честному",
чтобы "он там лицом в грязь не ударил", "чтобы Родина получила первосортного
дипломата". Слово "первосортный" товарищ Гробыко употребляет не в силу своей
образованности (в этом  его обвинить нельзя), а сугубо профессионально-- как
он  говорит  о первосорт-ной  картошке,  капусте и прочих  плодах,  которые,
повторяю, больше тридцати лет не украшают полки городских магазинов.




        ТУНЕЯДЕЦ
     Христос  был,  судя  по  всему, человеком  без  определенных  заня-тий,
по-нашему--  тунеядец.  Как и я.  Тунеядец-- это существо, которое на вопрос
"На какие  средства ты существуешь?" не  мо-жет  предъявить  справку с места
работы с указанием зарплаты. Это не значит, что тунеядец не работает вообще.
Я  работаю  не  меньше  других. Просто у  меня нет  и  не может быть  такой,
справ-ки. Раньше я предъявлял в милицию поддельные справки.  Те-перь они мне
не  верят,  если  даже  я предъявляю  настоящую  справку  (бывает, что  я на
короткий срок  устраиваюсь на работу). Основные  средства я  зарабатываю  за
счет врачевания и консуль-таций. Это не очень много. Один из источников моих
заработ-ков--  случайные работы,  которые приносят мне  сразу  сумму де-нег,
достаточную для того, чтобы прожить иногда полгода, а то  и более.  Прожить,
конечно,  на  моем  (минимальном)  уровне...  В  прошлом году,  например,  я
завербовался  красить мосты  через сибирские реки. Платили огромные  деньги,
поскольку мы работали без  всякой техники безопасности. Нас просто  спускали
на веревке. Что  это  такое? Вообразите себя  висящим на веревке над могучим
Енисеем.  Холодный  ветер  пронизывает вас насквозь.  И вы мечтае-те  о том,
чтобы  скорее оборвалась эта веревка и вы наконец-то покончите счеты с  этой
проклятой жизнью.  Формально мы полу-чали огромные  деньги (расписывались  в
ведомости). Фактически на руки нам доставалось процентов тридцать: остальное
забирали  бригадиры,  прорабы, инженеры, мастера и  прочие. Сколько там было
этих паразитов!
     Я болтался на  веревке  над страшным,  безбрежным Енисеем, а надо  мною
было по крайней мере десяток таких паразитов.  Зато они мне выдавали справку
на  огромную, якобы заработан-ную,  сумму,  которая  гарантировала мне право
шесть  месяцев "искать  новую работу". Такие  случайные  работы, однако,  не
часто бывают. Наконец, "подарки", главным образом от женщин, главным образом
поношенная одежда и обувь, постельное бе-лье.


        БОГ
     Я  спросил  людей:   "Чего  вы  хотите?"   "Счастья",--  ответили  они.
"Хорошо,--  сказал я,-- будьте  счастливы". И  я устремил  на Землю изобилие
счастья. Я заполнил счастьем все живые существа и все мертвое пространство.
     Довольный   содеянным,   я   погрузился   в   высшее   счастье   --   в
самодо-вольство. Устав  от него, я  решил  взглянуть на осчастливленный мною
род  людской.  И  я  был  поражен:  люди  были  несчастны!  "Чего  вы хотите
теперь?!"-- воскликнул я в гневе. "Верни нам  наши страдания!"--  в гневе же
кричали они. "Хорошо,-- покорился я их воле,-- страдай-те!"
     Сделав это,  я  погрузился в высшее страдание--  в неудовлетворен-ность
самим собой. Устав от него, я решил взглянуть на  удовлетворен-ный мною  род
людской. И я  увидел: люди по-прежнему были несча-стны. "Так в чем же дело?"
-- воскликнул я, пораженный. "А в том,-- со смехом и бранью  ответили они,--
что теперь наше состояние несчастности обоснованно и оправданно".



        МОЙ БЫТ
     Как  я уже говорил,  Христос  не имел, где  приклонить голову, и у меня
тоже нет  постоянного  жилья.  Обычно  снимаю  угол  в  комнате  или  койку,
изредка-- отдельную  комнатушку.  В чем  раз-ница--  снимать угол или койку?
Разница существенная. Снимать угол-- значит снимать часть комнаты, в которой
стоит твое ложе и, возможно, некое сооружение, временно исполняющее  функции
сто-лика.  Эта часть  комнаты  может быть  отделена от остальной шкафом  или
ширмой. Снимать койку-- значит  приходить ночевать в данную комнату,  где ты
раскладываешь койку, которую рано утром убира-ешь. И покидаешь комнату. Если
снимаешь  угол,  то можешь в  нем  находиться и днем. Если  снимаешь  койку,
должен покинуть комнату и  w  появляться  тут  до  позднего  вечера. За угол
приходится  пла-тить  пятнадцать,  а то  и  все двадцать рублей в месяц,  за
койку-- не более десяти. Хозяевами комнат, в которых сдаются угол или койка,
бывают  обычно  старые одинокие  женщины, получающие  ми-зерную  пенсию.  Но
иногда  это  бывают  и  молодые  одинокие  женщи-ны (иногда--  с  внебрачным
ребенком),  приобретающие вместе с жильцом удобного любовника,  или мужчины,
приобретающие  да-ровых любовниц. Однажды  я снял угол  у молодой женщины. И
сбежал, оставив ей месячную плату  (они плату берут вперед). Из-бежать этого
проклятья (снимания угла или койки) невозможно:
     у нас лето длится всего три месяца, остальное время -- холодная зима  и
слякотные весна и осень. Летом я  сплю  на  скамейках, на траве,  в сене, на
вокзале--  это  дает  существенную экономию средств  (можно  обновить брюки,
носки, рубашки). Когда я  вербу-юсь на временную работу,  я  сплю в  бараке:
тоже экономия. Мож-но было бы, конечно, податься в теплые края. Но мне там с
моей  профессией  делать  нечего.  Вернее,  делать-то там  есть что:  лечить
импотентов и ожиревших  паразитов.  Но не это мое главное дело. Мое  главное
дело-- проповедь  моего учения. А  интерес к  нему сейчас проявляют только в
условиях  сурового  климата.  Кроме  того, существенную часть  моего  учения
составляют правила  жизни на пределе  бытовых удобств и даже немного ниже. С
этой точки зрения моя  жизнь есть эксперимент, а мое учение есть обобщение и
осмысление этого  эксперимента.  Однажды  я пришел "домой"  слишком  поздно.
Жильцы  квартиры  (с целью наказания и воспита-ния  меня) не  открыли дверь.
Пришлось коротать ночь на лестнич-ной площадке. В  эту ночь  я сделал важный
вклад  в свое  учение.  Вот он  в  двух  словах.  Спишь  ли  ты  в хрустящих
белоснежных  про-стынях  на  пуховой   перине  с  прекрасной  женщиной  или,
одинокий, дрожишь от холода на грязной лестничной площадке,  время все равно
неумолимо  уносится  в  прошлое.  Есть,  конечно,  некоторые  неудобства   в
переживании полета  времени  в  таком положении,  как мое. Но  в  нем есть и
достоинство: время  тянется  при этом беско-нечно долго. За одну эту ночь  я
передумал больше, чем иные пере-думывают за всю свою жизнь.

     Утром  сосед  похихикал  над  моим  плачевным  положением.  "Я   слышал
звонок,-- сказал  он,-- но  подумал, что это  какой-нибудь пьяница ломится в
квартиру.  А  это,  оказывается,  наш "йогаист-згоист"!.."  (он считает меня
йогом и всячески изощряется на этот счет).




        ПРОПОВЕДНИК
     Отвисли старые штаны
     в заду,
     в коленях.
     Не в человеке дела суть,
     но в по-коленьях.
     В карманах тщуся я сыскать
     от хлеба
     крохи.
     Не люди сущность бытия,
     а лишь
     эпохи.
     Остановите суету!
     Кончайте
     споры!
     Сейчас я мир переверну.
     И без
     опоры.
     Я -- проповедник, т. е. по-русски  говоря  -- трепач.  И  как таковой я
должен видеть лица людей и переживать с  ними общую ситуацию. Моя  проповедь
есть лишь  часть общего разговора. Потому я должен быть в толпе. Я  дурачусь
вместе со всеми,  выдумываю чепуху,  "обраба-тываю" для  разговора  реальные
факты.  Но  при  этом  во  мне накаплива-ется  материал  для какой-то важной
проповеди. Мне  нужно  время, чтобы совершить  скачок  в это новое качество.
Христос тоже спешил. Он тоже  боялся не успеть. Он  кое-что  успел  сделать.
Этого "кое-что" хватило на великую историю. Теперь надо сделать в тысячу раз
больше, чтобы произвести хотя бы в тысячу  раз меньший эффект  и хотя бы  на
несколько десятилетий.
     Человек теперь уже не  тот.  И условия не  те. Вот,  например, я сейчас
подхожу  к  гастроному. Разумеется, с заднего хода:  официально  в это время
продажа  спиртных  запрещена,  а  практически  идет  самая бойкая  торговля.
Работникам  магазина это выгодно --  они в это  время продают  всякую бурду,
которую  в обычное  время  никто  не  покупает; разбавлен-ную  водку и самую
скверную водку с наклейками от более дорогих сортов. Тут уже собралась толпа
жаждущих похмелиться.
     -- Глядите-ка, никак Иисус Лаптев объявился! -- слышатся воскли-цания.
     -- Слух был, что ты в "Атом" подался  реакторы чистить. Сбежал, что ли?
Или большую деньгу заработал?
     -- Там за час тысячу платят. Если  заработал -- угощай! Все равно скоро
загнешься. Пролить не успеешь.
     Я помалкиваю,  нахожу партнеров,  с  которыми  объединяю свои гроши  на
бутылку, и привожу себя в божеский вид. В "Атоме" я на самом деле был. Но не
для чистки реакторов: для этого мои анкета и морально-политический  облик не
подходят. У директора жена уродца родила -- без ручек и без глазок.  Она мне
ноги целовала, умоляла что-нибудь сделать. Этого ребенка ей с трудом удалось
сохранить, а другой  не предвидится. Если ничего не получится,  она  руки на
себя наложит.  Роскошная по нашим условиям квартира. Ковры. Картины. Посуда.
Книги. Изобилие. И вот-- такое горе. Что смог бы на моем месте


     Христос? А  ведь  это  образованная женщина, инженер,  атеистка, бывшая
комсомольская активистка, а верит  в мою  чудодейственную силу в ты-сячу раз
сильнее, чем самые  беззаветно верующие  верили в Христа. Христос не  знал о
таких цветах  цивилизации,  как наш  "Атом". Эти мысли  промелькнули  в моем
сознании.

     -- Живем  мы, ребята,  один  лишь раз,-- начинаю я свой  вклад в  общую
бессмысленную  болтовню.--  Когда бы и  где бы  мы ни появились на свет, нам
надо по праву живого испытать основные элементы бытия. Быть ребенком, играть
в  игрушки, слушать сказки. Быть юными, испытать первую беззаветную дружбу и
первую чистую любовь...
     -- ...выпить первую поллитровку,-- говорит кто-то.
     -- Первая поллитровка самая противная,-- говорит другой.-- Вто-рая идет
лучше...
     -- Поллитровка хороша, когда им счет потеряешь,-- замечает третий.
     --  И  бабы  тоже!  --  смеется  четвертый.--  Их  нужно  десятка   два
перепробовать, пока поймешь, что к чему.
     --  Я  лично  предпочитаю замужних  женщин,--  говорит  молодой, но уже
потрепанный и лысый мужчина.-- Тратиться не надо. Ответственно-сти никакой.
     Эти насмешки меня не  обижают. Наоборот, я в  них  чувствую страх того,
что они что-то очень важное теряют, скоро наступает перелом.
     -- Все в этом мире ненадежно,-- говорит старый алкоголик.
     --  В начале войны  наша  рота  попала в  окружение.  Мы  решили стоять
насмерть.  Мы  поклялись  в  вечной  преданности друг другу. Мы выстоя-ли. А
когда опасность миновала, переругались и написали друг на друга доносы.
     --  За все  надо платить,--  говорит опустившийся  интеллигент.-- Нужны
усилия, чтобы сохранить любовь и дружбу. Вот я вам расскажу про себя...
     Так начинает разворачиваться разговор, в котором то тонет, то всплывает
на поверхность моя наивная проповедь.


        ЛЕГАЛЬНОЕ И НЕЛЕГАЛЬНОЕ
     В стране много всяких нелегальных профессий и групп.  Но  все они живут
так  или  иначе по тем же правилам, что и легальные. Я предприни-мал не  раз
попытки создать  нелегальные объединения людей на основе принципов праведной
жизни-- честности,  отзывчивости,  доброты.  Но ничего путного не  вышло.  У
властей такие группы почему-то вызывают большую злобу, чем  группы жуликов и
бандитов. Внутри моих  "чистых" групп сразу же возникали все виды "нечистых"
людских отношений. В чем дело?


        ВИДИМОСТЬ И СУЩНОСТЬ
     Я  кажусь   человеком,  который  легко  и  беззаботно  идет  по  жизни,
довольствуется малым и сохраняет хорошее расположение духа.  А чего  мне это
стоит! Мне иногда хочется оставить  усилия выглядеть  таким и жить, как все.
Но  я  уже  привык выглядеть  таким,  привык прилагать  к  тому  усилия. Эта
видимость стала  моей сущностью.  И я  уже не могу себе представить, каким я
стал бы  без этого  притворства.  Я страдаю  оттого, что прилагаю постоянные
усилия убедить себя и окружающих


     в  том,  что никакого страдания  во  мне нет. Это -- - противоречие. Но
жизнь  есть  вообще  нечто  замкнутое  на самое  себя и  потому  от  природы
противоречивое.  А чему я на самом  деле учу людей? Тому, как  преодо-левать
сущность страдания  видимостью  его отсутствия. Я  просто устраняю сущность,
придав ей атрибуты видимости. Я учу людей страданию.  Мое учение есть теория
мазохизма.  Это  противоречит  моей исходной  задаче.  Но  Бог  и  есть само
противоречие.


        БОГ ЕСТЬ ПРОТИВОРЕЧИЕ
     Что  мир  есть  противоречие, об  этом знает  каждый  студент,  сдавший
экзамен по философии.  Никто не знает того, что Бог есть тоже противо-речие.
Это-- мое открытие. У Бога нет определенного дома: его дом везде  и нигде. У
него нет конкретных друзей: Бог не знает дружбы, ибо у него все друзья и все
враги. Бог конкретно никого не любит: Бог не знает любви, ибо он любит всех.
И  всех  презирает. У него нет ничего,  и все вокруг  принадлежит ему. Он не
знает, что такое труд, ибо вся его жизнь есть труд.
     Он не существует для людей, но внимание  всех сосредоточено на нем. Бог
есть крайность всего  и выход за  пределы разумного, потому  он  есть  живое
противоречие. Бог есть претензия смертного ничтожества на вечное величие.
     Бог  есть,  и одновременно  его нет.  В  него  верят и не верят, причем
сразу. Достигнув высот веры, мы впадаем в сомнение.  Упав на дно неверия, мы
начинаем подозревать  о его существовании. Я мечусь  между этими крайностями
-- абсолютной верой и абсолютным невери-ем.
     Вознесясь  на Небеса,  я  оказываюсь в грязи. Опустившись  в житей-скую
помойку,  я  воспаряю  к высотам чистоты. Где решение? В людях? Они проходят
сквозь меня и мимо меня, оставляя в душе только  раны.  И я говорю себе: Бог
есть  надежда,  доведенная  до отчаяния, и  отчая-ние,  доведенное до такого
уровня, где ничего другого не остается, кроме надежды.
     Бог  есть  участие  во  всем  и  безразличие  ко  всему.  И  это  очень
мучительно. Бог есть  твоя,  т. е.  человеческая, потенция, которая кажет-ся
легкоосуществимой, но которая на самом деле неосуществима вооб-ще.


        ФУНКЦИЯ БОГА
     Люди мечтают о приходе гениев. А  когда  те приходят, люди делают  вид,
что не узнают их, и прилагают неимоверные усилия, чтобы уничто-жить их. Люди
не любят живых гениев. Они предпочитают мертвых гениев, ставших их жертвами.
Причем люди сразу узнают гениев. В чело-веке есть нечто, с самого начала его
жизненного  пути выражающее его генеральную претензию. Моя  претензия  стать
Богом написана, как выразился  один  из членов административной  комиссии, у
меня на морде.
     -- Ты,  Лаптев,--  сказал  он,--  чего  не  стрижешься  и не  бреешься?
Иисусиком стать хочешь, да? Тоже мне гений нашелся!
     Почему  почти  ничего не известно  о  жизни Христа до тридцати  лет,  и
почему о нем почти ничего не было слышно  после его смерти? Объяснение этому
очень  простое. Христос  был  очень  способный  чело-век,  и  его  учителя и
конкуренты поняли это сразу. Они всячески


     мешали ему пробиться -- стать известным  и официально  учить  людей. Он
сумел перешагнуть через это препятствие -- обошел своих коллег и наставников
и непосредственно обратился к простым  людям, т.  е.  к  самим  потребителям
религии. И имел успех. Это напугало его коллег. Появилась зависть. Появилась
угроза их  авторитету и благополучию. И они  приняли меры, чтобы  остановить
успех Христа и устранить его. Его убили.
     Потом   началось  активное   замалчивание  его  идей.  От  его   учения
сохранилось мало, да и то  в чужой записи и  по воспоминаниям. Его признали,
когда это  стало безопасно и даже  полезно  признающим.  Причем основательно
отредактировали.


        АНТИПОД
     --   Я,  как  и   ты,   принимаю  нашу   социальную   систему  (т.   е.
коммуни-стический строй жизни) как  данность, как факт,-- говорит Антипод.--
Я не собираюсь  выдумывать программу ее изменения, улучшения, ослабления или
уничтожения. Я  исхожу из нее как из предпосылки.  Моя проблема-- как жить в
этой системе более или менее терпимо, как защитить себя от ее недостатков  и
как использовать ее достоинства. Такова же и твоя  проблема. Только ты ищешь
решения ее на пути изобр