ждет
другая  восторжен-ная  толпа.   И  благодать  Божия  нисходит  на  нас.  Мы,
просветленные  и любящие друг  друга,  роемся в  карманах, звеним  медяками,
потира-ем руки, хлопаем по  плечу, обнимаемся, шутим, вспоминаем  анекдоты и
хохмы.  И  над нами парит  сияние,  издали напоминающее  по  форме  водочную
бутылку  и пивную кружку одновременно. Я воздымаю  длань  к небу.  Наступает
тишина. "Дети мои,-- тихо говорю я, но голос мой звучит, как труба архангела
в Судный день,-- предлагаю


     сегодня начать  с "Мальтуса"" (Мальтус-- один  из  вариантов пьян-ства,
открытых мной. В этом варианте пьется смесь водки и пива, причем порция пива
возрастает в арифметической, а порция  водки-- в геометрической прогрессии).
В ответ на мое предложение раздается ликующий вопль народа.


МОИ И ЕГО СТРАДАНИЯ
     Первая обязанность  Учителя  Праведности  -- не  учить  других,  а быть
учимым другими. А  для этого  надо терпеливо выслушивать всякого,  желающего
высказаться, и стремиться понимать его  и сопереживать с ним рассказываемое.
Чужие  секреты  я всегда  храню,  и исповедующий-ся это  чувствует  с самого
начала. И порой рассказывают мне такое, что они  не решились бы открыть даже
священнику и  следователю  КГБ.  Один  человек,  тайной  профессией которого
являются методы  разврата,  рассказал  мне  омерзительнейшие факты  из своей
биографии.  Но  я все же не стал доносить  на него, хотя избавление  мира от
этого чудовища было бы большим благом для людей. Я  до сих пор не знаю,  как
следует поступать в таких  случаях.  Пока я прибегаю  к  самому малодуш-ному
средству: стараюсь уклониться от выслушивания исповедей такого рода. Но  мне
это  не  всегда удается,  И  к тому  же  это не  соответствует моему  общему
принципу: выслушивай всякого, желающего в словах очистить душу свою. Правда,
люди часто хотят не столько очистить свою душу, сколько испакостить твою. Но
где тут  разграничительная  линия?  Покаяние  исповедующегося?  Это  слишком
сильное  требование  для  наших  дней.  Согласно  моему учению, покаяние  не
требуется, ибо сама потребность высказаться несет  в себе  покаяние. И этого
достаточ-но.
     Иногда мои собеседники  о своих душевных тайнах ничего прямо не говорят
и крутят вокруг да около. Я их не вынуждаю к откровенно-сти, я придерживаюсь
на  этот  счет  правила:  не принуждай  никого  к совершению  желаемых  тебе
поступков даже в мыслях.  И опять-таки проблемы: где грань между желаемым  и
нежелаемым,  где  грань  меж-ду отсутствием желания  и нежелания, где  грань
между пресеченным и невозникшим желанием? Я  не верю в то, что есть какие-то
психоло-гические критерии для этого. Я склоняюсь к тому, что их нет вооб-ще,
что они еще только должны быть изобретены. В данном случае я не знаю, есть у
меня  желание выслушивать  откровения собеседни-ков или  нет  и является мое
внешнее равнодушие заглушенным жела-нием или природным безразличием. Кстати,
о безразличии: как  быть с ним? Морально  оно или нет? Когда оно морально  и
когда  нет? Видите, сколько проблем  ставит  такой  заурядный  случай  перед
суще-ством, обреченным на роль Учителя Праведности. И поверьте мне, для него
эти  проблемы  несут  не  интеллектуальное развлечение,  а  страдание. После
каждой  беседы  с  теми,   кто  раскрывает  мне   свою  душу,  я  впадаю   в
болезненно-лихорадочное состояние,  я буквально  бьюсь  головой  о  стенку в
поисках решения этих мучительных про-блем. И  никто не  в силах  мне помочь,
ибо я избран помогать всем и находить решения  в себе самом.  Поймите, люди:
Бог есть прежде  всего самострадание и лишь затем сострадание! Быть Богом не
столь-ко  трудно,  сколько  мучительно.  Лишь  в такие  минуты  я  не просто
понимаю, а каждой клеточкой своего тела ощущаю смысл христиан-ской идеи, что
Он принял страдания людей на себя. Его мучения


     перед распятием и распятие  суть  лишь внешний символ скрытых  душевных
страданий,  доступный  вульгарному  сознанию  масс. Он,  как и я, бился  над
решением неразрешимых проблем.


НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ
     Не прелюбодействуй, учил Христос,  на чужих жен не  заглядывайся  и  не
помышляй о них. Во-первых, я сомневаюсь в том, что сам Он придерживался этой
заповеди. Я понял Его натуру, я уверен, что  в отношении  с женщинами Он был
близок нашему времени. И я не осуждаю Его за это,  я Его понимаю: без женщин
Он не смог бы проповедовать свое учение и просуществовать больше недели, как
и  я.  А, во-вторых, как быть,  если они (то есть женщины) сами  помышляют о
тебе? Когда я был в зените славы и в расцвете моих удивительных способностей
(в газетах писали об "эффекте Л." или о "феномене Л."), меня завлекла к себе
домой некая дама, захотевшая получить от меня частную консультацию по поводу
похудения (в ней было более ста килограммов),  улучшения  фигуры и душевного
состояния.  Сначала  она меня хорошо накормила. Она страшно  рассердилась на
то, что я  отка-зался пить спиртное: в  то время я должен был воздерживаться
от пьянства не столько из религиозных, сколько из  медицинских соображе-ний.
Удивительные  существа наши женщины! Страдают  от  пьянства  мужей, но  если
попадает трезвенник, прилагают невероятные усилия, чтобы заставить его пить.
Почему бы это? Очень  просто:  порочные ненавидят непорочных. Потом моя дама
разделась  догола.  И я охнуть не  успел, как она скинула все свои шмутки  и
предстала  передо  мной  в виде рубенсовской Венеры. Честно признаюсь,  я не
могу сказать, что она была безобразна. Скорее  наоборот, она  по-своему была
великолеп-на. Я так ей и сказал:  "Фигура у вас прекрасная, исправлять ее ни
к чему,  да и худеть я  не рекомендую". Она сказала, что  сейчас все худеют,
что ей хотелось бы талию потоньше, загривок убрать, руки  слегка  утончить и
вообще. Я ей  наговорил  кучу полезных советов. Она слушала рассеянно. Потом
неожиданно попросила, чтобы я оторвал ее от пола, не прикасаясь к ней руками
(в это время у меня как раз обнаружились способности такого рода). Я сказал,
что она не спичка и  даже не чайная ложка. Она сказала, что, если я  подниму
ее от пола без прикосновения хотя бы на миллиметр, она позволит мне делать с
ней все, что я захочу. Я сказал,  что даже с прикосновением  я вряд ли смогу
оторвать ее от пола, ибо я не штангист. Она рассвирепела, сказала,  что если
я  не..., то она навешает мне...  Она употребила слово, которое я не решаюсь
приводить  здесь.  Переводится  это слово на  обычный  язык  как  "оплеухи",
"тумаки", "подзатыльники".
     Или вот  еще  случай.  Меня, как  тунеядца, пригласили  в  комиссию  по
принудительному трудоустройству. Члены комиссии  -- в основном ста-рые члены
партии,  пенсионеры.  Один  представитель от  районного  Сове-та, один -- от
профсоюзов, один -- от юридических органов,  один --  от  райкома комсомола,
один -- от райкома партии. И  еще какие-то непо-нятные  лица. "Ничего  себе,
хорош,--  - сказал  председатель комиссии (меня накануне заволокли в милицию
под видом пьяного  и основатель-но обработали).--  И  тебе не  стыдно? Такой
здоровый молодой  парень,  а  пьянствуешь и  черт знает чем занимаешься!"  Я
сказал,  что  занимаюсь  делами, весьма полезными людям: облегчаю  им жизнь.
Кончилась эта беседа  тем, что  представительница  райкома  партии дала  мне
"телефон-


     чик" и  пообещала  устроить на хорошую работу. Когда я навестил  ее  на
другой день, она сказала, что либо  я буду делать то, что ей нужно, либо она
велит  отправить  меня  на  работу  в  урановые  рудники,  откуда  никто  не
возвращается. Что мне было делать?


АНТИПОД
     Я поделился своими сомнениями с Антиподом. Он посмеялся, конечно. "Хотя
ты и Бог,-- сказал он,-- ты наверняка капитулировал. Есть принципы поведения
людей  (да  и Богов, пожалуй),  которые  не в силах отменить никто. Вот тебе
один из них. Если человек физически  способен совершить некоторый поступок и
нет  никаких внешних  препят-ствий  для его совершения,  если  в  голову ему
пришла мысль и появи-лось желание совершить этот поступок,  если он надеется
извлечь для  себя пользу из  этого  поступка и при этом  избежать  ощутимого
наказания  за него, то он совершит этот поступок. В  этом смысле  в человеке
нет   никаких  внутренних  ограничений   поведения.   Откуда  берутся  такие
огра-ничения? Только  извне данного человека -- из  его отношений с  другими
людьми. Люди взаимно ограничивают друг друга".
     -- А  религия?-- пытался  возразить я.--  Религиозные ограничения  суть
продукт свободной воли человека. Человек берет их на себя сам.
     --  Ты Бог, а не смог устоять перед старой развратной шлюхой из райкома
партии,--  усмехнулся он.-- Так что уж говорить  о  простых  смертных! Чтобы
стать общественной силой,  религия должна стать делом определенной категории
людей, организованных в некое  целое,  то есть делом  церкви. А церковь  как
объединение  людей  подчиняется  общим  законам  коммунального  поведения. И
святое дело, таким обра-зом, становится делом грешников со всеми вытекающими
отсюда  по-следствиями.  Так какая  разница--  будет  держать  людей в  узде
цер-ковь или идеологическая организация?
     -- Разница есть,--  говорю я.-- Идеология  изобретается для масс людей,
религия же  --  для  отдельного  человека или  для человека вне массы.  Сила
идеологии кончается, когда человек покидает толпу или коллектив.
     --  Но сила религии  кончается, когда человек  включается  в  толпу или
коллектив. А что важнее для человека  -- пребывание  в коллективе и  в толпе
или  уединение?  И,  зная:  в одиночку человек  может противо-стоять великим
искушениям, но бессилен перед мелкими,-- Бог не способен бороться с блохами,
клопами, крысами... Это я тебе говорю как специалист.


О ЧУДЕСАХ
     Согласно  Евангелию  от  Иоанна  (не смешивайте с моим "Евангелием  для
Ивана"!), Христос начал  свою карьеру с того, что  превратил воду в  вино. И
после  этого ученики уверовали в него. Еще бы! Если бы я мог превращать воду
в  водку, я увел бы за собой все население России, а не каких-то  двенадцать
бездельников.  Причем мне не потребовалось бы  исцелять больных,  воскрешать
умерших  и  творить  прочие  чудеса.  Исце-лением  больных  у нас занимается
бесплатная медицина. Мертвых  воскрешать ни к  чему, ибо и от  живых прохода
нету. А чудеса творить бессмысленно и даже опасно -- в них верит только КГБ,
да и то лишь в своих профессиональных интересах. Несколько лет назад я вдруг


     обнаружил   в  себе   способность   творить   чудеса  в   духе   нашего
супернауч-ного  века  --  поднимать  мелкие предметы,  не прикасаясь  к  ним
руками, и сгибать столовые ложки, вилки и ключи одной лишь силой мысли. Но я
не  преуспел  благодаря ей. На мне нажились лишь проходимцы,  организовавшие
мои  представления.  Чем тяжелее  предметы я поднимал  и чем дальше были мои
руки от них при  этом, чем больше я сгибал  ложек и ключей  силой мысли, тем
меньше окружающие  верили  в  мои  чудеса. Чем  больше экспертов  безуспешно
пытались  разоблачить меня, тем подозрительнее становилась моя  выходящая из
ряда вон способ-ность.  Когда я научился одним лишь усилием мысли  поднимать
на  полметра  от  поверхности  стола массивную пепельницу и завязывать узлом
метровый  кусок  водопроводной трубы,  моих менеджеров  (или  антрепренеров)
арестовали. И  меня  вместе с  ними.  Месяц  держали  меня  в  КГБ,  пытаясь
заставить  меня  поднять  без  прикосновения хотя  бы  спичку и  хотя бы  на
миллиметр,  но   в  присутствии  одних  сотрудников  КГБ.  Моя  удивительная
способность  куда-то  испарилась. После этого меня направили  в  сумасшедший
дом.  Убедившись   в   моей   безобидности  и  заполучив   мою  подпись  под
обязательством чудес больше не творить, меня выпустили на свободу. Слава моя
благодаря  этому возросла.  Я  начал неплохо зарабатывать.  К  этому времени
относится  мое  посеще-ние  комиссии  по трудоустройству,  о котором  я  уже
упоминал.
     Выйдя  с той комиссии  по трудоустройству (с  номером телефона, который
мне  дала  темпераментная  и  любвеобильная  шлюха  из  районно-го  комитета
партии),  я  воздал хвалу нашему  замечательному  обществу. Подумать только!
Миллионы здоровых людей на Западе не могут  найти работу,  а у нас запрещено
быть безработным.  Хочешь не хочешь, а изволь трудиться! Не можешь сам найти
работу,  тебе  е
  найдут  заботливые  представители общественности. Что  за
жизнь! Христа,  между  прочим,  тоже обвиняли в тунеядстве. Его тоже считали
бездельником и кутилой. Но в  комиссию по трудоустройству его не вызывали. И
по-страдал он вовсе не из-за этого. Тут лежит коренное  отличие меня от всех
создателей и реформаторов религий прошлого.


ПРЕДШЕСТВЕННИКИ
     Мои великие  предшественники Христос  и  Будда  появились  на  свет при
исключительных  обстоятельствах. Насчет  Христа--  общеизвестно,  как. Менее
известно  то, что  Будда  появился в  результате  того,  что  Слон "трахнул"
королеву.  Интересно,  если я войду в историю как основатель новой  религии,
какую легенду сочинят обо мне? Для России больше подходит такая:  гигантский
клоп совратил заведующую сельскохозяй-ственным отделом обкома партии Евдокию
Телкину, прозванную в  наро-де Маоцзедунькой, и в результате их сожительства
на свет появился я.
     Будда был отличником. Я тоже. Будда знал все языки. У нас, к сожалению,
преподавание  иностранных  языков  поставлено  так  плохо,  что  я  не  могу
похвастаться ни одним. Впрочем, это мне не мешает  давать уроки английского,
немецкого  и французского местным дебилам, так что я слыву  полиглотом. Если
бы представилась возможность, я стал бы натаскивать двоечников-школьников  в
китайском  языке. А  что, если и Будда знал все языки  на  таком же  уровне?
Боюсь, что именно так и было дело.
     Будда умер, отравившись мясом. Мне  это не грозит:  в наших  магази-нах
мясо исчезло сразу после революции и не появилось до сих пор.


     Если я отравлюсь, то это будет тухлая картошка в городской столовой.
     Учение Будды не годится для наших русских условий. Нам нельзя впадать в
нирвану, заниматься медитацией и прочей чепухой: не позволят. Да и климат не
тот. И ко всему прочему учение Будды  у нас мало  кому известно, А те,  кому
оно  известно,  излагают  его так,  что, как  говорится,  без  пол-литра  не
разберешься. А с пол-литром нам разбираться ни  в  каком учении не надо: она
сама есть высшее учение.


ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ ПРЕДПОСЫЛКА
     Я исхожу из такой  предпосылки: мы живем в коммунистическом обществе  и
не имеем шансов его изменить, заменить другим и убежать из него. Мы обречены
в нем жить и хотим жить в нем, причем в таком, каким оно нам дано в качестве
естественной  социальной среды. Но  мы  хотим  жить так, чтобы получить свою
долю  удовлетворения и счастья  и в  конце жизненного  пути  уйти в Ничто  с
сознанием правильности прожитого и справедливости конца.
     Думать об  общественных преобразованиях сейчас  нелепо.  Самые глубокие
преобразования  уже произошли. Все  главное  сделано. Все жертвы ради  этого
принесены.  Рухнули самые великие иллюзии и наде-жды. Социальная история вся
позади. С этой точки зрения нас ждет  только прошлое. Теперь людям предстоит
много  копить  и  много  терять,  чтобы снова появился интерес  к  будущему.
Никакого Царства Божьего впереди нет, ибо оно уже  есть. Оно уже достигнуто.
И перед  нами  стоит проблема,  как в  нем жить.  Как  видите, перед Христом
проблема совсем не так стояла: Он обещал  Царство Божие. Он не смог сдержать
обещание:
     тогда  для  этого  еще  не было пролетариата,  большевиков,  ленинцев и
сталинцев. Царство Божие построили другие. Я иду дальше Христа.
     -- Допустим,-- говорю я,-- Царство Божие наступило. А дальше что? Как в
этом Царстве Божием пребывать,  то есть прожить по-человечески? Эта проблема
потруднее той, какая стояла перед Христом.


МЕЧТЫ
     Иногда я мечтаю о Москве. Москва! Окно в  мир. Почти  Запад. В Москве я
еще ни разу не был. Мог бы в отпуск съездить. Отпуск у меня круглый год.  Но
поездка такая мне не по карману. И у меня  нет паспорта -- забрали в милиции
и  на всякий случай не отдают.  Знакомых, у которых я мог бы переночевать, в
Москве  у меня нет. В общем, я напрочь прикован  к своему  городу. Христос в
конце  жизни подался  в  Иерусалим.  Но  у  Него  не было проблемы паспорта,
прописки и ночлега.


ВСЕ СУЕТА
     Екклесиаст, сын  царя и  царь,  сказал: суета сует,  все суета.  И  еще
сказал он:  все-- суета  и  томление духа.  Он говорил и  многое  другое,  в
частности и  такое:  кто умножает познание,  умножает  скорбь; умный умирает
наравне с глупым;  все произошло из праха и возвратится в  прах. Это все тот
же Екклесиаст сказал, что нет ничего нового под солнцем:
     что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться.
     Мало  кто теперь соглашается с  этим. Стоит  заикнуться,  что, мол, еще
Екклесиаст   сказал   то-то   и  то-то,   как  тебе   в   ответ   посыплются
контраргу-менты. А  самолеты?! А космические полеты?! А  атомная энергия?! А
медицина?! А?!.  А?!.  И  если  вы не согласитесь  со  своим  оппонентом, он
перечислит вам все достижения цивилизации за последние две


     тысячи  лет.  Слушаете вы его,  киваете  в  знак согласия головой: мол,
да-да, конечно,-- а про себя думаете: суета все это, суета  сует', всяческая
суета и сплошное томление духа. Да разве не об этом говорил  сын царя и царь
Екклесиаст?! Взгляни вокруг себя! Вот ученый. Он пятьдесят лет жизни угробил
на то, чтобы  сделать полезный вклад в  науку. Во всем отказывал себе. Ночей
не спал.  Страдал. А  кто знает о его вкладе в  науку? Десяток таких же, как
он,  чудаков;  сотня  проходимцев   от  науки,  разворовавших  его  вклад  и
приложивших огромные усилия к тому, чтобы о нем никто не узнал. А вот певец.
Голосок  слабый. Да и слух  не  очень-то. Затянут в  джинсы так, что половые
органы вот-вот разорвут их. Хрипит  в микрофон чудовищную ерунду. Кривляется
всеми членами. А миллионы людей неистовствуют, слыша и видя это. И имя его у
всех  на  устах.  Вот спортсмен,  на  долю секунды быстрее  всех пробежавший
какую-то  дистанцию,  на  сантиметр  выше всех прыгнувший  в высоту  или  на
пол-оборота больше других  перевернувшийся вокруг  себя. Его портрет во всех
газетах и журналах. Сильные мира сего почитают за честь встретиться с ним. И
вот борец за лучшую жизнь для людей в своей стране, проведший  долгие годы в
тюрьмах,  передумав-ший все  важнейшие  проблемы  современности и потерявший
все.  Он скитается в поисках грошовой работы.  Выше  бесед  с низшими чинами
служб  безопасности он никогда  не поднимется.  Вот знаменитая на  весь  мир
актриса,  которая  не  знает, как  ей  истратить миллионы, и  вот  другая --
безвестная,   унижающаяся   перед  самыми  ничтожными  прохо-димцами,  чтобы
заработать копейки.  А  взгляните на  них!  Вторая краси-вее  и  талантливее
первой. Но первая опередила ее на пути в кровать режиссера. Послушайте этого
замечательного политика! Даже в нашем мире,  сплошь набитом дураками, трудно
найти дурака, который превзо-шел бы его по дурости. А между тем нет газеты в
мире, которая выходила  бы  без его портрета, его речи, упоминания о нем.  И
послушай-те  вот  этого,  никому  не  известного  человека.  Какие  глубокие
суждения!  Какой точный  анализ  ситуации!  Какие  верные  предсказания!  Но
укажите мне одного политического деятеля  в мире, который  хотя бы  выслушал
его  совет, а  не то что последовал  бы  ему! Нет памяти  о прежнем, говорит
Екклесиаст, да и  о  том, что  будет, не останется в  памяти у тех,  которые
будут после. А Данте! А Шекспир! Помним же мы о них! "Конечно",-- соглашаюсь
я. А про  себя  думаю: кто помнит,  как помнит и  зачем помнит? Не  для  них
помнят,  а  для   себя.  И  не  помнят  вовсе,   а  прикрываются  памятью  и
эксплуатируют  ее. Какое дело вот этому Иванову до Шекспира?! Он не понимает
Шекспира, он не любит его, ему скучно от Шекспира, он го