ворит о нем чушь. Но
ему  важно приобщить  себя  к Шекспиру,  дабы  все видели, что он  не просто
Иванов, а Иванов,  посягнувший на Шекспира, причастный к Шекспиру и даже кое
в чем превзошедший его. Нет памяти  о  прежнем -- прав этот  сын царя и царь
Екклесиаст. Есть лишь суета сует и томление духа.
     А  как же быть, если тебе не удалось не родиться и  ты познал,  что все
есть суета?  И даже  в  этом, то  есть  в  постановке  самой  проблемы, прав
Екклесиаст: нет  ничего нового под  солнцем. И  в решении этой проблемы  я в
общем и целом следую ему: не принимать участия в житейской суете, остаться в
стороне и никому не мешать. Но  я не сын царя и не  царь. Я -- человек конца
двадцатого  века,  живущий в современном, сложном и лихорадочном обществе. И
не так-то просто тут остаться в стороне.



И СУЕТА СУЕТ
     Сказал Екклесиаст: "Все -- суета и духа есть томленье".
     Иначе видит мир теперешнее поколенье.
     Оно не повторяет фразу всуе ту.
     Оно бросается в мирскую суету.
     Ему не ведомо ни лично, ни со слуха
     Про то, что есть какое-то томленье духа.
     Оно испытывает лишь томленье тела,
     Когда слоняется без мысли и без дела.


И ВСЯЧЕСКАЯ СУЕТА
     --  Не вижу тут никаких проблем,-- говорил мне один из моих учеников.--
Пусть все есть  суета! И  почему  надо от нее уклоняться? Я лично поступал и
поступаю наоборот: окунаюсь в эту суету целиком и живу в ней, можно сказать,
полнокровной  жизнью.  Ссорюсь с соседя-ми  и мирюсь. Интригую с  коллегами.
Воюю с женой и детьми. Предста-вится случай выпить или с бабами покутить, не
теряюсь...  Одним словом,  мне  эта  суета сует нравится,  и я не  хочу иной
жизни.  Я  хочу лишь  в этой суете  подольше  покрутиться и побольше от  нее
взять. Взять от  жизни  максимум  возможного в  моем  положении --  вот  моя
задача. Ты, говорят,  можешь  этому научить.  Учи!  Я плачу деньги. Выполняю
твои наставления. Учи! Я  хочу на своих двоих дотопать  до  могилы,  хочу  с
бабами дело делать до последнего  дня,  хочу хорошее настроение  иметь, хочу
кое-кому свинью подложить и кровь попортить... Учи!
     И я учу. Учу каждого тому,  что  ему хочется.  Главное -- узнать,  чего
хочет человек в глубине души,  и научить  его этому. А  все, кто приходит ко
мне за советом, хотят именно суеты сует и всяческой суеты.
     Тот человек, который хотел взять от жизни максимум возможного, хотел на
самом деле до смешного мало. Его  представления  о "максиму-ме возможностей"
оказались такими примитивными, что я  мог бы научить  его, как взять больше.
Но я не стал это делать, ибо тогда он понял бы, что вся его жизнь есть суета
сует, и страдание уже не оставило бы его до могилы.
     Не учи людей больше того, чего хотят они сами!
     Профессия Учителя  Праведности  многостороння.  В наше время  она много
сложнее, чем  во  времена  Христа.  В те времена,  например,  не  было таких
вечных, общечеловеческих проблем, какие потом были олицетво-рены в проблемах
Гамлета, короля Лира, Карамазовых, Дон  Жуана, Печорина, Обломова, Моцарта и
Сальери. Между прочим,  что это за  вечные  проблемы, если их тогда не было?
Хотя Христос, возможно, был недостаточно интеллигентен и начитан и просто не
знал  о них. Я же, помимо функций, общих с Христом, обязан разрешать и эти в
принципе неразрешимые проблемы. Причем разрушать не за славу и богатство,  а
за стопку водки, за тошнотворный обед в самой дешевой столовке.
     Вечные  проблемы. Сколько паразитов кормится за  их счет! Пробле-мы эти
неразрешимы, потому они вечны.  Неразрешимы  они не потому,  что  необычайно
трудны,  а потому,  что  их  просто-напросто нет  совсем.  Они  суть  мнимые
проблемы.  Реальные же проблемы банальны. Они практически вовсе не проблемы,
поскольку решение их приходит вме-сте с  ними и не волнует умы. Жизнь вообще
состоит из банальностей. Мы в своем  воображении возвышаем кое-какие из  них
до уровня эпохальных и даже божественных проблем.

     Так ли  уж часто  перед человеком встает  проблема, возведенная в  ранг
"вечной"? Многим  ли  удается родиться  королем,  принцем, на худой  конец--
богатым  помещиком? Многим ли из  этих  счастливцев удается дозреть до  этих
"вечных" проблем? А если  ты не  принц,  не  король,  не  генерал  или  иной
избранник   судьбы,   будет   ли  человечество  ломать  голову  над   твоими
подозрениями  насчет  жены,  над твоими сомнениями по поводу  "быть  или  не
быть", над твоими  обидами  на детей? Реальные  вечные проблемы встают перед
всеми и  постоянно.  Но, повторяю,  они банальны.  И они не принимают  форму
проблем. Вот вам характерные примеры тому.


ДОН ЖУАН
     -- Для литературного Дон Жуана,--  говорит мой  собеседник,--  проблема
соблазнения женщины была в  большей  мере проблемой соблазнения сердца, а не
тела.  Такими были наши отечественные  Евгений Онегин  и Печорин. Но времена
изменились.  Тел  полно.  Сердец  же нету. Некого  соблазнять. Не интересно.
Эффекта никакого.  Я  чув-ствую,  что рожден  быть  выдающимся соблазнителем
женщин.  И имею  данные  для этого. А чем я  отличаюсь от  самого банального
бабника  нашего  учреждения?  Ничем!  Может быть,  лишь  количеством  баб, с
которыми переспал, да и то не в мою пользу. И бабы у нас те же  самые. И  не
скажу,  что  я  опережаю его.  Чаще  он опережает  меня.  Я  жажду  женщину!
Прекрасную. Недоступную. Хочу покорить  ее  серд-це. Понимаешь?  Не  тело, а
сердце.  Тело  тоже,  конечно.  Но  тело  потом. Сначала  сердце. И покорить
исключительно своим мужским обаянием. И чтобы покорить с усилием, чтобы  она
сопротивлялась сначала, чтобы капитулировала в конце психологической  драмы.
Найди мне такую женщину, и я тебе заплачу целую месячную зарплату. Перебьюсь
как-нибудь  на хлебе и чае, а заплачу. Найди! Ты же  всех баб города знаешь!
Укажи хотя бы, где Она есть, женщина-крепость, достойная осады и штурма!
     И вот  я перебираю в  памяти все  известные мне категории (я  мыслю  не
индивидами, а  категориями)  женщин и не нахожу  ничего подходяще-го.  Есть,
правда, один вариант, но я его держу для себя. А ему я рассказываю  вот что.
"В доме, где я раньше снимал комнатушку, живет старая дева. Что она -- дева,
уверяет она  сама. И я ей верю. Она страшная. И у нее мания: она всех мужчин
подозревает в том, что они хотят ее обманом соблазнить и  затем  бросить. Ее
безуспешно  пытались соблазнить  забулдыги,  которые крутятся около  винного
магазина, рас-положенного в том же доме..."  Дон Жуан хохочет до слез. "Если
бы  она  была молода, свежа и прекрасна",--  бормочет  он  сквозь  смех. "Не
беда,-- говорю  я,-- эти качества можно дополнить воображением.  Главное  --
она  неприступна. И пока  не покоришь ее  сердце,  к ее телу не  доберешься.
Между прочим,  она  надевает на себя какое-то защитное сооружение. Забулдыги
пытались ее изнасиловать,  но ничего  не  вышло. Она  только хихикала над их
усилиями и вопила, что даст им только по любви.  Полюби сначала, а тогда она
сама  позволит,  Забулдыги заявили, что они  лучше отрежут  себе  детородные
органы, чем  полюбят  такую ведьму, плюнули и ушли выпрашивать гривенники  у
прохожих".
     Насмеявшись вдоволь, мой Дон Жуан договорился о встрече с офи-цианткой.
Мне стало грустно. Литературный Дон Жуан-- жалкий примитив

     в сравнении с моим Дон Жуаном,  но последнему не суждено стать объектом
литературы и породить некую вечную проблему. Почему? Потому что он не разбил
и  не разобьет ни одного сердца. Он  достоин сочувствия,  мой Дон Жуан, а не
порицания.


ОТЕЛЛО

     А вот прямая противоположность Дон Жуану. У него трясутся  руки,  водка
выплескивается  из стакана, по щекам  текут  грязные слезы.  "Я  ее, стерву,
боготворил,--  хнычет  он,--  а  она  обманывала   меня  на  каждом  шагу  и
оскорбляла.  Вместо борьбы с  язвами  общества я все  силы  тратил на мелкие
домашние  склоки. И  вот она ушла  насовсем". "Это тоже  выход",-- говорю я.
"Выход,--  усмехается он.-- Она ушла  по-нашенски,  по-советски. То есть мне
пришлось уйти, оставив ей квартиру  и все то,  что было нажито годами".  "Вы
еще молоды,-- говорю  я,-- найдете  другую".  "Пробовал,--  говорит он,-- не
получается. Я, видишь ли, однолюб. Я ее  люблю. Я украдкой брожу возле дома,
хочу хоть издалека увидеть ее. А она на работу и в милицию написала, будто я
ее  преследую".  "К  кому  же  она  ушла?"  --  спрашиваю я для  поддержания
разговора. "К  одному  певцу,-- усмехается он.-- Если бы ты  знал, какое это
ничтожество. Без посторонней помощи даже штаны расстегивать и застегивать не
умеет. Это за него делали поклонницы. Теперь этим занимается она. И гордится
этим".
     Он  опрокидывает  стакан водки в рот. Я молчу,  подавленный.  Кто может
облегчить страдания этого человека?  Никто. Я  -- Бог, но и я не способен на
это. "Что поделаешь,-- говорю я.-- Потерпи еще немного, придет Великий Врач,
вылечивающий от всех страданий,  и ты успоко-ишься". "Верно,-- говорит он,--
ничего другого  не остается. Но  сначала я ее, стерву, пришибу. Подкараулю и
трахну кирпичом по башке". "Кирпичом неудобно,-- возражаю я.-- И вы сейчас в
таком состоянии, что кирпичом череп не пробьете". "Верно,-- говорит он.-- Ты
и  в самом деле мудрый парень.  Надо молотком. Или  лучше шилом. Нет, тонкой
отверткой". "Только не торопитесь,-- говорю я.-- Кто знает, может быть, ваши
подозрения  насчет  ее измены  необоснованны. Ревность-- она  слепа".  "И то
верно,--  говорит  он.--  Торопиться  ни  к  чему. Прибить  человека  всегда
успеется".
     -- Боже,--  говорю я сам себе,-- прости нам эту пошлость. Но все другое
тут было бы ложь. Проблемы  эти невозможно решить. Их можно лишь затоптать в
грязь, насмешкой и цинизмом. Люди так и поступают. А каково Богу?


АНТИПОД

     -- Взгляни на  льва,  мечущегося в  маленькой  клетке,--  - говорю я.--
Увеличь льва в тысячу  раз,  а клетку сократи в тысячу раз. Этот образ  даст
тебе представление о состоянии Бога. Бог -- бесконечно большое, деятельное и
жизнерадостное существо,  запертое  в бесконечно  малую клетку бездействия и
отчаяния.
     -- Красиво сказано,-- усмехается Антипод.-- Только  где ты видел льва в
нашем захолустье? Муха,  бьющаяся о стекло,-- это более реалистично.  А то--
лев! Бесконечно маленькая  муха, бьющаяся  о  бесконечно большое  стекло, за
которым ее ждет не свободный и светлый мир, а ледяной холод,-- подходит тебе
такая модель твоего Бога? Дарю ее тебе даром: я не тщеславен.



О ТЩЕСЛАВИИ
     А  так ли это? Рассмотрим феномен славы. Как  целое  он включает в себя
сознание  известности,   определенные  блага  за  это  (материальные  блага,
защищенность,   внимание)   и  удовольствие.   В   обществе   этот  фено-мен
расчленяется,   распределяясь   порою  по  разным  людям   так,  что  каждый
обособившийся  его  элемент  предполагает остальные  лишь  в  потенции.  Для
достижения  славы  люди  готовы пойти на  жертвы  и  страдания,  неосознанно
предполагая или добиваясь фактически воз-награждения. Так что бывают случаи,
когда  люди  страдают  и  получают  удовольствие,  поскольку  со  страданием
ассоциируется некая  потенци-альная цель,  допустим -- достижение  славы,  а
феномен славы предпо-лагает  вознаграждение и удовольствие. Потому  мазохизм
есть  нормаль-ное  общественное  явление,  будучи  чем-то  ненормальным  для
данного индивида.
     Рассмотрим  в свете  этой теории мой случай. Славы нет-- она  мизерна и
смеха  достойна.  Материального обеспечения никакого. Полная безза-щитность.
Сплошные страдания. И я не мазохист. И все же я не сменяю свою участь ни  на
какую другую. Почему? Моя  претензия быть  Богом есть максимальная  изо всех
возможных  человеческих   претензий.  Она   неизмеримо  выше  желания  стать
миллионером,  знаменитостью, диктато-ром.  Она предполагает всемогущество  и
всеобладание.  Хотя  я   актуально  не  имею  ничего,   в   самой  претензии
потенциально содержится все. Потому  никакие  страдания  и потери  не  могут
остановить меня,  ибо они-- ничто в сравнении с тем, что я потенциально имею
в качестве Бога. Бог есть абсолютная потенция  и  пустая актуальность. Это--
самый высший  пост во Вселенной,  который в силу  своей высокости фактически
лишен всех своих официальных (абстрактно мыслимых) атрибутов.
     Надо  мне отдать должное: я  беспощаден к себе.  Я  не оправдываю  свое
поведение ни дурными, ни добрыми намерениями: у меня вообще нет намерений. И
я  скромен: я  довольствуюсь  лишь одной функцией  Бога-- чисто  духовной. А
Антипод? Его  претензия  реформировать идеологию сомасштабна моей  претензии
родить религию. И он тоже хочет властвовать лишь в духовной сфере. Правда --
во всей и неогра-ниченно.


СОЦИАЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ

     И выбираем мы судьбу
     Не ту, что любим сами.
     И выбираем мы судьбу
     С закрытыми глазами.
     Свою роль я не выбирал. Люди сами избрали ее для меня, сами навязали ее
мне. Постепенно и  незаметно  для меня самого получилось так, что люди  сами
стали признавать  во мне Учителя  Праведности, Целителя  Душ и Тел. У одного
моего  знакомого мать страдала головны-ми болями.  Месяцами уснуть не могла,
измучилась, умоляла  дать ей яду.  Случайно я зашел к  нему. Поздоровался  с
матерью, сказал ей пару слов. И у нее вдруг прошла головная боль. Она уснула
после моего ухода и спала целые сутки. Через месяц боли у нее возобновились.
Она  уговорила  сына  пригласить  меня  снова. И снова произошло чудо:  боли
прошли.  После этого  я несколько раз побеседовал с  ней  минут по  десять с
интервалами в месяц, две недели, неделя. Боли прекратились


     совсем.  Слух  об этом  распространился  по  городу. И  к каким  только
больным меня не  приглашали! Кое-кому мои посещения помогли, другим  -- нет,
но всем без исключения почему-то становилось легче в  моем присутствии. Люди
оживлялись,  просветлялись.  Я понимал,  что дело  тут  не  столько во  мне,
сколько  в них самих.  Но  и во мне,  надо полагать, было что-то  такое, что
заставляло людей проявляться имен-но таким образом. У людей была потребность
в человеке,  который выполнял  бы в их жизни  определенную роль, а я обладал
(не ведая того) качествами, подходящими для этой роли.
     После того как меня выгнали из  комсомола,  а затем  --  с работы, я  к
навязанной мне роли стал относиться серьезнее -- стал брать плату  (надо  же
было на что-то  жить)  и  повышать свою квалификацию  изучением  специальной
литературы, психологическими тренировками и размышлениями.  Не могу сказать,
что  я  упорно  трудился:  я никогда не  был  склонен  к  этому. Ко мне  все
приходило как-то сразу и с малыми усилиями. Порою мне достаточно было просто
подержать  книгу в руках, чтобы ее содержание необъяснимыми путями перешло в
мою голову. Люди, читавшие эту книгу и обсуждавшие ее со мною, были убеждены
в том, что я не просто ее прочитал, но проштудировал "с карандашом в руках".
Мимолетно  услышанное  слово производило в моих мозгах  иногда то, на  что у
других уходили  годы учения.  У меня появилась ясность в понимании абсолютно
всего, с чем мне приходилось сталки-ваться и о  чем приходилось  высказывать
свои  суждения.  Опять-таки  на  эту  мою способность обратили  мое внимание
другие,--  я сам долго  не  придавал ей значения. Я ее признал в  себе после
одного  разговора  в  компании физиков.  Они говорили  о  свойствах каких-то
микрочастиц, которые, по их мнению,  невозможно  вообразить на уровне нашего
"макровоображения".  "Почему  же  невозможно?--  сказал  я.--  Очень  хорошо
представляю себе это".  И затем я им рассказал о том, что мне  виделось. Они
были  поражены. Но не поверили, что  я" ничего не читал на  эту тему ранее и
вообще  ничего не  слыхал  об этих  частицах. Решили,  что  я вычитал "свое"
представление из американского физического журна-ла. Я не стал оспаривать их
мнение. Я  осознал, что  имею непосред-ственную способность  понимать все. Я
покорился навязываемой мне обществом роли.
     Иногда эта роль приносит  удовлетворение, а иногда... Лучше я рас-скажу
вам об этом случае.


РЯДОВОЙ СЛУЧАЙ
     Маленькая опрятная старушка суетится, приглашает к столу-- "уго-ститься
чем  Бог  послал".  На  столе-- бутылка  водки, банка  шпрот,  колбаса, сыр.
Преждевременно  растолстевшая  молодая  женщина  с  чу-десным русским  лицом
угодливо хихикает.  "Присаживайся, друг,--  говорит высокий,  красивый,  уже
подвыпивший мужчина.-- Пропустим  сперва по маленькой, а потом и о деле". На
кровати полулежит девушка. Огромные серые глаза. В них -- грусть и апатия. У
нее не действуют ноги. Ее пытались лечить  во всех хороших больницах страны.
Сколько  денег переплатили всяким "гомеопатам"! И все  впустую.  А главное--
чахнет девчонка. А других детей у них нет. Может быть, я что посоветую?
     Я сажусь  около  нее. Беру ее руку.  Какая прекрасная рука!  Такая рука
создана  для драгоценностей. Я смотрю ей в глаза. Улыбаюсь. И она  светлеет,
улыбается в ответ.


     -- Они у меня чокнутые из-за меня,-- говорит она.-- А напрасно. Я же не
маленькая. Я все понимаю.
     -- Здесь,  в городе,--  говорю я,-- живет  один человек.  Это--  святой
человек. У него нет обеих  ног.  Но  он ходит на работу  через весь  город и
никогда  не  пользуется  транспортом. Я  пришлю его к тебе.  Он  научит тебя
ходить. Ты увидишь  березовую рощу, ручьи, поля. Ты пройдешься по траве,  по
утренней росе.  Ты встретишь  Его, и Он назовет  тебя  своей богиней. Только
поверь в это, и это сбудется.
     -- Я  верю тебе,--  говорит она.-- Я научусь  ходить. Я увижу березовую
рощу, ручьи и поля. Я пойду по утренней росе. Я встречу Его. Я буду достойна
Его, и Он назовет меня своей богиней.
     Опрятная старушка  сует мне измятую десятку.  Я  отстраняю  ее  руку  и
ухожу, не простившись. Мое сердце разрывается от боли.


НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ ПОЗНАНИЕ
     В нас входят истины святые
     Одной случайною строкой.
     Но льются в головы пустые
     Поной слов густой рекой.
     Выше я говорил о моем способе познания. Есть два способа познания мира.
Первый  -- видеть  мир непосредственно. Принцип  его таков: вот  перед тобою
предмет,  смотри  на него  сам и  видь  в  нем  то, что  само  собой видится
очевидным  образом.  Второй  --  видеть  мир  через  культу-ру,  накопленную
другими.  Принцип его  таков:  видь в предмете то,  что  в  нем  должно быть
согласно догмам усвоенной тобою культуры, "то есть видь в нем то, что другие
считают наличным в нем и достойным внимания. Я  не отвергаю  пользу  второго
способа. Но часто отношение человека  к познаваемому предмету через культуру
становится   таким  опосредованным,  что   предмет   фактически  не  видится
объективно или не видится вообще. Так что порою бывает полезно отбросить эту
опосредующую культуру и обратиться к непосредственному видению  предмета. Но
при этом требуются природные задатки  и  достаточно высокий уровень развития
мышления,  чтобы  суметь увидеть  в  предмете  непос-редственно больше,  чем
видится  в  нем через культуру. Божественное познание вещей сразу и с полной
ясностью  есть просто  первый способ  познания, выраженный  очень сильно.  У
меня,  по  всей  вероятности,  оказался  выдающийся  талант  на  этот  счет.
Интересно, что образование и культура убивают способность  непосредственного
видения мира.  Потому все ясновидцы  -- люди необразованные  или  утратившие
образо-вание,  которое им пришлось получить помимо воли. Стоит мне прочитать
книгу или побеседовать на умную  тему с интеллектуалами, как моя способность
непосредственного  видения  сразу ослабевает. Однажды  я встретил ясновидца,
просидевшего в сумасшедшем доме  пять лет и  не прочитавшего за это время ни
одной строчки. Он собирался в Москву предупредить американцев о  предстоящей
советской интервен-ции в Афганистан. Дальнейшая судьба его мне не известна.


МОЯ ПРЕТЕНЗИЯ
     Презрев законы Бытия,
     Я к вам сошел из мира света
     В канон Новейшего Завета Облечь теченье Жития.



     Я не  хочу созд