Александр Зиновьев.
   Иди на Голгофу



     Еще в ранней юности я обнаружил для себя, что реальный коммунистический
строй  в России  во многом  не соответствовал прекрасному  коммунистическому
идеалу.  Вместе с  тем всякое иное  общественное устройство  для  меня  было
неприемлемо. Как жить с такими умонастроениями? Я сказал себе тогда (это был
1939 год), что идеальное общество,  которое удовлетворило бы меня полностью,
никогда  не существовало и  не будет  существовать.  Я  решил, что важно  Re
столько то,  каким является данное  мне общество,  сколько  то, каким должен
стать  я сам в  условиях  этого  общества  согласно  моим  представлениям об
идеальном  человеке. Такая задача казалась мне осуществимой. Но осуществимой
ценой жертв  и страданий, что  меня  не пугало, а,  наоборот,  делало  жизнь
осмысленной.  Я отбросил  всякие намерения насчет  преобразований общества и
начал делать эксперимент над самим собою  -- создавать идеальное общество из
одного человека, то есть из самого себя. Постепенно я выработал свою систему
правил  поведения,  позволявшую  мне  сохраниться  и  развиться  в  качестве
автономной личности  в  условиях  советского  (коммунистического)  общества.
Делал я это  исключительно для себя, не  помышляя о предании гласности своих
идей.
     Но судьба  моя сложилась так, что в  возрасте уже  за  пятьдесят лет (в
1974 году)  я обратился к писательской  деятельности. Естественно, многое из
того, что я обдумывал и изобретал  для личного пользования, стало появляться
на страницах моих  книг в форме  высказываний моих  литературных персонажей,
причем порою в юмористическом виде.  Было  бы ошибочно отождествлять  меня с
героями  моих книг. Но некоторые  из них в той или иной мере выражали и  мои
жизненные принципы. Таким, в  частности, является  главный герой этой книги,
Иван Лаптев.
     Иван Лаптев  принимает  коммунистическое  общество  как  данность,  как
явление природы. Это не значит, что он доволен  им. Наоборот, оно вызывает у
него отвращение.  Но  он  не  хочет  его  реформировать  или уничтожать.  Он
считает, что  любое другое общественное  устройство  еще хуже его,  а всякие
попытки его  улучшить могут привести лишь к  ухудшениям. Он решает изобрести
свое религиозное учение ("учение о житии"), благодаря  которому человек смог
бы жить  достойным  образом в данном обществе. Говоря  его словами, он хотел
научить людей, как стать  святыми без отрыва от греховного процесса жизни. Я
как автор вовсе не призываю  читателя следовать примеру и советам Лаптева. Я
описал его и его учение как одну из возможных жизненных позиций. Более того,
я старался показать,  что  такой  путь  не  всякому по  силам,  что это путь
страданий -- путь на Голгофу.
     Я закончил эту  книгу уже к началу 1982 года. Просмотрев  ее сейчас, я,
однако,  не  нашел в  ней  ничего такого,  что мне захотелось  бы  изменить.
Наоборот,  наблюдая события  в  сегодняшней России,  я все более убеждаюсь в
правильности  избранной мною еще  в  1939  году жизненной  установки:  время
великих социально-политических идеалов прошло, пришло  время  их разрушения,
извращения, оплевывания, опошления. Мне это  не подходит. Человечество вновь
отброшено к  самым основам  бытия. Мы находимся в самом  начале нового цикла
истории. Вновь предстоит многовековая борьба  за  "земной рай"  (за "царство
божие"). И начинать ее, хотим мы этого или нет, придется с самого фундамента
--  с  преобразования самих себя в  соответствии  с  идеалами  такого  рода,
которые пытался изобрести "русский Бог" Иван Лаптев.

     Мюнхен, 15 августа 1990 года


ВЫНУЖДЕННОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
     Эта книга  была закончена уже в 1982 году. В дальнейшем она подверглась
лишь  незначительным  переделкам.  Моя жизнь в то  время  сложилась так, что
особого   рода  "почитатели"  моего  творчества  получи-ли  доступ   к  моим
рукописям. Помимо рукописи этой книги, та же судьба постигла рукопись другой
книги,  "Живи",  написанной  примерно  в  то  же  время. Был  даже  довольно
продолжительный период,  когда я сам  был лишен доступа к моим рукописям,  и
судьба их мне была неизвестна. Я тогда об этом  неоднократно заявлял  в моих
интервью  для  прессы.  Когда  я  получил  свои рукописи обратно, то по ряду
причин не смог опубликовать  их немедленного целью самозащиты, как я это был
вынужден  сделать в свое время с книгой "Желтый  дом". Одна  из этих  причин
состоит  в том,  что мой издатель  выпускал в  это время в свет  мои  другие
работы и просто не мог опубликовать еще две.
     Я   считаю  необходимым  заявить   обо  всем  этом,  так   как  попытки
деморализовать и  дискредитировать  меня самыми подлыми методами  упомянутые
"почитатели"  моего творчества не  прекращали все  годы моего пребывания  на
Западе и, судя по всему, намерены продолжать и впредь.
     К счастью, у меня  сохранилась  рукопись книги  "Иди на Голгофу", почти
полностью написанная от руки, а также достаточно большое число написанных от
руки  страниц  книги  "Живи".  Я  убежден  в  том,   что  криминалистическая
экспертиза  без  особого  труда  может датировать время написания этих книг.
Кроме  того,  современный лингвистический анализ  может подтвердить  это  со
своей  стороны. Не исключено, что  содержание рукописи следующей моей книги,
которая будет называться "Пара Беллум", которую я закончил в конце 1984 года
и  намереваюсь  опубликовать в  1986 году, тоже  стало  известно  упомянутым
"почитате-лям". Я хочу  предупредить всяческих охотников до моих рукописей о
том, что  рукописи или копии рукописей  моих книг находятся  на  хранении  в
банке,  где точно зафиксирована дата, когда они были туда  помещены, так что
всякие злоупотребления на этот счет теряют смысл.
     Думаю, что в конечном счете страна, прибегающая к подлым методам травли
неугодных ей ее  бывших граждан, так  или  иначе  будет за это наказана. Нет
ничего  тайного, что  не  стало  бы  явным. В моих книгах, статьях  и устных
выступлениях  я  стремился   к  реалистическому  и   объ-ективному  описанию
советского общества, за что я заработал здесь репутацию апологета коммунизма
и даже  советского агента. Все  эти годы на Западе я жил  в атмосфере ложных
слухов  по  моему  адресу,  клеветы,  травли.  Участие  в  этом моих  бывших
соотечественников  было  всегда ощутимо,  а порою  граничило  со смертельной
опасностью для меня.
     И  что бы  обо  мне  ни  думали и ни говорили живущие  на Западе  люди,
независимо от их мнения, я должен, к моему великому сожалению, признать, что
моя бывшая родина  не заслуживает  никакого  морального  уважения,  что  она
превратилась  в воплощение подлости  и  пошлости  коммунистической тенденции
эволюции человечества. В моей дальнейшей литературной и научной деятельности
я намерен сделать все зависящее от меня, чтобы изображать советское общество
без всякого снисхожде-ния к неким  трудным обстоятельствам его истории.  Эти
обстоятельства давно исчерпали себя. И привычка этой страны ко всеобъемлющей
и все проникающей подлости стала ее подлинной натурой.
     Мюнхен, июль 1986 г.


ПРОЛОГ
     Солнечный  луч  выскочил  из-за  высотного  здания  гостиницы  "Волга",
скользнул по лысине В. И. Ленина, высеченного "в натуральную величи-ну" (как
сказал сам товарищ Сусликов -- первый секретарь Областного Комитета КПСС) из
красного гранитного монолита высотой в пятнадцать метров, промчался вдоль по
улице  Горького  мимо купеческих и дворян-ских особняков,  в  которых теперь
разместились руководящие  учрежде-ния области,  на миг задержался  на здании
Областного  Управления  КГБ,  как  бы  обозначив   свою  благонадежность,  и
устремился  в  Новые Лип-ки  --  новый  жилой район города, воздвигнутый  по
аналогии с москов-скими  Новыми Черемушками "как знаменательная веха на пути
нашего  неудержимого движения вперед,  к полному коммунизму" (это опять-таки
исторически подлинные слова самого товарища Сусликова). Вор-вавшись  в Новые
Липки, вышеупомянутый солнечный луч осветил помойку, в которой  уже деловито
рылись  голуби  и  кошки,  и  замер  на  безмятежном  лике  Ивана  Лаптева--
известного  в  городе  Энске  тунея-дца,  пьяницы,   поэта  и  проповедника,
отсыпавшегося  после вчерашнего  перепоя  в песочнице на  детской  площадке.
Вчера он слишком  поздно  вернулся "домой", и жильцы квартиры, где он снимал
койку,  в  наказа-ние не отперли  ему дверь.  Почувствовав приветливое тепло
первого солнечного луча, Лаптев раскрыл свои ясные, как голубое  безоблачное
небо, очи, вытряхнул  песок  из бороды и  кудрей  своих,  потянулся,  широко
зевнул  и издал звук,  от  которого испуганные  голуби  вспорхнули на  крышу
ближайшего  дома, а  кошки  стремительно  взлетели на дере-вья.  "Боже,  как
хорошо  жить на  свете",--  прошептал  он  и  побрел  к  крану,  к  которому
дворничиха присоединила резиновую "кишку" для поливки двора.
     О  том,  что  произошло  дальше,  вам  расскажет  -  сам  Иван  Лаптев.
Говорить-- его  призвание и профессия. Как  отнестись  к его словам, решайте
сами. Он искренен и чистосердечен, и  потому его слова заслужи-вают доверия.
Но он искренен  и чистосердечен  по-русски. А мы, русские, утратили критерии
различения правды и вымысла. Мы с упое-нием верим  в ложь  и с остервенением
опровергаем очевидные истины.  И потому слова моего рассказчика заслуживают,
безусловно, сомнения.
     Мюнхен, 1982 г.


МАЗОХИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
     Именно так  и  случилось: вчера  мы  "загулялись"  далеко за полночь, и
ночевать мне пришлось  во дворе, в песочнице,  на детской площадке. Холодно,
неуютно, но зато гигиенично. И вот:
     Мутит живот. Распухла голова,
     И я облечь стараюся упрямо
     В бессвязные похабные слова
     Безвыходную жизненную драму.
     Но не пугайтесь, я вас этими словами потчевать не буду. Я жe сам Бог, а
Бог, выражающийся матом,-- это комично и  несколько снижает самую идею Бога.
Итак, я начинаю. Начинаю в возвышенном стиле (как говорится, за здравие), но
надолго  меня  не хватит, и я  закончу в  стиле  прямо  противоположном  (за
упокой).
     Человек! Оставь на минуту свои дела и заботы!  Выслушай  эту повесть. В
ней  нет  ничего  поучительного.  Зато  в  ней  есть  нечто  более  важное--
страдание. Мы, русские, имеем богатый исторический опыт по этой части.


     Страдания  стали  нашим  привычным  образом жизни  и  нашей натурой. Мы
страдаем с  выдумкой,  с  талантом, с  большим мужеством и  терпением, можно
сказать--   профессионально.  И,  конечно,  с  наслаждением.  Мы,   русские,
поставляем  в мировую культуру  не  только  коммунистические идеи,  шпионов,
водку, иконы и "матрешек",  но и  первоклассных стра-дальцев.  Но не спешите
зачислять  нас в  медицинские мазохисты. Мы бы рады получать удовольствие от
вещей  приятных. Но они выпадают на нашу долю так редко,  что мы относимся к
ним  с подозрением,  когда это происходит, и  страдаем  оттого,  что мы  это
приятное  скоро  все  равно  потеряем.  Наше  страдание-- эпохальное! И  оно
рождает нового Бога. Но  наша эпоха по горло  наглоталась  противозачаточных
средств. И если она в  конце концов  родит Бога, то это будет  Бог-урод, Бог
уродов и Бог уродства, Бог самоистязания.
     Русский Бог-- явление очень странное.  Он самые  чистые и  святые мысли
выражает  самым  грязным и  греховным языком в мире. Можете себе вообразить,
как  выглядел бы Новый Завет,  если бы Христос появился  в России, да еще  в
нашем захолустье! Возьмите хотя бы одну Нагорную  проповедь  и изложите ее в
языке русских  "храмов"  -  забегаловок!  Нет,  лучше не  надо. Русский  Бог
высказывает трезвые  суждения  лишь в безобразно  пьяном  виде, а  когда  он
трезв, он порет чепуху. Так что, если в дальнейшем я скажу вам что-то умное,
знайте: я  был в это время пьян. Ну, а если вам встретится чушь,  то порол я
ее на трезвую голову.


МИР ВХОДЯЩЕМУ
     Известный  в  городе  интеллектуал,   печатающий   свои   прогрессивные
сочинения в столичных журналах, окрестил своего пятилетнего сына.  Поскольку
у меня репутация человека, причастного к религии, меня пригласили на выпивку
по этому поводу. Когда гости  основательно упились, меня попросили  сочинить
стихи в честь новорожденного.
     Входи, родившийся, в прекрасный мир земной.
     Включайсь скорей в людское наше братство.
     Входи! И в путь спеши за мной
     Познать земное щедрое богатство.
     Так начал  я  свою  импровизацию. Мне  аплодировали. Потом я гово-рил о
родителях,   которые  научат  новорожденного  основам  жизни,  об  учителях,
обучающих грамоте, о друзьях, протягивающих  руку и подста-вляющих плечо,  о
женщинах, сулящих блаженство, о  соратниках, зовущих в поход, о развлечениях
и прочих атрибутах  жизни. Мне опять аплодировали. Потом я сказал: "но". "Но
скоро  случится так,--  сказал  я,-- что ближние станут чужими, они  обвинят
тебя  в неблагодарности,  а  ты будешь жесток  и беспощаден с ними;  учителя
проклянут за то, что  ты  не  последовал  их заветам,  а  ты  обвинишь их  в
лжеучении; женщина  изменит, наслаждения жизнью  породят скуку, опустошение,
вњ≤ разочарова-ние. И  ты будешь одинок и никому не  нужен..."  На  сей  раз
слушатели  не  аплодировали.  Одни  подавленно молчали:  мол, что правда, то
правда.  Другие гневались: мол, нельзя  так  мрачно  смотреть на жизнь, мол,
живем же мы, и не так уж плохо живем, не голодаем, спим не на улице,  выпить
что имеем.
     Испив до дна цветов земли нектар,
     Поймешь, что горек он, хотя казался сладок.
     И станешь вдруг ты безнадежно стар.
     Лицо покроет сеть глубоких складок.


     Увидишь, что назад дороги нет.
     Зачем была, ты спросишь, жизнь-морока?
     Ты станешь мудр. Ты сам найдешь ответ:
     Для никому не нужного урока.
     Так закончил я  свою  импровизацию. Настроение  у  гостей  окончательно
испортилось.  Решили, что пора расходиться  по домам. Еле стоявший на  ногах
хозяин сказал  на прощание,  что  "эти сволочи" (он имел в  виду реакционные
силы нашего  общества) наверняка закатят  ему выговор  по  партийной линии с
занесением  в  учетную  карточку,  так  что  придется  целый год  изображать
политическую  зрелость  и  активность, чтобы этот выговор снять.  По  дороге
домой меня остановили здоровые парни  (их было четверо  на одного), обыскали
мои карманы; не обнаружив в них ничего, дали мне  пару оплеух и пообещали  в
следующий раз  оторвать бороду, если мои карманы снова будут пусты. Я обещал
исправиться. Входи, родивший-ся, в прекрасный мир земной!  Входи и вкуси  от
радостей бытия.


НОЧЬ

     Лучше  умереть среди  людей, чем быть живым  и здоровым на безлюдье. Но
есть состояние еще  страшнее: быть  среди множества людей, для  которых тебя
нет.  Это состояние может сравниться лишь  с состоя-нием  всесильного Бога в
обществе атеистов.  В  такие  минуты я бьюсь  головой о  стену.  Бьюсь  не в
переносном, а в прямом смысле слова. Причем бьюсь о кирпичную стену, которая
выходит  на улицу: не слышно ударов. Я не хочу тревожить соседей по квартире
и хозяев комнаты,  где я за  десять рублей в  месяц снимаю  "угол". "Боже,--
шепчу я,-- помоги мне пережить это  бесконечное  мгновение одиночества!"  Но
молитва  моя  тщетна,  ибо  я  сам  и  есть Бог,  а  Бог не  может облегчить
собственные страдания. Он может лишь облегчить страдания других, умножив тем
самым собственные.  Бог есть  всеобщий  врач,  не  способный  лечить себя  и
берущий на себя болезни всех излечиваемых им.
     --  Ну и  жилец  попался! --  слышу я, как говорит хозяйка мужу,-- псих
какой-то.  Все  ночи  напролет ворочается.  Со следующего  месяца  пусть  на
пятерку больше платит или пусть катится к чертовой матери!


УТРО

     Жизнь коротка, но  каждое ее отдельное мгновение долго. Особенно  когда
стоишь в длинной  очереди к начальнику милиции. В такие  мгновения в  голову
приходят самые дикие идеи.
     --   Ну,  Лаптев,--   спросил  начальник   вместо  приветствия,   когда
нако-нец-то  подошла  моя  очередь,  и  я  предстал  пред  его  суровым,  но
справедливым взором,-- что ты на сей раз надумал?
     -- Хочу изобрести новую религию. Чем я хуже Христа, Будды, Конфуция или
Магомета? Вот возьму и придумаю. Делать все равно нечего, а от мыслей голова
пухнет.
     -- Насколько я вижу, у  тебя не голова, а морда  распухла. И, очевидно,
не от мыслей. Работать, Лаптев, надо. Тогда не до мыслей будет.
     --  Мудро  сказано.  Первая  предпосылка  всякой  религии  -- мысля-щее
безделье. Занятой человек не способен  придумать даже паршивый анекдот, а не
то что  религию.  Между  прочим, Будда  полсотни  лет  бездельничал, пока не
додумался до нескольких банальных постулатов своей веры.


     --  Это было при капитализме, Лаптев. Мы бы такого  не допустили. У нас
тебе бездельничать и полгода не позволим, не надейся. И зачем тебе,  Лаптев,
новую религию выдумывать, если мы от старых до сих пор избавиться не можем?
     -- Имеется много причин для этого. Во-первых,  я толком  не знаю старых
религий.  Я пытался  познакомиться с ними,  но тут же отказался, обуреваемый
скукой.  Мне  легче  самому  выдумать  новую  религию, чем  изучать  старые.
Во-вторых, старые  религии суть старые в  буквальном смысле слова: они  суть
умирание   религии,  они   просто-напросто  устарели.   Они  суть  пережиток
прошлого-- в этом я полностью согласен с нашей  идеологией и пропагандой.  А
после  того,  как  главу русской  православной  церкви наградили орденом  за
заслуги перед советской  властью,  я окончательно убедился в том, что старые
религии  утратили религиозную  сущность,  сохранив  лишь ее видимость.  Я же
жажду  подлинности. Лучше кустарная подлинность,  чем культивируемая века-ми
видимость. В-третьих, я  горд и честолюбив. С какой стати я должен следовать
за  каким-то  индусом, евреем или арабом?  Мы,  русские  Иваны, прокладываем
новые пути  человечеству. Мы и  в космос первыми вышли. Так почему бы нам не
стать  новаторами  и  в  сфере  религии  и не  изобрести  свое  собственное,
допустим,  иванианство?  А   лучше  по  имени   создателя  --   лаптизм  или
лаптианство.
     --   Насчет  космоса  ты  правильно   сказал.  Но   ты  же,  Лаптев,  в
универ-ситете учился. Должен знать, что общество наше антирелигиозное.
     --  Вы правы, как всегда.  Но  я думаю, что  это явление преходящее. Со
временем наши духовные  вожди возьмут  и дело  религиозного прогресса в свои
руки. Трудно предвидеть, в какой форме это произой-дет-- изберут патриарха в
Политбюро ЦК КПСС или члена Политбюро назначат патриархом.
     -- А ты, Лаптев, не дурак! Дельная идея! Непременно расскажу об этом на
заседании бюро обкома. Обсмеются! Ну, иди пока. И не забывай:
     труд--  лучшее лекарство от вздорных  идей и замыслов. Патриарх--  член
Политбюро! Ха-ха-ха! Ну и шутник ты, Лаптев!
     А  между  тем  я  не  шутил.  Примеров единения церкви и партии я  могу
привести сколько угодно. Наш главный городской  поп, например, имеет  высшее
гуманитарное образование и ученую степень, за что его не  любят  высшие чины
церкви. Иногда его приглашают на заседания бюро  областного комитета партии,
когда в очередной раз обсуждается вопрос о  борьбе с пьянством  и о поднятии
морального  уровня молодежи.  Недавно он  напечатал в газете  статью, в коей
утверждал,  что  Советская власть от Бога. И его никто не опровергает до сих
пор.
     Покинув  отделение милиции,  я  подумал, что  к  старым религиям нельзя
относиться нигилистически. Это был бы левацкий загиб. Хотя я  их не знаю, но
все же в качестве одного из источников моей собственной религии использовать
должен.   Критически  переработав,   конечно.   В   согласии   с   традицией
марксизма-ленинизма, за который я  в университете получил  "пятерку": можешь
черпать свои  идеи из  любого  источника, только не забудь по  использовании
последнего плюнуть в него.


Я - БОГ
     Будем  рассуждать  чисто  логически.  Если  Бог, по  определению,  есть
существо, создающее