-за   последних   технических
возможностей сохранения информации что, в свою очередь  оказалось  возможным
только  лишь  благодаря  глубокому  информативному  пуританству,  строжайшей
кальвинистской и пресвитерианской дисциплине,  унаследовавшей  универсальную
научную строгость техники спасения. Контрреформистские  методы  католической
церкви,  с  ее  сакраментальными  наивными  практиками,  ее  культом,  более
архаичной  и  народной  верой,  никогда  не   могли   соперничать   с   этой
современностью.
 
 
   Executive Terminal
   Basic Extermination
   Metastatic Consumption
 
   Повсюду   на   повестке   дня   выживание:   несмотря   на   тошнотворную
беспросветность  жизни  или  коллективную  жажду  катастрофы  (но  не   надо
принимать это близко к  сердцу:  это  одновременно  и  своего  рода  игра  в
катастрофу). Разумеется, весь этот арсенал выживания, включающий  диететику,
экологию, защиту секвой, тюленей, человека, рассчитан на то, чтобы доказать,
что жизнь продолжается (как и воображаемые феерии  стремятся  доказать,  что
реальный мир все же реален). Что не так уж очевидно. И не только сама  жизнь
не представляется фактом достаточно достоверным, но парадокс этого  общества
состоит в том,  что  уже  невозможно  даже  умереть,  поскольку  все  и  так
умерло... Вот уж полная неопределенность. Это следствие не  только  развития
атомной индустрии, но и увеличения жизненного комфорта,  которые  превращают
нас в выживающих. С атомной индустрией у нас нет  ни  времени,  ни  сознания
смерти. И отныне на все времена в этом сверхзащищенным  обществе  больше  не
существует сознания смерти, поскольку мы пришли к чересчур легкой жизни.
   Уничтожение - так уже было - в предвосхищающей  форме.  Отбывшие  на  тот
свет лишились самой возможности распоряжаться своей смертью, превратить ее в
игру, ставку,  жертву:  они  лишились  самой  способности  умереть.  Малыми,
гомеопатическими дозами это приходит к  нам  как  следствие  развития  наших
систем. Взрыв и уничтожение (Хиросима и Аушвиц) растянулись во времени,  они
попросту приняли эндемическую, гнойную форму, однако  цепная  реакция  идет,
продолжается умножение по смежности, вирусное и бактериологическое развитие.
Выход из истории - это как раз и есть начало этой цепной реакции.
   Упорное желание выжить (а не жить)  симптоматично  для  такого  положения
вещей и, без сомнения,  является  наиболее  тревожным  признаком  вырождения
вида. Если действительно рассматривать формы, которые оно принимает: убежища
на случай атомной войны, криогенизация, терапевтический форсинг, - то станет
видно, что это  формы  истребления.  Чтобы  не  умереть,  надо  выдать  себе
охранную грамоту, какой бы она ни была. В этом смысле необходимо принять как
утешающий тот факт, что люди очень быстро потеряли интерес к  противоатомным
средствам защиты (рынок бомбоубежищ стал просто  престижным  рынком,  сродни
рынку полотен знаменитых мастеров и роскошных лайнеров). Кажется, что  люди,
утомленные атомным шантажом, решили больше не  уступать  угрозе  разрушения,
позволяя ей постоянно висеть над ними и сознавая, до известной  степени,  ее
маловероятность. Прекрасный  пример  витальной  реакции  в  виде  покорности
судьбе. "Если надо умереть, то лучше это сделать под открытым небом,  чем  в
подземном саркофаге". И сразу шантаж  выживания  прервался,  и  жизнь  пошла
своим чередом.
   Великий сценарий ядерной угрозы, театральные переговоры, "звездные войны"
- весь мир устал от этого Апокалипсиса и пытается, в сущности, спасти  себя,
обуздывая вооображение. И даже когда его попытались разбудить  фильмами  The
last day(1) и другими в том же роде, то это не сработало,  поскольку  ничто,
никогда  не  сможет  сделать  правдоподобной  эту  сцену,  всю  эту  атомную
непристойность. В таких тонких материях  (как,  например,  рак)  фантазии  о
смерти,      как      следствие,      притягивают      роковые      события.
Величай---------------------------------------(1) Последний день (англ). шая
надежда  и  первостепенный  политический  факт  состоят  в  этом  молчаливом
безразличии масс в отношении атомного пафоса (исходит ли он от  атомных  или
противоатомных сил).
   В одном научно-фантастическом рассказе  группа  избранных  однажды  утром
обнаруживает,  что  место,  где  находятся  их  великолепные  горные  виллы,
окружено прозрачным и непреодолимым препятствием -  воздвигнутой  в  течение
ночи стеклянной стеной. Из глубины своего застекленного рая  они  еще  видят
внешний мир, реальную вселенную, от которой отрезаны,  и  которая  сразу  же
становится идеальной, только уже слишком  поздно.  Они  медленно  умирают  в
своем аквариуме, как красные рыбки. Некоторые  кампусы  производят  на  меня
похожее впечатление.
   Санта-Круз, бывшее ранчо,  подаренное  университету,  затерявшееся  среди
сосен, полей, речушек, со своими невидимыми друг для друга домиками и  столь
же невидимыми человеческими существами, живущими там. Санта-Круз  напоминает
Бермудский треугольник или Санта-Барбару: там все исчезает, все поглощается.
Полное отсутствие центра, совершенная общность. После  идеального  города  -
идеальная  ниша.  Ничто  не  сходится  в  одной  точке  -  ни  движение,  ни
архитектура, ни власть. И  сразу  же  становятся  невозможными  общественные
манифестации: где собираться? Их участникам оставалось бы только кружить  по
лесам на глазах друг у друга... Из всех калифорнийских кампусов,  знаменитых
своим местоположением и привлекательностью, этот  наиболее  идеализирован  и
близок к природе.  Он  сочетает  в  себе  всевозможные  красоты.  Знаменитые
архитекторы  создавали  проекты  его  зданий,  простирающихся  вокруг  бухты
Кармель и Монтерей Если где-то и воплотится  то  общение,  которое  будет  в
будущем, то именно здесь Но  именно  эта  свобода,  защищенная  одновременно
растительным  миром  и  университетскими  привилегиями,  попала  к  себе   в
заложники, оказалась окруженной излишней природной и социальной опекой, и  в
конце концов будет причинять те же страдания, что тюрьма  (тюремная  система
благодаря своим стенам может порой более быстро эволюционировать  в  утопию,
чем система открытого общества). Здесь общество свободно как  нигде  больше:
психиатрические лечебницы открыты, транспорт бесплатный - и, парадокс,  этот
идеал отрезан от остального мира, словно находится за стеклянной стеной.
   Райская дряхлеющая иллюзия; говоря словами Лиотара, "стены Тихого океана"
и есть та хрустальная стена, за которой скрывается  Калифорния  во  всем  ее
великолепии. И  если  некогда  стремление  к  счастью  было  океаническим  и
расковывающим,  то  здесь  оно  погружено   в   пренатальную   безмятежность
Существуют ли  еще  страсти,  убийства,  насилие  в  этой  странной,  тихой,
лесистой,  умиротворенной,  общительной  республике?  Да,  но  это  насилие,
вызванное  аутизмом,  реактивными  состояниями.  Не  преступления  на  почве
страсти,  но   изнасилование   или,   например   убийства   десяти   женщин,
совершавшиеся на протяжении двух  лет,  прежде  чем  убийца  был  установлен
Внутриутробная  агрессивность  плода,  столь  же  немотивированная,  как   и
автоматическое письмо,  и  вызывающая  ностальгию  по  древним  запретам,  в
большей мере,  чем  реальная  агрессивность  (почему  насилие  умножается  в
соответствии с повышением уровня сексуальной свободы?).
   Сентиментальность совместных дортуаров, которые выходят в  лес  -  словно
сама природа может  быть  приветливой  и  заботливой  как  мать,  гарантируя
расцвет  сексуальности  и  экологии  нравов,   словно   природа   могла   бы
сочувствовать  какому-нибудь  определенному  человеческому  сообществу,  все
равно какому, как если бы, однажды  покинув  жестокий  универсум  магии,  мы
могли бы иметь с ней какую-нибудь иную связь, кроме  стоической,  иную,  чем
та, которую определили стоики, непредсказуемая, безжалостная  необходимость,
которой противопоставлен вызов и еще большая свобода. Здесь  все  проявления
героической обреченности исчезли. Все погружено в сентиментальное примирение
с природой, сексом, безумием и историей  (сквозь  призму  пересмотренного  и
исправленного марксизма).
   Санта-Круз, как и многое другое в современной Америке -  вселенная  после
оргии, после конвульсий социальности и сексуальности. Те, кто  уцелел  после
оргии (а секс, политическое насилие, война во Вьетнаме,  крестовый  поход  в
Вудсток,  так  же  как  и  этническая  и  антикапиталистическая  борьба,  и,
одновременно,  желание   разбогатеть,   стремление   к   успеху,   передовым
технологиям и т.  д.  -  все  это  оргия  современности)  оказались  там,  в
Санта-Круз, занимаясь джоггингом  на  территории  своего  племени,  рядом  с
территорией электронного племени  Силиконовой  долины.  Спад  интенсивности,
исчезновение центра, создание микроклимата, безвредные технологии.  Рай.  Но
достаточно ничтожных изменений, скажем, перестановки определенных  акцентов,
чтобы вообразить во всем этом ад.
   Перипетии в поле сексуальности. Кончена оргия,  освобождение  состоялось,
секса  больше  никто  не  ищет,  все  ищут  свой  "вид"  (gender),  то  есть
одновременно свой внешний вид (look) и свою генетическую формулу. Теперь  мы
выбираем не между  желанием  и  наслаждением,  а  между  своей  генетической
формулой и своей сексуальной идентичностью (которую необходимо  найти).  Вот
иная эротическая культура, возникшая после культуры запретов ("What are your
prerequisites for sex? - The dood has to be locked, the lights  have  to  be
out, and my mother has to be another State",(1) - вот культура вопрошаний  о
собственной природе:
   "Имею ли я пол? Какого я пола? Необходимо ли в конце концов иметь пол?  В
чем состоят половые  различия?".  Освобождение  оставило  всех  в  состоянии
неопределенности (всегда одно и  то  же:  раз  освободившись,  вы  вынуждены
спрашивать, кто вы?). После своего триумфа утверждение женской сексуальности
стало таким же хрупким, как и утверждение мужской. Никто не знает, куда себя
отнести. Именно поэтому так много занимаются  любовью  и  так  много  делают
детей: это по  крайней  мере  еще  доказывает,  что  нужно  быть  вдвоем,  и
соответственно, что еще существует какое-то различие. Но  и  это  ненадолго.
Уже muscle-woman  благодаря  тренировке  своих  влагалищных  мышц  достигает
полного ощущения проникновения мужского члена: хороший пример автореференции
и экономии  различий  -  по  крайней  мере,  она  хоть  нашла  свое  родовое
определение.
   Но  более  общая  проблема  -  это  проблема  безразличия,  связанная   с
ослаблением сексуальных характеристик. Знаки мужественности, так  же  как  и
знаки  женственности,  стремятся  к  нулевой  степени.  Именно   при   таких
обстоятельствах   и   вырастают   новые   идолы,   которые   приняли   вызов
неопределенности и которые играют на  смешении  видов.  Gender  benders:  не
мужское, не женское, и даже не гомосексуальное. Бой Джордж,  Майкл  Джексон,
Дэвид Боуи... В то время как герои  предыдущего  поколения  воплощали  образ
---------------------------------------(1) "Что вам необходимо для секса?  -
Запертая дверь, выключенный свет, и моя мать должна  быть  в  другом  Штате"
(англ.). взрывного секса и наслаждения, нынешние ставят перед  всеми  вопрос
игры различий и своей собственной неопределенности.  Это  идолы  исключений.
Большинство же, за неимением  идентичности,  пытается  найти  свою  "видовую
модель", родовую  формулу.  Необходимо  отыскать  дифференциал  единичности.
Почему не поискать его в моде или генетике? Внешность, определяемая одеждой,
или вид, определяемый составом клеток. Хорош любой  идиотизм,  хороша  любая
идиома. Вопрос различий более принципиальный,  чем  вопрос  наслаждения.  Не
такова ли постмодернистская  модальность  версии  теперь  уже  свершившегося
сексуального освобождения (во всяком случае, оно больше не в моде), или речь
идет о биосоциальных мутациях  восприятия  себя  на  основании  исчезновения
приоритета  сексуального,  который  характеризовал  всю  современную  эпоху?
Gender Research: a New Frontier? (1)
   В пограничной сфере больше уже не существует ни  мужского,  ни  женского,
существует лишь стирание индивидуальных полов,  которые  соотносятся  теперь
только  сами  с  собой  и  которыми  каждый  распоряжается  как  собственным
достоянием. Конец совращения,  конец  различия,  переход  к  другой  системе
ценностей. Удивительный парадокс:  сексуальность,  как  это  и  произошло  в
большинстве предшествующих обществ, могла бы стать второстепенной проблемой,
несравнимой с другими, более значимыми символическими системами  (рождением,
иерархией, аскетизмом, славой, смертью).  Можно  было  бы  доказать,  что  в
конечном счете сексуальность - только лишь одна из возможных моделей,  и  не
самая важная. Но какими могут быть эти новые модели сегодня (ибо все прежние
постепенно    исчезли)?    И    сегодня    нам     открывается     идеальный
высокопроизводительный,                                          генетически
совер---------------------------------------(1)   Гендерное    исследование:
Новая Граница? (англ). шенный  в  своей  формуле  тип.  В  делах,  аффектах,
замыслах или удовольствиях  каждый  пытается  реализовать  свою  собственную
оптимальную программу. У каждого есть свой код, у каждого - своя формула. Но
также и свой облик, свой образ. Может ли быть в таком  случае  что-то  вроде
генетической внешности?
   Ирвин:  новая  Силиконовая  аллея.  Сплошная  цепь  электронных  заводов,
напоминающих интегральные  микросхемы.  Пустынная  зона,  отданная  ионам  и
электронам;  сверхчеловеческое  пространство,  зависящее  от  нечеловеческих
решений. По иронии судьбы, именно здесь, на холмах Ирвина, снималась Планета
Обезьян. Но на лужайке американские белки заверяют нас, что все в порядке, и
что Америка хорошо обращается с животными, сама с собой, со  всем  остальным
миром, и что в сердце каждого дремлет белка.  Вся  философия  Уолта  Диснея,
вместе с  этими  прекрасными  сентиментальными  животными  в  серых  шубках,
кормится с вашей руки. Я же, напротив, думаю, что за приветливой  внешностью
каждой из этих белок скрывается холодное и жестокое существо, ужас встречи с
которым вас подстерегает. На той же самой лужайке, где бегают белки, воткнут
щит с лозунгом какого-то безвестного Иисусова братства:  Vietnam,  Cambodia,
Libanon, Granada - We are a violent society in a violens world.(1)
   В Хэллоуине нет ничего забавного. Этот саркастический  праздник,  скорее,
отвечает инфернальной потребности реванша детей над миром взрослых. Пагубная
власть, угроза которой витает над вселенной, служит теперь самим детям.  Нет
ничего более опасного,  ---------------------------------------(1)  Вьетнам,
Камбоджа, Ливан, Гренада - Мы жестокое общество в  жестоком  мире!  (англ.).
чем это детское колдовство, и пока дети переодеваются и получают  подарки  -
взрослые гасят свет и прячутся из страха,  что  их  изведут.  И  нет  ничего
особенного, если кто-нибудь найдет иголки и лезвия в  яблоках  или  печенье,
которыми их угощают.
   Хор греческой трагедии  на  американском  телевидении  заменил  смех.  Он
неумолим и щадит только новости, сообщения с биржы и прогноз погоды.  Но,  в
силу его навязчивости, он продолжает слышаться за  голосом  Рейгана  или  за
сообщением о неудаче морской пехоты в Бейруте, и даже в рекламе. Он похож на
монстра из  Чужого  1,  который  бродит  по  отсекам  космического  корабля.
Саркастическое веселие пуританской культуры. В других странах  заботиться  о
смехе предоставляют зрителю. Здесь же зрительский смех перенесен  на  экран,
интегрирован в зрелище, и  это  экран  хохочет,  это  он  развлекается.  Вам
остается одна растерянность.
   Вьетнам по телевидению (плеоназм, поскольку это  была  уже  телевизионная
война). Американцы сражаются двумя  важнейшими  видами  оружия:  авиацией  и
информацией.  Иными  словами:  это  реальная  бомбардировка   неприятеля   и
электронная всего остального мира... Такие армии не нуждаются в  территории,
в то время как все  силы  Вьетнама,  вся  их  тактика  вышли  из  расовых  и
территориальных особенностей.
   Именно  поэтому  война  была  выиграна  одновременно  обеими   сторонами:
вьетнамцами на земле, а американцами в электронном ментальном  пространстве.
И если одни одержали идеологическую и политическую победу,  другие  извлекли
из всего этого Апокалипсис сегодня, который обошел весь мир.
   Навязчивая идея американцев - чтобы огни не погасли. Свет в  домах  горит
всю ночь. Высотные здания, пустые офисы остаются освещенными. Среди бела дня
по freeways едут машины с включенными фарами. На Палмс Авеню  в  Венеции,  в
маленьком grocery,(1) где продается пиво, в квартале, в котором  практически
никто не появляется после семи часов  вечера,  всю  ночь  в  пустоте  мигают
зеленые и оранжевые неоновые огни реклам. Уже нечего и говорить о телевизоре
с его  круглосуточными  программами,  которые  идут  чуть  ли  не  в  режиме
галлюцинаций в пустых комнатах домов и в  незанятых  номерах  отеля  -  как,
например, в отеле Портервиль, где, несмотря на рваные занавески, отключенную
воду, хлопающие двери,  в  каждом  номере  светятся  экраны  телевизоров,  с
которых диктор вещает о запуске нового космического  корабля...  Нет  ничего
более таинственного, чем телевизор, работающий в  пустой  комнате,  это  еще
более странно, чем человек, разговаривающий сам с собой, и женщина,  которая
о чем-то мечтает, стоя у плиты. Можно подумать,  что  с  вами  разговаривают
инопланетяне, и тут внезапно телевизор открывает  свое  истинное  лицо:  это
видеоряд другого мира, никому,  в  сущности,  не  адресованный,  безразлично
рассылающий свои образы  и  безразличный  к  собственным  сообщениям  (можно
предположить, что и после исчезновения человека он будет исправно  выполнять
свои функции). Короче говоря,  в  Америке  никто  не  хочет  видеть  ни  как
наступает ночь или просто время отдыха, ни как замирает технический процесс.
Необходимо, чтобы  все  работало,  не  переставая,  чтобы  не  было  никакой
передышки в искусственном могуществе человека, чтобы  исчезла  периодичность
природных циклов (смена времен года, дня и ночи, тепла и холода) -  все  это
во имя зачастую абсурдного функционального  континуума  (даже,  в  сущности,
необходимо          отказаться          от          подлинного           или
лож---------------------------------------(1) Бакалея  (англ).  ного  -  все
подлинно; от добра и зла - все добро). Здесь можно сослаться  на  страх  или
навязчивые идеи и сказать, что  все  эти  непродуктивные  расходы  -  работа
траура. Но, что абсурдно, то и  восхищает.  Сияющие  огнями  глубокой  ночью
skylines,(1) кондиционеры,  работающие  в  пустых  отелях  посреди  пустыни,
искусственное освещение среди бела дня несет в себе что-то  бессмысленное  и
восхищающее. Идиотское великолепие  богатой  цивилизации,  которая,  подобно
первобытному охотнику, застигнутому  ночью,  испытывает  страх,  когда  свет
начинает меркнуть. Во всем этом есть что-то общее.  Что  поражает,  так  это
очарование искусственности, энергии, пространства, и не  только  природного,
но и того особого пространства, которое в головах американцев.
   Любой  властитель  мира  сего   в   свое   время   создавал   собственную
монументальную аллею,  которая  в  миниатюре  воспроизводила  бы  необъятные
просторы его империи. Но ацтеки в Теотихуакане или египтяне в  своей  долине
Фараонов, или,  наконец,  Людовик  XIV  в  Версале  воплощали  это  в  своей
собственной  архитектуре.  Здесь,  в  Вашингтоне,  бесконечная  перспектива,
открывающаяся от  мемориала  Линкольна  до  Капитолия,  образуется  музеями,
которые следуют друг за другом и дают полное представление о нашей вселенной
- от палеолитического  периода  до  космического  корабля.  Благодаря  этому
создается ощущение чего-то научно-фантастического, словно здесь соб