ими  они  могут  быть  только  в  банке,  куда  их
вкладывают, вместо того чтобы тратить. Стыдитесь и целуйте руку, которая вам
их дает.
   Совершенно верно то, что обладание деньгами, как и  властью,  сжигает,  и
требуются люди, которые возьмут на себя этот риск, за  что  мы  должны  быть
этим  людям  бесконечно  признательны.   Поэтому   я   всегда   пребываю   в
нерешительности, когда кладу деньги в банк, я боюсь, что никогда не осмелюсь
взять их оттуда. Если вы идете  на  исповедь  и  оставляете  ваши  грехи  на
хранение в сознании исповедника, придете ли вы когда-нибудь, чтобы  получить
их обратно? К тому же атмосфера банка самая что  ни  на  есть  исповедальная
(нет места более кафкианского, чем банк): сознайтесь, что у вас есть  деньги
и сознайтесь, что это ненормально. И это правда: иметь деньги  -  совершенно
недопустимо, банк вас от этого освободит: "ваши деньги меня интересуют" - он
вас шантажирует, его вожделение безгранично. Его бесстыдный  взгляд  обнажит
ваши  срамные  уды,  и  вы  будете  вынуждены  отдаться   ему,   чтобы   его
удовлетворить. Однажды я захотел закрыть свой счет и забрать всю наличность.
Банкир отказался меня отпустить с такой  суммой:  это  непристойно,  опасно,
безнравственно. Не хочу ли я, по крайней мере, получить дорожные чеки?  Нет,
только наличность, Да я просто спятил: в Америке  вы  буйнопомешанный,  если
вместо того, чтобы думать о деньгах и их чудесной  неуловимости,  вы  будете
таскать их с собой в виде купюр.  Деньги  грязны,  это  правда.  И  все  эти
святилища из бетона и металла, которые защищают нас от них - не лишние. Банк
выполняет решающую социальную функцию, и совершенно логично, что  банковские
строения образуют монументальный центр города.
   Одна из наиболее прекрасных вещей  в  мире:  на  рассвете  -  волнорез  в
Санта-Монике с разбивающейся о него белой волной, серое  небо  на  горизонте
Венеции, бледно-зеленый или бирюзовый отель, возвышающийся  над  песками,  и
мотели, следующие друг за другом в полнейшем запустении, деградировавшие  до
грязных ламп и стен,  покрытых  граффити.  Страдающие  бессонницей  любители
серфинга преследуют первые волны; пальмы, столь меланхоличные в своей грации
"безумных" лет (1919-1929) и вихря развлечений. Коса,  идущая  к  Лонг  Бич,
настолько широка, что с ней может сравниться только залив Ипанема в Рио.  Но
в отличие от Рио, раскинувшегося возле надменного, пышного и  претенциозного
(но все-таки прекрасного)  моря,  здесь  город  заканчивается  почти  что  в
океане, как пригород  морского  курорта,  туманное  очарование  которого  он
сохраняет. На рассвете это одно  из  самых  незначительных  побережий  мира,
почти  рыбачье.  Здесь,  на  лишенном  значения  берегу  завершается  Запад,
завершается как путешествие, которое по  мере  приближения  к  своему  концу
теряет смысл. Необъятная метрополия Лос-Анджелес опрокидывается в  море  как
пустыня, с той же праздностью.
   LIVE OR DIE:(1) непонятное граффити на дамбе в Санта-Монике. Ведь в конце
концов выбора между жизнью и смертью не существует.  Если  ты  живешь  -  ты
живешь, если ты умер - ты умер. Это все равно, что сказать: будь самим собой
или не будь самим собой. Это идиотизм, и все же загадка.  Можно  понять  это
так:     нужно     жить     интенсивно     или     исчезнуть,     но     это
---------------------------------------(1) Живи или умри (англ.).  банально.
По типу: Pay or die.(1) Кошелек или жизнь! - это превращается в:  Жизнь  или
жизнь! Еще раз идиотизм: жизнь не обменивается на саму себя. Однако  в  этой
неумолимой тавтологии существует поэтическое очарование - как и во всем том,
где нечего понимать. В конечном  счете,  смысл  этого  граффити  может  быть
таким: ты идиот, какого не сыщешь, хоть умри!
   Пока они проводят время в библиотеках, я провожу его в  пустынях  или  на
дорогах. В то время как они черпают свой материал из истории идей, я  черпаю
его только из действительности, уличного движения или  красот  природы.  Эта
страна наивна, и в ней надо быть наивным. На всем  здесь  еще  лежит  печать
первобытного общества: технологии,  масс-медиа,  тотальная  симуляция  (био,
социо, стерео, видео) - все это доходит до  дикого  первобытного  состояния.
Незначимость сохраняет свой масштаб, и пустыня, даже в метрополиях, остается
первосценой. Безмерность пространства, простота языка и характеров.
   Мои  охотничьи  угодья  -  это  пустыни,  горы,  freeways,  Лос-Анджелес,
safe-ways,(2) ghost town или downtown,  а  не  университетские  конференции.
Пустыни, их пустыни я знаю лучше, чем  они,  которые  повернулись  спиной  к
собственному пространству, как греки повернулись спиной к морю, и я извлекаю
из пустынь больше вещей, имеющих отношение к  конкретной,  социальной  жизни
Америки,  чем  когда-либо   извлек   из   официальной   и   интеллектуальной
социализованности.
   Американская культура - наследница пустынь. По своей природе  пустыни  не
являются придатками горо---------------------------------------(1) Плати или
умри (англ.)
   (2) Безопасные дороги (по  аналогии  с  freeways).  дов,  они  обозначают
пустоту, радикальную наготу, которая  присутствует  на  заднем  плане  всего
человеческого общежития. В то же время пустыни обозначают его  как  метафору
этой пустоты, произведенное человеком как продолжение пустыни, культуру  как
мираж и как непрерывность симулякра.
   Природные пустыни переносят меня в пустыни знаков. Они учат меня читать в
одно и то же время поверхность и движение,  геологию  и  неподвижность.  Они
создают видение, очищенное  от  всего  остального,  от  городов,  отношений,
событий, медиа. Они привносят экзальтированное видение опустошения знаков  и
человека. Они прочерчивают ментальную границу, за  которой  рушатся  замыслы
цивилизации. Они находятся за пределами сферы желаний. При избытке значений,
интенций и претензий культуры необходимо всегда взывать к пустыням.  Пустыни
- наш мифический оператор.
   Ромеро Саддле - Камино Сиело - Блю Каньон - Квик Сильвер Майн  -  Сикамор
Каньон - Сан-Рафаэль Вилдернесс.
   Поздним вечером, после  трех  часов  дороги  я  потерялся  в  Сан-Рафаэль
Вилдернесс. Я еду все время вперед, навстречу последним отблескам дня, потом
навстречу отсветам маяков на прибрежном песке, но двигаюсь я или нет? Вокруг
сгущаются сумерки,  перспектива  провести  здесь  всю  ночь  становится  все
реальнее, но виски создает приятное чувство беспечности. Наконец, после двух
часов дороги и нисхождения в ад - вознесение к небесам: на горном  хребте  -
Камино Сиело и панорама огней Санта-Барбары - ночная, воздушная.
 
 
   Портервилль
 
   Сквозь ровные  посадки  апельсиновых  деревьев  с  темно-зеленой  листвой
безупречной  геометрической  формы  просвечивают  рыжеватые  склоны  холмов,
напоминающих холмы Тосканы,  покрытые,  словно  мехом,  волнующейся  травой.
Аллея, образованная пятьюдесятью симметричными пальмами  одинаковой  высоты,
ведет к  небольшому  дому  плантатора  с  закрытыми  ставнями.  Так  мог  бы
выглядеть обычный колониальный пейзаж, но это западный склон Скалистых  гор,
у самого начала Секвойя Национал Парк. Въезд  в  город,  который  со  своими
прямыми улицами схож с апельсиновыми  садами  и,  по  существу,  городом  не
является; население его составляют мексиканские  рабы,  выкупившие  у  своих
хозяев старые шевролеты (50-х годов выпуска). Въезд представляет собой аллею
олеандров. В самом же городе поражает совершенно  непостижимимое  отсутствие
центра. Путешествуя по  улицам  в  том  и  другом  направлении,  не  удается
обнаружить ничего, что хотя бы отдаленно напоминало центральную  точку.  Нет
ни банков, ни административных зданий, ни мэрии; город не  имеет  координат,
он подобен  плантации.  Единственный  признаки  жизни  -  американский  флаг
неподалеку от мертвого  отеля,  единственного  на  весь  город  трехэтажного
здания, рваные занавески которого развеваются при порывах вечернего ветра за
разбитыми оконными стеклами. Комнаты  не  отпираются:  хозяин-мексиканец  не
может найти ключей. Цены - смехотворные. Вы можете здесь жить  целую  неделю
на 20 долларов. И тем не менее в каждой из комнат, где матрасы  выпотрошены,
стекла потускнели от пыли, постоянно работает телевизор, просто так, ни  для
кого, - в комнатах, открытых всем ветрам, даже  в  тех,  которые  больше  не
отпереть. Телевизоры можно увидеть с улицы, или по  Крайней  мере  различить
сквозь занавески их мерцание. Все коридоры, дорожки которых истерты до того,
что просвечивают, предлагают только один указатель: ВЫХОД. Можно выходить во
всех направлениях. Вы можете снимать здесь три комнаты в течение  недели  за
цену, которую с вас возьмут за одну ночь в обычном  мотеле.  Возможно,  этот
отель предназначался для богатого общества  Бэйкерсфильд,  которое  вот  уже
сорок лет предпочитает горную свежесть.  Сегодня  он  еще  является  центром
Портервилля, обреченным на постепенное обветшание. Но слишком  жарко,  чтобы
побеспокоиться о нем.
   На Портервилль медлено опускается ночь и начинается лихорадка  Субботнего
Вечера. American  graffiti  85.  Все  машины  проезжают  две  мили  в  обоих
направлениях по главной  трассе,  образуя  то  неторопливую,  то  оживленную
процессию, коллективный парад,  участники  которого  пьют,  едят  мороженое,
окликают друг друга из своих машин (тогда как днем  все  ездят,  не  замечая
друг друга), - музыка, магнитофоны, пиво, мороженое. Имея тот же размах, что
неспешное  ночное  движение  по  центральной  магистрали  Лас   Вегаса   или
автомобильная  процессия  на  улицах  Лос-Анджелеса,  здесь  эта   церемония
превращается в провинциальную феерию субботнего вечера. Единственный элемент
культуры, единственный элемент движения: машины. Ни культурного  центра,  ни
развлекательного. Примитивное общество: та же моторная идентификация, тот же
коллективный фантазм движения: завтрак, movie,(1) религиозная служба, любовь
и смерть - все на колесах; жизнь  полностью  drive  in.(2)  Грандиозно.  Все
сводится         к          этому          дефилированию          светящихся
молча---------------------------------------(1) Кино (англ.).
   (2) На колесах (англ.). Сеть социальных услуг для  владельцев  автомашин.
ливых скафандров (ибо все здесь происходит в относительной  тишине;  никаких
изменений скорости, никаких ее превышений: это все те же  плавно  движущиеся
монстры с автоматическим управлением, легко скользящие в общем  потоке  друг
за другом). Ничего другого ночью не произойдет. Разве что где-то на  окраине
города под светом прожекторов, в волнах  пыли,  вздымаемой  лошадьми,  возле
бейсбольного поля, неистовые скачки девиц 12-15 лет, настоящих  девчонок  из
вестерна: они соревнуются между собой. А на следующее утро,  в  воскресенье,
опустевшие,  мало  чем   отличающиеся   от   пустыни   улицы   являют   миру
сверхъестественное  спокойствие.  Воздух  прозрачен,   крутом   апельсиновые
деревья.  После  ночного  автомобильного  парада  все  оставлено  на   откуп
освещению  чрезмерно  широких  авеню,  темных   store   houses,(1)   станций
сервисного обслуживания, едва подающих признаки жизни. Сиротливый, без фар и
огней реклам дневной свет, и только какие-то мексиканцы в  поисках  клиентов
медленно едут на своих огромных машинах, и первые белые моют свои автомобили
перед  открытыми  верандами.  Светящаяся  незначимость   воскресного   утра.
Голографическая микромодель всей Америки.
   Долина Смерти всегда столь велика и таинственна. Огонь, жар, свет  -  все
составляющие жертвоприношения. В  пустыню  всегда  надо  приносить  с  собой
что-нибудь для жертвоприношения и предлагать ей это как жертву. Какую-нибудь
женщину. Если что-то равное по красоте пустыни должно здесь исчезнуть  -  то
почему бы не женщина?
   В  американских  пустынях  не  существует  ничего  более  странного,  чем
сочетание свободных одежд, медленных ритмов, оазисов - сочетания,  присущего
---------------------------------------(1)   Магазин    (англ.).    коренным
культурам этих пустынь. Все человеческое здесь - искусственно. Фенанс Крик -
это  оазис  искусственного  климата.   Но   нет   ничего   прекраснее   этой
искусственной  свежести  в  самом  пекле,  искусственной  скорости  в  самом
средоточии природного пространства, электрического света средь бела дня  или
искусственной практики игры в затерянных казино. Райнер Бунхам прав:  долина
Смерти и Лас Вегас неотделимы  друг  от  друга,  и  необходимо  одновременно
принимать  как  ненарушаемую  длительность,   так   и   самую   безрассудную
сиюминутность.   Существует   таинственное   родство   между   бесплодностью
пространств  и  бесплодностью   игры,   между   бесплодностью   скорости   и
бесплодностью трат. В этом агрессивном и наэлектризованном синтезе заключена
оригинальность пустынь Запада. То же  самое  относится  и  ко  всей  стране:
необходимо   принимать   все   вместе,   ибо   именно    это    столкновение
противоположностей  составляет   иллюминационную,   увеселительную   сторону
американского образа жизни - точно так же, как все в пустыне является частью
магии пустыни. Если вы будете  рассматривать  все  это  общество  в  нюансах
морального, эстетического или критического суждения о нем, то вы  уничтожите
его оригинальность, вытекающую из вызова суждению и  удивительного  смешения
противоположных эффектов. Уклоняясь от такого смешения и такой чрезмерности,
вы  просто  избегаете  вызова,  который  это  общество  вам  бросает.   Сила
контрастов,   неразличимость   положительных   и   отрицательных   эффектов,
столкновение рас, технологий, моделей,  бесконечное  кружение  симулякров  и
образов - все это здесь таково, что вы  должны  принимать  их  как  элементы
сновидения в самой непостижимой последовательности, вы должны превратить это
движение в неопровержимый и основополагающий факт.
   Различия, проводимые за пределами Америки,  в  принципе  не  имеют  здесь
смысла. Бесполезно выделять черты американской цивилизации,  на  самом  деле
зачастую значительно превосходящей нашу (страну "высокой культуры") и  в  то
же время утверждать, что это варвары.  Бесполезно  противопоставлять  долину
Смерти как возвышенный природный  феномен  и  Лас  Вегас  как  омерзительное
явление культуры. Ибо первое - скрытая сторона второго,  и  они,  по  разные
стороны пустыни, соответствуют друг другу как апогей проституции  и  зрелища
апогею тайны и тишины.
   Именно благодаря этому долина Смерти несет в  себе  что-то  таинственное.
Это иная красота, иная нежели та, которую являют пустыни  Юты  и  Калифорнии
вместе взятые, это красота возвышенная. Дымка чудовищной  жары,  которая  ее
окутывает, инверсированная (ниже уровня моря)  глубина,  подводный  характер
этого пейзажа с соляными озерами и mudhills,(1) кольцо высоких гор,  которые
придают  этой  картине  вид  замкнутого  святилища,   -   место   инициации,
образованное земными провалами и очерченное лимбами, играющими всеми цветами
спектра. Что меня  всегда  поражало  так  это  зыбкость  аллеи  Мертвых,  ее
пастельные  цвета,  ее  окаменевший  покров,   туманная   фантасмагория   ее
темно-красных пород. Ничего унылого и болезненного: трансверберация, где все
осязаемо,  кристальная  прозрачность  воздуха,  кристальная  чистота  света,
корпускулярная аура цвета, полная  экстраверсия  тела  среди  жары.  Участок
какой-то другой планеты (во  всяком  случае  место,  куда  не  ступала  нога
человека), предлагающий иную, более глубокую темпоральность, по  которой  вы
скользите  как  по  тяжелой   воде.   Сознание,   рассудок,   само   чувство
принадлежности  роду   человеческому   притупляются   перед   этим   чистым,
нетро---------------------------------------(1)  Грязевые   холмы   (англ.).
нутым знаком, которому 180  миллионов  лет,  и  неумолимой  загадкой  нашего
собственного существования.  Это  единственное  место,  где  одновременно  с
цветовым спектром можно было бы воскресить спектр нечеловеческих метаморфоз,
предварявших  наше  появление,  этапы  нашего  последовательного   развития:
минералы, растительность, соляная пустыня, песчаные дюны, камни, руда, свет,
тепло - все то, чем могла быть земля,  все  нечеловеческие  формы  развития,
пройденные землей, объединенные в одном антологическом видении.
   Пустыня - это естественное расширение внутренней тишины тела. Если  язык,
техника, сооружения  человека  -  суть  распространение  его  конструктивных
способностей, то только  пустыня  есть  распространение  его  способности  к
отсутствию, идеальный образ его исчезнувшей формы.  Покидая  Мохав,  говорит
Бунхам, по крайней мере на протяжении пятнадцати миль возникают сложности  с
адаптацией. Глаз не может сфокусироваться на близких объектах. Он больше  не
может  полностью  концентрироваться  на  вещах,  и   привлекающие   внимание
природные объекты или постройки, возведенные человеком, кажутся  ему  только
досадными препятствиями, преграждающими путь взгляду. После  возвращения  из
пустыни глаз вновь принимается искать ту совершенную пустоту,  он  только  и
может,  что  представлять  себе  пустыню  сквозь  обжитые   пространства   и
всевозможные пейзажи. Сильное отвыкание, которое никогда не  бывает  полным.
Отодвиньте от меня всякую субстанцию... Но пустыня это  нечто  иное,  нежели
пространство, освобожденое от всякой субстанции. Она подобна тишине, которая
не просто отсутствие звуков. Нет необходимости  закрывать  глаза,  чтобы  ее
услышать. Ибо это также и тишина времени.
   Здесь,   в   долине   Смерти,   присутствует   и   момент    определенной
кинематографии. Ибо вся ее таинственная геология  также  представляет  собой
сценарий. Американская пустыня - это драматургия  необычная,  совершенно  не
театральная, в отличие  от  каких-нибудь  альпийских  уголков,  и  не  такая
сентиментальная, как лес или деревня. Не  выветренная  и  однообразная,  как
освещенная луной австралийская пустыня. Не мистическая, как пустыни  Ислама.
Американская пустыня наполнена чисто геологическим драматизмом,  соединяющим
в себе наиболее острые и наиболее гибкие формы с формами подводными,  самыми
мягкими и самыми нежными: вся изменчивость земной коры дана там в синтезе, в
неожиданном ракурсе. Все понимание земли и ее  элементов  собрано  здесь,  в
зрелище, не имеющем себе равных: в зрелище геологического сверхпроизводства.
Не только кино создало для нас  кинематографическое  видение  пустыни,  сама
природа,  задолго  до  людей,  преуспела  здесь  в  создании  своего  самого
прекрасного спецэффекта
   Бесполезно пытаться лишить пустыню ее киногеничности, чтобы сохранить  ее
первоначальное  качество  -  двойное  экспонирование  здесь  всеобъемлюще  и
непрерывно. Индейцы, mesas,(1) каньоны, небеса - все поглотило кино.  И  тем
не менее, это наиболее захватывающее зрелище в мире. Следует ли  предпочесть
ему "аутентичные" пустыни и затерянные оазисы? Для нас, людей современных  и
сверхсовременных, как и для Бодлера, который смог уловить в искусстве  тайну
истинной современности, захватывающим является только естественное  зрелище,
которое в одно и то же время обнаруживает как  наиболее  волнующую  глубину,
так и тотальную симуляцию этой глубины То же и здесь,  где  глубина  времени
открывается                 в                 глубине                  кадра
(кинематографическо---------------------------------------(1) Mesa (исп.)  -
плато, образованное остатками вулканических  пород,  подвергнувшихся  эрозии
го). Долина Памятников -  это  геология  земли,  это  индейский  мавзолей  и
кинокамера Джона Форда. Это эрозия, это массовое истребление,  но  вместе  с
тем это тревелинг и аудиовизуальный ряд. Первое, второе и третье соединены в
одном видении, которое нам здесь дано. И  каждый  этап  незаметно  завершает
предыдущий. Уничтожение индейцев нарушает естественный космологический  ритм
здешних пейзажей, с которыми  на  протяжении  тысячелетий  было  связано  их
магическое существование. Вместе с пионерами