тствие  аффектов  и  выразительности  в  лицах  и  телах.
Прекрасные, плавные, гибкие или  cool,  или  удивительно  разжиревшие,  что,
возможно, связано не с непреодолимой булимией, а  общей  несогласованностью,
которая ведет к распущенности тела или языка, питания или  города  в  целом:
набор   разобщенных,   плохо   согласованных   друг   с   другом    функций,
гипертрофированная и разрастающаяся во всех направлениях клеточная ткань.
   Таким  образом,  единственная  ткань  города  -   это   ткань   freeways,
транспортная   ткань,   или,   скорее,   непрерывная   трансурбанистичность,
невиданное зрелище тысяч машин, движущихся с  одинаковой  скоростью  в  двух
направлениях, с зажженными фарами среди бела дня по Вентура Фривэй, ниоткуда
не возвращаясь, никуда не  направляясь:  бесконечное  коллективное  действо,
движение,  следование  без  остановки,  без  агрессивности,   без   цели   -
трансфертная   общность,   возможно,    единственная    в    технологической
гиперреальной эре, softmobile,(1)  расходующееся  в  поверхностях,  в  сетке
дорог, экологически чистых технологиях.
   В  Лос-Анджелесе  нет  ни  лифтов,  ни  метро.  Ни   вертикальности,   ни
андеграунда, ни скученности, ни коллективности,  ни  улиц,  ни  фасадов,  ни
центра,     ни     памятников:     одно     фантастическое     пространство,
---------------------------------------(1)    Мягкое    движение    (англ.).
призрачная и  прерывная  последовательность  разрозненных  функций,  знаков,
лишенных иерархии,  феерия  безразличия,  феерия  равнодушных  поверхностей,
могущество чистой протяженности, могущество, которое  мы  вновь  обретаем  в
пустыне. Власть формы пустыни:  это  стирание  следов  в  пустыне,  стирание
означаемого в городах,  стирание  всякой  психологии  в  телах.  Животное  и
метафизическое очарование, непосредственное - протяженности,  имманентное  -
сухости и стерильности.
   Мифическое могущество Калифорнии - это сочетание крайней отъединенности и
головокружительных перемещений, заполняющих ландшафт, гиперреальный сценарий
пустынь, freeways, океана и солнца.  Нигде  в  другом  месте  не  существует
такого ослепительного сочетания радикальной внекультуры и природной красоты,
природного чуда и абсолютного симулякра: just in  this  mixture  of  extreme
irreferentiality and deconnection overall, but embedded in most primeval and
greatfeatured natural scenery of deserts and ocean and sun - nowhere else is
this antagonistic climax to be found.(1)
   В других краях природные красоты отягощены смыслом, ностальгией  и  самой
культурой,  невыносимой  в  ее  значительности.  В  традиционных   культурах
(Мексика,  Япония,  страны   ислама)   как   в   зеркале   отражается   наша
деградировавшая культура и наша глубокая вина. На фоне  преумножения  смысла
традиционной культуры  (ритуальной,  территориальной)  мы  выглядим  гринго,
зомби, туристами, обреченными на постоянное местожительство среди  природных
красот  страны.  ---------------------------------------(1)   Нигде   больше
антагонизм не доходит до такой высшей точки, кроме  как  в  этом  соединении
предельной нереференциальности и  полной  разъединенности,  запечатленном  в
первобытном и величественном природном  пейзаже  пустыни,  океана  и  солнца
(англ.).
   Ничего этого нет в Калифорнии, где строгость тотальна, ибо сама  культура
здесь - пустыня, и культура тоже должна быть пустыней для  того,  чтобы  все
вещи  уравнялись  между  собой  и  светились  одинаковым  сверхъестественным
светом.
   Именно поэтому сам полет от  Лондона  до  Лос-Анджелеса,  пролегая  через
полюс, в его стратосферной абстрактности и гиперреальности,  уже  составляет
часть Калифорнии и пустыни. Детерриторизация начинается с разделения  дня  и
ночи. Когда она уже не вопрос времени, а  вопрос  пространства,  высоты  над
уровнем моря и скорости, граница между днем  и  ночью  становится  отчетливо
видна, будто бы проведена по вертикали, когда пронзаешь ночь словно  облако,
так быстро, что она воспринимается  как  локальный  объект,  находящийся  на
земной орбите, или, наоборот, когда она внезапно рассеивается,  в  то  время
пока  солнце  остается  в   той   же   точке   неба   на   всем   протяжении
двенадцатичасового    перелета,    тогда    это     уже     конец     нашего
пространства-времени, - это та самая феерия, которая будет феерией Запада.
   Восхищение жарой здесь метафизично. Сами  цвета  -  пастельный,  голубой,
сиреневый, лиловый - следствие медленного, геологического, непрекращающегося
сгорания. Подземные минералы превращаются на поверхности  в  кристаллическую
растительность. Все природные элементы прошли здесь испытание огнем. Пустыня
уже  больше  не  пейзаж,   это   чистая   форма,   которая   происходит   из
абстрагирования всех остальных.
   Ее определение абсолютно, ее граница сакральна;  живые  линии  и  жесткие
очертания. Это место знаков  крайней,  неотвратимой  необходимости,  знаков,
лишенных смысла, произвольных и нечеловеческих, сквозь которые мы  идем,  не
расшифровывая их Безжалостная прозрачность Города  в  пустыне  заканчиваются
тоже внезапно, они не имеют окрестностей И  они  похожи  на  мираж,  который
может  исчезнуть  в  любой  момент  Достаточно  увидеть,  как   Лас   Вегас,
восхитительный Лас Вегас на закате внезапно вырастает среди пустыни, в своих
фосфоресцирующих огнях, и как на рассвете он, истощив  за  целую  ночь  свою
интенсивную  поверхностную  энергию,  еще  более  интенсивную   при   бликах
рассвета, возвращается в пустыню, чтобы постичь тайну пустыни  и  того,  что
здесь подает знак чарующую прерывность и всеохватное неровное сияние
   Тайное родство пустыни и игры накал игры усиливается вдвойне присутствием
пустыни внутри города Свежесть кондиционированного воздуха в залах  рядом  с
палящей жарой на улицах Вызов, который все виды искусственного света бросают
мощи солнечного света Ночь игры, залитая светом со всех сторон -  искрящаяся
темнота  залов  посреди  пустыни  Сама  игра  -  пустынное,  нечеловеческое,
внекультурное, таинственное действо, вызов естественной экономии  ценностей,
безумие в рамках обмена Но также и она имеет свой предел и резко обрывается,
ее границы определены, ее страсть не знает смятения Ни пустыня, ни  игра  не
являются   свободными   пространствами   это   пространства    ограниченные,
концентрические, с силой закручивающиеся внутрь, к  центральной  точке  душа
игры или сердце пустыни - предпочтительное  незабываемое  пространство,  где
вещи лишаются своей тени, где деньги теряют свою ценность,  где  чрезвычайно
редки следы, как и то, что побуждает людей отправиться  на  поиски  быстрого
богатства