он  открыл  таинственное  новое  вещество,  которое,  если его
добавить в крем для кожи, предохраняет ее от загара. Он  предложил вещество,
за  огромные  деньги,  председателю  одной известной  парфюмерной  компании.
Последний, с шотландским упрямством, не желая покупать "кота в мешке", сумел
получить образец и отправил для анализа доктору Буду, который уже давно стал
профессором экспериментальной физики и руководил исследовательской работой в
тех же самых священных залах, где его  когда-то отчитывал Ремсен. Вуд весьма
скептически  отнесся  к  известию,  что  нью-йоркский  доктор  открыл  новое
химическое  соединение,  несмотря  на  то, что члены Химического  отделения,
которые вызвались  сделать анализ, не сумели  опознать его и через несколько
дней, оставив надежду, прекратили работу.
     Вуд принялся  за дело, вооружившись спектрографом. Образец был  в  виде
раствора   янтарно-желтого   цвета.   Сфотографировав  спектр  поглощения  в
ультрафиолетовых   лучах,  он  заметил,  к  своему  удивлению,  что  раствор
действительно  поглощает вредную  для кожи  часть солнечного спектра. Спектр
поглощения был похож на спектр раствора  салициловой кислоты. Если  это так,
то  раствор  должен  был  посинеть  под  действием  хлористого   железа.  Он
попробовал  и  увидел,  что   предположение  неверно.  Таинственный  раствор
нисколько  не  изменился.  Однако на  следующее  утро часовое  стеклышко, на
котором  была сделана проба, покрылось  кристаллическим слоем длинных черных
палочек, блестевших ярким металлическим блеском!
     "Где же,  --  сказал  себе  Вуд, --  я их видел  раньше?" И, так как он
обладал  памятью индийского слона, то за этим вопросом тотчас  же последовал
ответ:
     "Где же, как не в баночке, которую я спрятал много лет назад, когда был
еще почти младенцем".
     Кристаллы  оказались  тем же старым хингидроном,  и, что и  требовалось
доказать, "кот в мешке" не был новым химическим соединением, а самым обычным
гидрохиноном, который знает каждый фотограф, -- замаскированным превращением
в присутствии хлористого железа.
     "Итак, вот что это  такое! -- сказал Вуд  косметическому магнату. -- Вы
можете  купить все,  что  вам нужно,  в  любой химической  лавке, и средство
действует именно  так, как говорит ваш доктор. Но, если вы подмешаете его  к
вашим кремам и снадобьям от загара, то да поможет бог девушкам,  которые ими
намажутся!"
     "Почему же?" -- спросил король кольдкремов.
     "Потому, что,  --  сказал Вуд,  --  это  раздражитель кожи, и фотографы
надевают резиновые перчатки, когда возятся с ним".
     Это  кончило вопрос для  крупного фабриканта,  но  позже  "изобретение"
доктора  из Нью-Йорка купил один  "специалист по красоте", и все женщины  на
одном морском  курорте получили сильнейшую экзему,  после  чего  открытие  и
изобретатель канули в неизвестность.
     В январе 1892 года умер отец Вуда. Подумав, Вуд  решил прервать занятия
в университете Джона Гопкинса и жениться в наступающем апреле. В то же время
юн все чаще и чаще отходил  в сторону от химии,  "перебегал"  в  лабораторию
Роуланда  в  здании отделения  физики и "надоел Роуланду почти  до  смерти",
пробуя делать разнообразнейшие "внекурсовые" вещи.  Он  решил провести часть
свадебного  путешествия  в  Аляске и перед отъездом  отправился  к Роуланду,
который там побывал, с вопросами о путешествии по Аляске -- и попутно, чтобы
попрощаться с ним и поблагодарить его. Роуланд был грубоватый и лаконический
человек.
     "Зачем вы хотите, чтобы я рассказывал вам об Аляске?"
     "Я, -- сказал Вуд, переминаясь с ноги на ногу, -- я уезжаю в Калифорнию
на следующей неделе, чтобы там жениться, и я  хочу включить  Аляску  в  наше
свадебное путешествие".
     "Ха", -- сказал Роуланд с усмешкой, -- все остальное вы уже испробовали
и теперь хотите испытать еще это?"
     Так  Роберт  Вуд,  уже  не  младший  теперь,  женился на  Гертруде  Эмс
девятнадцатого апреля 1892 года,. в Сан-Франциско. Ему было двадцать  четыре
года: он был шести футов ростом, с квадратным подбородком, голубыми глазами,
мощный и красивый, как Люцифер.  Она была моложе его, тонкая, красивая, выше
среднего роста, с золотистыми волосами. Это был нерасторжимый брак.
     Оба они, привыкшие к роскоши, начали свое свадебное путешествие  (через
отели  в Монтерее и Санта  Барбара)  с экскурсии  в  Кингс-Ривер  Каньон, за
триста миль от железных дорог, большей частью верхом, без постелей, а только
с палаткой и одеялами,  с бродягой по имени  "Танцующий  Медведь" в качестве
проводника. Про него говорили,  что это --  английский преступник, сбежавший
от  наказания. Он  был здоровый  и  коренастый,  с  широкой  рыже-каштановой
бородой, которая  делала  его похожим на медведя. Руки его висели, почти  до
колен,  как  у медведя.  Вероятно,  в  роли  "горничной"  он  был  настоящим
сокровищем. Они начали путешествие от лесопилок Мура, где получили лошадей и
провиант, и глубоко проникли в  каньон. Они строили  лагери  с  постелью  из
сосновых ветвей и каменным очагом  и питались ветчиной,  лепешками и форелью
из речки.
     Даже для свадебной поездки Вуд не упустил возможности химической шутки.
Одним из веществ, которые студенты Ремсена приготовляли, был флуоресцеин, то
самое  удивительное соединений, крупинка  которого,  величиной  с булавочную
головку, растворенная  в бочке  воды,  заставляет  ее  светиться  под лучами
солнца  изумрудно-зеленым светом. Летчики, сбитые и спустившиеся  на воду  в
теперешней войне, применяют его,  чтобы  создать огромное зеленое  пятно  на
поверхности воды, которое легко заметить со спасательного самолета.
     Йеллоустонский парк, который он посетил в предыдущем году, тоже вошел в
маршрут  путешествия,  и  Вуду пришло  в голову,  что гейзер "Старый Верный"
будет  удивительным  зрелищем,  если  в  нем  растворить   достаточную  дозу
флуоресцеина.   Он   приготовил  пинту   этого  вещества,   в   виде  густой
темно-коричневой жидкости, закупорил его как следует в широкогорлую  бутылку
--  этого  количества  вполне  хватило бы,  чтобы сделать  небольшое  озерко
светящимся, -- и спрятал в свой чемодан.
     По  дороге на  восток, после приключений в  Калифорнии  и  Аляске,  они
сделали  большой  тур  по Йеллоу-стону,  и Вуд  приготовил для гейзера  свою
бутылку флуоресцеина. Об этом эпизоде он рассказывает так:
     "Мы  нашли, что "Старый  Верный"  слишком хорошо  охраняется сторожами,
чтобы там можно  было что-нибудь устроить, но я вспомнил, что есть место еще
лучше   --  знаменитый  Изумрудный   источник.  Большая  партия  туристов  с
проводником  собиралась отправиться туда пешком, но я уже знал  дорогу, и мы
вдвоем вышли  раньше  них,  и вокруг знаменитого  источника никого  не было.
Сильный  поток  воды  выходил из туннеля, и  как  только  мы услыхали голоса
туристов, я откупорил бутылку с флуоресцеином и бросил ее в середину озерца.
Она опускалась глубже  и глубже, пока не исчезла из виду, оставляя  за собой
зеленый  хвост.  Несколько минут ничего  не  случилось,  а потом  из глубины
выплыло  огромное облако, похожее на грозовую  тучу,  удивительного зеленого
цвета;  оно  росло и  принимало  все  более  сложные  формы,  приближаясь  к
поверхности, а когда подошли туристы, все озерко светилось в  лучах  солнца,
как настоящий изумруд. Мы слышали, как гид монотонно бормотал свое описание:
"Перед вами, леди и джентльмены, Изумрудный источник,  называемые так  из-за
зеленоватого цвета... боже мой! Я никогда  не  видал  такой штуки,  а я живу
здесь уже десять лет!" Туристы были восхищены, и мы тоже".
     Так  как  женитьба увеличила  его расходы и ответственность  и  так как
несмотря  на свои причуды он был практичным уроженцем  Новой Англии, молодой
человек стал искать не  слишком  дорогого способа  продолжать  свои занятия.
Только что созданный тогда чикагский университет показался ему "подходящим".
Его рекламировали, как самое богатое научное заведение всех  времен.  Ходили
разговоры,  что его печатный проспект весил четырнадцать фунтов и что в  нем
содержалась программа трех курсов химии, посвященных соединениям, которых до
сих  пор не было на свете. Вуд попросил места и получил его осенью 1892 года
после того, что я бы назвал его медовым месяцем (он ненавидит это слово; его
дневник, который охватывает этот счастливый период, озаглавлен "Путешествие,
следовавшее за свадьбой". Он просил места ассистента по химии и был назначен
"почетным членом" по химическим  наукам. По его выражению, на этой должности
он "мыл посуду у Стокса", а "почет" (honor) значил отсутствие гонорара. Все,
что он давал ему, -- был свободный доступ в лабораторию.
     Приведу  короткий отрывок из его записей за следующие два  года, хотя в
них  и мало говорится о  лаборатории и  университете. Я привожу эти  строки,
потому что  они бросают  свет на его  характер. Я  никогда не  знал  точного
значения  слова "шутка", но  знаю, что  некоторые так  называемые  "шутники"
заслуживают  того, чтобы  им отрубили голову. В  свою очередь Роберт Вильямс
Вуд, с раннего детства  и  до  сегодняшних  дней  почтенной старости, иногда
проделывает  очень  странные  и  удивительные  вещи.  Но в  нем  смешивается
насмешка и  доброта,  так что им не  только восхищаются, но и  любят его  же
собственные  "жертвы". Мне говорили  (не  сам он,  конечно),  что их  старая
ирландка-прислуга Сара, например, смотрит на  него,  как на доброго,  хотя и
странного  иногда  полубога.  Вот  несколько  страниц  из  его  собственного
дневника об этой Саре.
     "Мы сняли  "квартиру", как  это называлось в  те дни, в большом доме на
Южной  стороне. Отделение  химии  было  временно  размещено в  новом,  очень
непрезентабельном  жилом доме, из задних окон которого открывался прекрасный
вид на  здание  Всемирной  Колумбийской Выставки.  Мы  были  как  раз против
огромного колеса Ферриса и наблюдали его постройку с самого начала.
     Гертруде   посчастливилось  в   выборе   прислуги,   высокой   здоровой
девицы-ирландки, около сорока  лет,  которая  была прекрасной  кухаркой,  но
очень эксцентрична. Сара была невинна, как десятилетний  ребенок, и предана,
как  некоторые  негры в старинные времена плантаций. Я купил хитрый  аппарат
для  одурачивания  простаков.  Он  назывался  "Магический  Делатель  Денег".
Длинная лента темной материи была намотана  на два параллельных валика, один
из  которых  можно было  вращать рукояткой,  перематывая ленту  с другого. С
одной стороны вы  заряжали  новенькие пятидолларовые  бумажки  и, если слева
вовремя всовывать  чистые  листки  бумаги и  вращать, деньги выходили  между
валиков  справа. Это был очень совершенный  обман  зрения.  Я показал машину
Саре, которая смотрела на нее широко  открытыми глазами. Потом она пришла ко
мне,  со  старым  долларом,  разорванным  пополам,  в  руках,  и с  надеждой
спросила: "А можно починить его?"
     "Конечно,  --  сказал  я  и  вдруг   вспомнил,   что   машина  заряжена
пятидолларовыми бумажками. --  "Но вам придется немного  подождать,  --  мне
надо ее отрегулировать". Я довольно долго  не мог нигде в доме найти доллар,
но, наконец,  разыскал  довольно новый --  в старых брюках.  Закрутив  его в
машину, я подготовил ее для Сары, и в то  время, как старая бумажка медленно
исчезла в маленьком черном прессе, с другой стороны вышел  новенький доллар.
Она была в  полном  восторге --  выбежала из комнаты  и сразу же вернулась с
измятой, надорванной бумагой. "А с этим вы что-нибудь можете сделать, мистер
Вуд?" -- "Что это такое?" -- спросил я. "Знаете, когда я  кончила работать у
мистрис  Джонс в Канзас-Сити, где  я жила десять лет,  мистер Джонс, который
вел дела с лесом, сказал, чтобы я не клала в банк  семьсот долларов, которые
я накопила,  а отдала в его дело  -- что деньги будут целы и он будет давать
мне  шесть  процентов, а банк платит  только три процента. --  Я  отдала ему
деньги, а он  дал  мне  эту бумагу. "А  вы когда-нибудь  просили его вернуть
деньги?"-- спросил  я. "О, нет,--  сказала  она  и  покраснела.  -- Они  мне
понадобятся, только если я выйду замуж".
     "Машина не годится,  чтобы выправить вашу бумагу",  -- сказал я, -- "но
если вы дадите ее мне, я  посмотрю,  что можно сделать для вас. И все-таки я
боюсь, что  вам никогда  не  удастся  получить  ваши  деньги назад". -- Сара
расплакалась,  и  Гертруда  напрасно  пыталась  ее  успокоить.  Бумага  была
обязательством,  написанным  вполне правильно,  и я свез  ее в город,  в мой
банк. "Почти безнадежно,  -- сказал кассир, -- но  для пробы  пошлем  ее,  и
посмотрим, что получится". Через неделю я был уведомлен, что бумагу оплатили
с  процентами  на сегодняшний  день;  я  отвез Сару в  банк,  представил  ее
главному  кассиру,  и  ее вклад был благополучно положен  на книжку.  Добрый
старый Джонс из Канзас-Сити -- снимаю перед вами шляпу!"
     Таким  же  характерным, как мне кажется, является описанный самим Вудом
вечер, который он  провел  с мультимиллионером  "лесным  королем",  жившим в
одиночестве в глуши Висконсина, страстью которого  была астрономия.  Это  --
красивый и для  меня незабываемый  рассказ. Я хотел бы присутствовать там, в
эту ночь, когда Роб был молод -- около пятидесяти лет тому назад.
     Вот что рассказывает Вуд:
     "Однажды летом, когда занятия окончились, мы решили выбраться из Чикаго
до  жаркой  погоды,  беспокоясь о ребенке. Произведя  временно  Сару  в  чин
няньки, мы  отправились  на  Двойное  озеро,  отдаленный рыболовный уголок в
северном Висконсине. По расписанию, нам надо было пересесть в другой поезд в
7.00  вечера, на перекрестке  железных  дорог.  Станция  состояла из  одного
товарного вагона, и кругом  не было ничего, кроме сосен. Когда наш маленький
поезд скрылся в  темнеющем лесу, мы стали ждать другого, который  должен был
везти нас  дальше, но  ничего  не было  видно. Старик,  который был билетным
агентом, телеграфистом, заведовал багажом единственный  житель  этого места,
как мы узнали, -- сказал, что наш поезд не придет до утра, но что на дороге,
в некотором отдалении, есть гостиница.
     Гертруда  сказала мне: "Пойди и посмотри --  может быть, там еще  хуже,
чем на станции".
     Когда  я уходил,  ребенок  плакал, и  перспективы были не из блестящих,
потому что  мы находились в диком, малонаселенном лесном районе. На холме, в
нескольких стах ярдов, среди деревьев виднелся "отель", большое покосившееся
ободранное  здание, ставни  у окон которого болтались на  одной петле. Много
оконных рам было  сломано, и все окна  в верхних двух этажах -- темные. Но в
нижнем этаже  было очень  оживленно.  Была  суббота, и  лесорубы  только что
получили недельное жалованье.  Ярко горели огни, дребезжал разбитый рояль, и
раздавался  громкий стук  подкованных тяжелых сапог  плясавших лесовиков.  У
стойки бара люди стояли в три  ряда, а другие -- менее веселого вида -- были
поглощены  покером.  Это  был  сомнительный  ночлег  для  молодой  матери  с
ребенком. Я вышел  из  отеля  и пошел дальше по дороге,  где  увидел высокий
забор, который, очевидно, окружал чье-то имение. У  ворот было  что-то вроде
сторожки или  конторы, и  толпа из пятнадцати или двадцати мрачных личностей
дожидалась получки, которую им  выдавали через окошечко. После того, как они
кончили  свои  дела, я  подошел  и  объяснил свою  просьбу. Молодой служащий
попросил меня зайти и подождать, сказав,  что  он узнает, что можно для меня
сделать. Через  несколько минут  он  вернулся  и сказал, чтобы я привел свою
семью, что мистер  С.  о  нас позаботится.  Я поспешил  к  маленькой группе,
грустно  сидевшей на куче  чемоданов, с  вестью, что  нас пригласил в  гости
крупный промышленник.
     Скоро нас пригласили в дом, где слуга объявил нам, что обед будет подан
через четверть часа и до этого мы могли бы  посмотреть нашу комнату.  Сару и
ребенка поместили в другой части дома.
     Внизу,  в  столовой,  мы  нашли  прекрасный   обед  из  жареного  мяса,
картофеля, оладьев,  фруктов  и кофе, но ни малейших следов  нашего хозяина.
Позже, когда  Гертруда  и  бэби благополучно ушли  наверх,  появился  он,  с
коробкой  сигар, и предложил  выйти в сад, где было прохладнее. Нам принесли
напитки, и выяснилось,  что  он  --  страстный астроном-любитель. Была ясная
ночь,  и  ярко  сверкали звезды.  Он  задавал мне  вопрос за  вопросом, и  я
рассказал ему все, что знал,  -- как измеряют скорость звезд  в пространстве
по смещению линий  спектра, о теориях  туманностей, почему некоторые  кометы
возвращаются. а другие нет и т.п.
     Каждый раз, когда я напоминал, что  уже поздно, он наливал новые бокалы
и  начинал  угощать  меня сигарами.  Было три  часа,  когда  мы кончили  наш
разговор. На следующее  утро за  завтраком он не появлялся.  После маленькой
задержки  из-за  каких-то  проделок  бэби  нас  отвезли  на  станцию,  и  мы
обнаружили,  что  поезд  задерживают специально  для нас по указанию  нашего
хозяина.
     Позднее мы узнали, что он -- "лесной король"  Висконсина. Это была  моя
первая встреча  с руководителем американской  индустрии, или,  как их теперь
называют,  "китом". Он действительно интересовался астрономией, и сказал мне
такую любезность,  что она очень меня  смутила. Когда  я благодарил  его  за
гостеприимство,  он  процитировал  строку о  том,  что "не  зная  того  сам,
развлекал ангела".
     Официальная  работа  Вуда   в  Чикагском  университете  ограничивалась,
главным образом, мытьем посуды  после  лекций профессора Генри Н.  Стокса, и
Вуд скоро отказался от этого занятия и переменил  работу. Вот как  описывает
он сам то, что произошло.
     "Профессор Е. А. Шнейдер, немец,  пригласил меня на  "исследовательскую
работу",  описав  ее,  как  очень интересные опыты с титаном.  Первым этапом
"исследования"  было  приготовление  большого  количества  титано-фтористого
калия, которого не было в продаже. Для этого мне был нужен платиновый тигель
и немного минерала рутила,  который Шнейдер обещал заказать. Тигель оказался
величиной  с  наперсток  и  стоил  триста  долларов,  которые  мне  пришлось
выкладывать  из  собственного кармана,  и мне было  прислано  около двадцати
фунтов рутила, который надо было толочь в ступке  и просеивать  через мелкое
сито,  пока вся масса не обратилась в тонкий, как перец, порошок. Это отняло
около двух недель времени, и черный порошок попадал мне в волосы, в нос и во
все  складки.  Затем  последовало  несколько  недель  работы:  я  должен был
сплавлять смесь углекислого калия и порошка рутила в платиновом  тигельке  и
обрабатывать  сплав  плавиковой кислотой с кристаллизацией  осадка.  Я начал
злиться от  монотонности этого  бесконечного повторения  одного  и  того  же
процесса,  но Шнейдер  держал  меня  на этом деле, пока  весь  рутил  не был
превращен в двойную соль. Я сказал: "Хорошо, что же мы будем делать дальше?"
-- и он мне  ответил, что пока что над этой проблемой работать нечего, и  он
придумает для меня еще что-нибудь. Я почувствовал, что дело плохо и попросил
работы у доктора Ленгфельда. Он ехидно заметил  мне, что надеется на больший
прогресс с  моей стороны,  если я возьмусь  за  какую-нибудь  действительную
проблему, вместо заготовки дефицитного препарата.
     Так я оставил Шнейдера, завладевшего  огромными  бутылями препарата, на
который я  истратил столько времени и денег. Позже мне сказали, что вещество
нужно было ему для его собственной работы, и  он даже  предлагал мне продать
ему  платиновый  тигелек за полцены,  но  из этого ничего не вышло.  Я начал
работать под  руководством Феликса Ленгфельда  и  понемногу забыл неприятный
случай. Шнейдер покинул университет через  год или два. Через несколько лет,
просматривая тома немецкого журнала  Zeitschrift fur  Anorganische Chemie, я
обнаружил  статью Шнейдера  о химии титана,  в которой  он подтверждал,  что
употреблял,  как  основной  исходный материал,  титано-фтористый  калий, без
малейших указаний,  откуда и  как он  п