имическое  изменение  в   результате  времени  и  погребения,  но  и  сумел
повторить, с помощью самых простых технических средств, которые вполне могли
быть  известны мастерам  три  тысячи лет  назад, все прекрасные тона окраски
золота,  меняющиеся  от розового  цвета  зари  к  красному,  пурпурному и до
фиолетового.  Вот   вся  история  этого,  шаг  за  шагом   рассказанная  его
собственными словами:
     "Первая моя задача была установить, являются ли цвета простым  эффектом
интерференции в тонких пленках (например, цвета мыльных пузырей), или же это
--  результат   "резонансного"  действия   мельчайших  частиц,   покрывающих
поверхность золота. Это  была  обычная задача  физической  оптики.  Так  как
интерференция  требует  встречи  двух  потоков  света,  отраженных  от  двух
поверхностей  тонкой  пленки,  первым  шагом  исследования  было  уничтожить
отражение наружной поверхностью,  покрыв ее  прозрачным  лаком. Этот опыт  я
проделал  в  Каире,  с  помощью  лака для  ногтей моей  жены,  единственного
подходящего  материала под рукой.  Цвета не пропали, как это  случилось  бы,
если окраска была бы интерференционной, и, после того,  как целлулоид высох,
я  обнаружил,  что его можно  снять вместе  с пленкой,  под  которой  золото
оставалось  ярко  желтым.  Однако  сама  пленка  была  бесцветная   --  и  в
проходящем, и в отраженном  свете. Это  было все,  что я смог  установить на
месте, но,  по  возвращении  в Балтимору, я осадил на  пленку  металлическое
золото  катодным  распылением и  обнаружил,  что пурпурная окраска появилась
опять.  Эти два эксперимента, казалось, говорили за то,  что мы имели дело с
чем-то более сложным, чем простая интерференция в тонких пленках.
     Следующий шаг был установить природу пленки. Это было сделано следующим
образом:  кусочек целлулоида с  пленкой поместили между двумя электродами из
чистого золота и сфотографировали спектр  очень короткого искрового разряда.
В спектре  были  обнаружены  линии  железа.  Затем  пурпурная  блестка  была
подвешена на очень тонкой стеклянной нити между полюсами электромагнита,  и,
когда  включили  ток,  ее  притянуло  к  одному  из полюсов.  Одну из желтых
пластинок от  туфли выбрасывало  из поля,  это  показывало,  что  в ней  нет
железа, в  то время  как маленькую розетку притягивало. Эти два образца были
возвращены в музей, так как они понадобились для реконструкции туфли. Однако
они сослужили свою службу, показав, что пурпурные розетки содержат железо, а
в желтых  пластинках железа нет. Теперь было необходимо выяснить, как пленка
--  вероятно, окислов железа --  могла  образоваться, и была ли  она создана
намеренно или являлась результатом действия времени.
     Я приготовил  сплав  чистого золота с одним процентом железа,  расковал
кусочек в форме диска и  нагрел его над  маленьким пламенем. При температуре
немного  ниже   темно-красного  каления  образовалась  прекрасная  пурпурная
пленка, в точности похожая по цвету на египетские блестки. Так как  я не мог
определить, как подействовали бы три тысячи лет нахождения на воздухе на мою
пластинку,  мне  надо было искать  других  доказательств того,  что цвет был
обусловлен  термической  обработкой.  Я  удалил  пурпурную пленку  с  одного
участка  маленькой  блестки  смесью азотной и  соляной  кислот  и исследовал
золото  под микроскопом. Поверхность  была протравлена кислотой и показывала
явную кристаллическую структуру. Подобная обработка  одного из  моих  дисков
показала  такую же структуру, которой не  было у тех  образцов,  которые  не
подвергались  нагреву  после ковки. Чистое  золото, прокатанное  в  стальных
вальцах, показывает  очень мелкую  структуру  при  травлении,  но  если  его
нагреть, дает кристаллы как раз того размера и характера,  как на египетских
блестках.  Это было первым  доказательством того, что украшения были нагреты
после изготовления.
     Второе   доказательство  пришло   в   результате   исследования  другой
характеристики   поверхности  блесток  --  неизменного  присутствия   мелких
шаровидных крупинок золота,  рельефно выделявшихся с обеих сторон украшения.
Совершенно  очевидно,  что они  могли  образоваться  только после  того, как
орнаменты  были откованы. Одна или две  крупинки имели форму "бутончиков" --
шарика  на  короткой  ножке.  Это  заставляло  предположить,  что  они  были
"извергнуты"  металлом,  вроде того,  как  при нагревании серебра  на  углях
паяльной  трубкой,  оно  начинает  "плевать". Это  происходит  в  результате
освобождения  растворенных  газов  в  момент  застывания  шарика.  Я  не мог
обнаружить  подобное  поведение у золота и  некоторое время не был  способен
воспроизвести "крупинки" на моих дисках.
     Проблема  разрешалась  довольно  фантастическим   способом.   Я  снимал
искровые  спектры вещества  блесток,  и не  нашел  в них практически никаких
линии, кроме золота и железа, причем последнее было видно вполне ясно. Более
внимательный  осмотр  обнаружил  очень  слабые  линии,  которые нельзя  было
приписать  ни одному из металлов, и две из них я  приписал мышьяку. Затем  я
нагрел  маленький  кусочек  одного  из украшений  в трубочке  из  кварца  до
температуры  гораздо выше точки  плавления золота в  очень  медленном потоке
водорода и обнаружил на стенке в менее нагретом участке  осадок из желтого и
черного  кольца  --  последнее в  стороне  от  золота.  Я  стал  подозревать
присутствие серы и  мышьяка,  а  природный сернистый мышьяк  (желтая  краска
"аурпигмент")  действительно  ввозился  в  Египет  во времена  восемнадцатой
династии и употреблялся  для украшения гробниц. Можно было предположить, что
ювелир царя  пытался  сплавить  золото с желтой краской,  чтобы улучшить его
цвет,  или  получить  больше  золота. Я  написал  Льюкасу  просьбу  прислать
несколько крупинок  этого  вещества, и он  прислал мне  несколько  маленьких
комочков, найденных в  мешке в гробнице Тутанхамона. Я  расплавил  маленький
кусочек вещества, обернув его перед этим в тонкую золотую пластинку, и когда
жидкий шарик охладился, он  "выплюнул"  маленькую крупинку,  точь-в-точь как
серебро.  Но  тонкая пластинка, откованная  из шарика и  затем  нагретая, не
обнаруживала  больше никакой склонности "плеваться". Теперь стало  очевидно,
что золото  и  аурпигмент  должны  быть  сплавлены  вместе  и  охлаждены под
давлением, чтобы  получить  материал, который  бы "плевался" после  холодной
обработки. Поэтому  я  нагрел оба вещества  в  маленькой запаянной кварцевой
трубочке, сделав  круглый золотой шарик. Некоторое количество серы и мышьяка
освободилось в виде  пара под давлением  и светилось  ярко-красным светом  в
темной  трубочке  (так  как   кварц  не  излучает  света  до  очень  высоких
температур).  После охлаждения, трубка была  открыта, и из  шарика прокатана
пластинка. Когда я нагрел ее до темно-красного каления, на ней высыпал целый
рой замечательных "бутончиков".
     После этого  можно,  было  предположить, что необходимое  давление  для
того,  чтобы  в  золоте  осталось  достаточно  серы  и  мышьяка, могло  быть
результатом плавления большой массы его в тигле, ибо из барельефов в Саккара
мы  знаем, что  у  египтян  были  плавильные  печи, продуваемые воздухом  из
человеческих   легких.  Но  здесь  возникала  другая,  и  более   вероятная,
альтернатива,  именно,  что  блестки  были  изготовлены из  местных  золотых
самородков, которые содержат примесь железа.  Эти  самородки,  образовавшись
глубоко в земле под большим давлением, могли легко содержать соединения серы
и  мышьяка, или  подобных им газообразующих веществ в достаточном количестве
чтобы   образовать   "бутончики"   на  украшениях.   Поэтому  из   маленьких
естественных  самородков из разных  местностей были выбиты пластинки,  и при
нагревании  большинство  из  них извергало маленькие крупинки. Но ни один из
них  не дал пурпурной  пленки,  и тогда я написал Льюкасу  просьбу  прислать
образцы  местного  египетского  золота.  Единственный  образец,  который  он
прислал, давал "бутончики", но без пурпурной пленки. Однако, это золото было
заключено в кварц, и  непригодно поэтому  для непосредственного изготовления
украшений. Очень возможно,  что из  Абиссинии ввозилось россыпное золото, --
там до  сих пор промывают его. Было бы крайне интересно узнать, появится  ли
пурпурная  окраска на  пластинках,  выкованных из  самородков из  этого  или
других  золотых приисков  древнего Египта. В целом, я  склонен  к той  точке
зрения, что блестки были сделаны из самородков местного золота,  содержавших
следы железа, и одну из них  случайно уронили в огонь, или положили туда для
отжига -- и открыли пурпурную окраску.
     В  1932  году  происходили  полные  исследования  всех  золотых залежей
Абиссинии, и я написал Е. А. Кольсону, президенту банка в Аддис-Абебе, прося
прислать по маленькому самородку из разных местностей. Он присылал их мне от
времени  до времени, и все давали "бутончики",  но  без окраски.  Я объяснил
ему,  что находка образцов, содержащих железо,  может привести к обнаружению
богатых  залежей,  разрабатывавшихся в древности. Но Муссолини испортил  все
дело как раз, когда оно стало налаживаться [Имеется в  виду захват Абиссинии
фашистской Италией в 1935 г. Ред.], а Кольсон вскоре после этого умер".
     Несколько украшений, сделанных Вудом, находятся теперь в Каирском Музее
вместе с настоящими египетскими.  Его разрешение египетской тайны напечатано
в   британском  Journal  of  Egyptian  Archaeology   и  в  архивах  Общества
исследования Египта.



        ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

     Вуд-- разоблачитель ученых дураков и мошенников. Его война с медиумами
     У доктора  Вуда длинная карьера, начавшаяся еще до "N-лучей" Блондло  и
визита   Евзапии   Палладино   в  Америку,  по  разоблачению  мошенников   и
добросовестно  заблуждающихся  ученых,  исходят ли их  теории  из  "научных"
лабораторий, или из спиритических кабинетов.
     При  исследовании  подозрительных  явлений   он  отнюдь  не   соблюдает
академического спокойствия и приличий. В случае  с знаменитыми "N-лучами" он
совершил поездку в университет в  Нанси  и  привел  к драматической развязке
самое  необычайное научное самозаблуждение  нашего  времени. Когда  Гринделл
Мэтьюз  приехал  из  Англии  со своими  "лучами  смерти"  и пытался  убедить
правительство  США купить  их  для  флота,  Ассошиэйтед Пресс  просило  Вуда
"посмотреть их".  Вуд  "посмотрел"  и  написал  громовую статью,  в  которой
сравнивал Мэтьюза ("заблуждается ли он  добросовестно или нет") с "жуликами,
которые стараются продать Бруклинский мост невинным прохожим".
     В  исследовании спиритических  сеансов Палладино,  он,  являясь  членом
комиссии,  созданной  журналом Scientific  American,  применил рентгеновские
лучи, а также хитроумную "венецианскую  ставню", чтобы осветить пол кабинета
медиума  без   ее  ведома.  В   последнем  случае,   с  Марджери,  медиумом,
исследованным в Гарварде, он схватил "эктоплазму" и завладел ею.
     По  мнению  Вуда,  эти  люди,  ведущие науку  по  ложным  путям,  резко
разделяются  на   две  категории:  честных  заблуждающихся  и   обыкновенных
мошенников.  Первые совершенно честно  воображают,  что имеют ценную идею, с
которой могут  принести другим пользу,  а себе --  деньги,  если  им  окажут
помощь в работе.  Мошенники  же обычно "изобретают" небольшой, но хитроумный
аппарат, который действует с  помощью какого-либо трюка, в надежде одурачить
капиталиста или государство,  которое  дает им деньги авансом на "проведение
опытов  в  полном  масштабе".  Обе  категории  стары,   как   мир,  и  будут
существовать  вечно.   Прошлым  летом   Вуда  просили   разобрать  следующее
"изобретение": человек  утверждал, что может управлять трактором и приводить
его  в  движение  с помощью "беспроволочной  передачи энергии". У  него  же,
конечно, были и "лучи  смерти". Они всегда изобретают "лучи смерти". Он имел
покровителя, надоедавшего  Вуду,  который уверял, что видел, как лучами была
убита утка на высоте восьмисот футов.
     "Разбирать такие  вещи,  --  говорит Вуд, -- часто довольно весело,  но
вообще  это  -- трата  времени. Большие, более  серьезные случаи  --  совсем
другое дело".
     Вот  рассказ  самого  Вуда  о  том,  что  было,  по  всей  вероятности,
величайшим научным заблуждением нашей эпохи.
     "Поздней  осенью  1903  года  профессор Р.  Блондло,  глава Физического
отделения  в  университете   в  Нанси,  член  Французской  Академии,  широко
известный  исследователь,  провозгласил  открытие  новых  лучей, которые  он
назвал  N-лучами,   со  свойствами,  далеко  превосходящими  лучи  Рентгена.
Прочитав  о  его  экспериментах с этими лучами в  Comptes  Rendus  Академии,
основном научном  журнале Франции, я  попытался повторить его наблюдения, но
мне ничего не удалось, хотя я  потратил на это целое утро. Согласно Блондло,
лучи  излучались  спонтанно  многими  металлами.  Как  детектор  можно  было
употреблять очень  слабо освещенный  лист бумаги, ибо  --  чудо из чудес  --
когда N-лучи попадали в глаз,  они усиливали его способность видеть предметы
в почти темной комнате.
     Огонь  открытия,  зажженный  Блондло,  теперь  ярко разгорелся,  и  его
раздувало  десятка  два других исследователей. О них было помещено в Comptes
Rendus двенадцать статей  до конца года.  А.  Шарпантье,  зна-менитый своими
фантастическими  опытами  с  гипнозом,  утверждал,  что  N-лучи  исходят  из
мускулов, нервов и мозга, и его  авторитетные заявления были опубликованы  в
Comptes Rendus  с  полным подтверждением д'Арсонваля  --  первого авторитета
Франции по электричеству и магнетизму.
     Затем Блондло объявил, что он сконструировал спектроскоп с алюминиевыми
линзами и призмой из того же металла и получил  спектр из линий, разделенных
темными интервалами, показывающих, что имеются N-лучи разной  преломляемости
и  длины  волны.  Он  измерил  их  длины  волн. Пламя  исследования  N-лучей
разгорелось  в  целый  пожар.  Жан  Беккерель,  сын Анри Беккереля,  который
открытием излучения урана положил основу для открытия радия Кюри, утверждал,
что  N-лучи  можно  передавать  по проводу, так  же, как свет  передается по
изогнутой  стеклянной  палочке благодаря  внутреннему отражению.  Один конец
проволоки   около  слабо  светящегося  "детектора"  вызывал   колебание  его
интенсивности, в то время как другой конец проволоки водили по черепу живого
человека.  Если человека  усыпляли  эфиром,  N-лучи  от  его  мозга  сначала
усиливались,  а  потом  слабели, по мере  того, как  он  крепче засыпал.  Он
утверждал,  что  металлы  можно  "анестезировать"  эфиром,  хлороформом  или
спиртом, после чего они переставали испускать и  передавать N-лучи. Биологи,
физиологи,  психологи, химики, ботаники  и  геологи  присоединились  к  этой
веселой компании. Нервные центры позвоночника изучались в связи с болезнями.
или  повреждениями,  по  их  излучению  N-лучей.  "Обнаружилось",  что  лучи
испускались растущими растениями, овощами и даже трупом человека.  Шарпантье
нашел, что слух и обоняние также обострялись под их влиянием, как и  зрение.
Колеблющийся  камертон  испускал  сильные  N-лучи.  В  начале  лета  Блондло
опубликовал  двадцать статей, Шарпантье -- тоже двадцать, и Ж. Беккерель  --
десять, все с описанием новых свойств и источников N-лучей. Около ста статей
о N-лучах были опубликованы в Comptes Rendus  в  первой половине  1904 года.
N-лучи   поляризовали,   намагничивали,   гипнотизировали  и  мучили   всеми
способами, какие можно  было выдумать по аналогии со  светом, но все явления
были способны  наблюдать  только французы.  Ученые  во  всех  других странах
держали   себя   открыто   скептически   и   смеялись   над  фантастическими
измышлениями.  Но   Французская  Академия  увенчала  работу  Блондло   своим
признанием, присудив ему премию Лаланда в 20 000 франков и золотую медаль --
"За открытие N-лучей".
     В то лето мы жили  в  Бег-Мей,  в Бретани, и я потерял связь с научными
фокусами в Нанси, но в сентябре я  поехал в Кембридж на  собрание Британской
Ассоциации Наук.  После  сессии  некоторые  из нас  собрались для обсуждения
вопроса:  что  же делать с  N-лучами. Из нашей группы  особенно  яростно был
настроен  профессор  Рубенс из  Берлина, с которым я  был тесно  связан, еще
будучи студентом.  Он особенно  возмущался,  так  как  кайзер  приказал  ему
приехать в Потсдам и продемонстрировать лучи. Потратив попусту две недели на
попытки воспроизвести  опыты французов, он  был  очень смущен необходимостью
признаться  кайзеру  в  своих  неудачах.  Он  повернулся  ко  мне и  сказал:
"Профессор  Вуд, а не могли бы  вы  теперь поехать  в Нанси  и проверить  их
эксперименты?" -- "Да, да", --  поддержали  его  все  англичане, --  "это --
идея! Поезжайте!" Я  предложил, чтобы поехал сам Рубенс, как главная жертва,
но он сказал, что Блондло крайне любезно ответил на все его  письма, сообщив
все малейшие детали своей работы, и что будет очень неудобно, если он поедет
разоблачать его.  "Кроме  этого,  -- добавил  он,  --  вы ведь американец, а
американцы умеют делать все..."
     Итак, прежде чем присоединиться к своей семье в Париже, я посетил Нанси
и встретился  с  Блондло,  по  его приглашению,  в  его  лаборатории  ранним
вечером.  Он  не  говорил  по-английски,  и  я  избрал  средством  разговора
немецкий, чтобы он чувствовал себя  свободно и  мог говорить конфиденциально
со  своим   ассистентом,  который,  невидимому,  был   главным   ассистентом
лаборатории.
     Сперва  он  показал  мне  лист картона,  на  котором.  было  нарисовано
светящейся краской несколько кругов. Он пригасил газовое освещение и  просил
меня обратить внимание на  увеличение интенсивности их свечения, после того,
как на  них направили N-лучи. Я  сказал, что ничего  не замечаю. Он ответил,
что  мои глаза  недостаточно  чувствительны,  и это ничего не доказывает.  Я
спросил его,  можно ли  мне  ставить и убирать  на  пути лучей  непрозрачный
свинцовый экран,  в  то  время как  он  наблюдает  флуктуации на экране.  Он
ошибался почти  на  100 процентов, и  говорил,  что  интенсивность меняется,
когда  я ничего не двигал, и это уже доказывало кое-что, но я держал язык за
зубами.
     Затем он показал мне слабо  освещенные часы  на стене и пытался убедить
меня, что он может  различить их  стрелки, если держит  над  глазами большой
плоский напильник. Я  спросил его,  можно  ли мне подержать напильник у него
над  глазами, так как я заметил на его  столе  плоскую деревянную линейку, и
вспомнил, что дерево было как раз одним из немногих веществ, которые никогда
не излучали  N-лучи. Он согласился. Я нащупал в темноте  линейку и держал ее
перед  его лицом. О, да -- он прекрасно видел стрелки. Это тоже кое-что  мне
доказало.
     Но решительная и главная проверка была еще впереди. В сопровождении его
ассистента, который  уже  бросал на  меня  довольно  враждебные  взгляды, мы
прошли  в  комнату, где стоял спектроскоп с  алюминиевой призмой и  линзами.
Вместо  окуляра, этот прибор имел вертикальную нить,  окрашенную  светящейся
краской,   которую   можно   было  передвигать  вдоль   той   области,   где
предполагалось наличие спектра  N-лучей, поворачивая  круг с градуировкой по
краю. Этот круг вращал горизонтальный винт с подвижной  гайкой, на которой и
была установлена нить.
     Блондло   сел   перед   прибором  и   стал   медленно   вращать   круг.
Предполагалось,  что  нить,  пересекая   невидимые  линии  спектра  N-лучей,
начинает ярче светиться. Он называл мне  деления шкалы для ряда линий, читая
их  при свете слабого фотографического  красного фонаря.  Этот  опыт убеждал
некоторых скеп-тических посетителей, так как он повторял свои измерения в их
присутствии и всегда получал те же числа. Он утверждал, что смещение нити на
0,1