Хислоп из Колумбии и сэр Оливер Лодж. В этом случае
совершенно  случайно  он  получил  нужные  "таинственные" знания.  Во  время
переезда в  Англию он  познакомился  с молодой вдовой, муж которой  погиб на
"Титанике".  Она  попросила  его  совета,  перед   тем  она   встретилась  с
профессором   Хислопом,  который  водил  ее  к  медиуму.  Она  имела  изящно
переплетенную книжечку  -- запись  всех сеансов, отпечатанную на  машинке, и
никто, кроме ее  самой, медиума и Хислопа, не  заглядывал в  нее. Теперь она
дала  Вуду  прочесть ее. Большинство "сообщений" были вполне обычными, вроде
"Жду  тебя"  или "Я счастлив в этой новой жизни" и так далее. Но одна  фраза
имела элемент новизны -- на странице, описывавшей мысли погибшего мужа перед
тем, как утонул пароход.
     "Я стою на мостике рядом с капитаном... мы тонем... вода поднимается...
она дошла  до  колен...  до  пояса...  до плеча...  это  мой  конец.  Машины
поднимаются вверх!"
     Что могла значить последняя  фраза? Вуд не догадывался. Вдова тоже была
ею озадачена. Может быть,  струи пара, после того, как вода дошла до котлов?
Не похоже.  Фраза эта своей странностью застряла в памяти Вуда. Леди поехала
в Лондон, где опять собиралась встретиться с профессором Хислопом. Он должен
был отвести ее  к знаменитому  английскому  медиуму. Вуд,  приехав в Англию,
остановился погостить несколько дней у сэра Оливера и леди Лодж.
     "После обеда,  на второй день (рассказал мне  Вуд), сэр Оливер  сказал:
"Кстати, завтра у нас будет другой гость -- ваш земляк". -- "Кто же это?" --
"Профессор Хислоп из Колумбии", -- ответил сэр Оливер.
     Хислоп  действительно  приехал,  и после обеда  я перевел  разговор  на
психические  явления. Я  выдумал  воображаемый  случай,  когда  жена  одного
человека утонула в каюте в  результате столкновения яхт.  Ее муж  получил от
нее загробные  "сообщения",  описывавшие ее  последние мысли, когда вода уже
лилась   сквозь  люк  в  палубе.  Хислоп   удивленно   сказал:  "Это  весьма
замечательно. У меня тоже есть подобный случаи". -- "Расскажите его нам!" --
-  "К  сожалению, я обещал  держать  все  в  тайне"...  --  "О,  ведь  можно
рассказать,  не называя имен, -- пожалуйста расскажите!" -- просил его я. --
"Действительно, этим вы не нарушите обещания", -- добавил сэр Оливер.
     Наконец,  он согласился и начал плести  длинную  историю. Я сделал вид,
что почти засыпаю. Он дошел  до места: "А потом -- очень  замечательно -- он
передал нам свои последние мысли -- "Я стою на мостике, вода поднимается она
дошла до горла, -- что  же там было дальше... О,  да, -- котлы  поднимаются!
Что бы это могло значить? Я спрашивал корабельных инженеров и капитанов -- и
они не могут догадаться." Я сидел с опущенной головой,  прикрыв глаза рукой.
"Нет, -- сказал я. -- Не котлы поднимаются, а машины поднимаются вверх".
     Хислоп подскочил, как петрушка.  "Почему  вы  это  сказали?" -- "Что  я
сказал?" -- сказал я, будто бы проснувшись. Он повторил мне. "Разве я сказал
это"? -- спросил я. "Конечно,  вы сказали -- правда, сэр Оливер?" -- "Да, он
определенно сказал!" -- "Хорошо, если я действительно сказал это -- наверное
потому, что эта мысль пришла мне в голову".
     "Это -- самая необычайная вещь, которую я когда-либо слышал!" -- сказал
Хислоп. -- "Бессознательная телепатия! Такой была  в точности та фраза, но я
ее забыл!"
     Я никогда  впоследствии не сознался  ни одному из них. Через  несколько
лет я опять встретил очаровательную вдову. Она  уже перестала интересоваться
медиумами, и я ей все рассказал".
     Вероятно, самое  занятное  замечание  о сэре Оливере  сделала горничная
Вудов, когда сэр Оливер  и леди Лодж гостили у Вудов в Балтиморе. Сэр Оливер
должен  был прочесть серию лекций в  "Lyric" --  оперном  зале Балтиморы.  В
первый вечер зал был набит публикой. Все ждали, что он начнет рассказывать о
духах, привидениях и "дорогих умерших". Он вместо этого прочел сухую и чисто
научную лекцию. В следующий' вечер его аудиторию составляла только небольшая
группа ученых.  Однако в домашней обстановке  он,  вероятно,  очень серьезно
говорил о  загробной  жизни, так как, когда он  уехал, негритянка-горничная,
знакомая с дьявольской насмешливостью Вуда, сказала:
     "Мистрис Гертруда, как было хорошо, когда у нас жил добрый евангелист!"
     Я  спросил Вуда, как  он объясняет  то, что такие одаренные ученые, как
Фламмарион, Крукс, Хислоп,  Лодж и другие  верили и оказывались одураченными
мошенниками-спиритами  и  медиумами. Он  ответил  мне,  и  мне кажется,  что
объяснение его правильно:
     "Настоящий ученый, --  сказал  он,  --  привык  исследовать  неизменные
законы  природы,  хотя  бы они были  сложными  и трудно уловимыми.  Он может
выполнять  точные, количественные  исследования. Когда же  надо  перехитрить
уловки человеческого ума,  где  нет неколебимых  законов  и все  может  быть
подогнано  к обстоятельствам, ученый, неискушенный в искусстве  выслеживания
обмана, несмотря  на свой ум  и скептицизм, легко становится  жертвой. Здесь
очень хорошо оправдывается старая пословица "Чтобы поймать вора, надо самому
быть вором".
     Я   подозреваю,   что  большинство   ученых  джентельме-нов,  и   среди
"комитетов",  и просто любопытных, присутствовавших при проделках  медиумов,
были  слишком мягкими  и вежливыми,  чтобы  применить в  полном  ее значении
поговорку, процитированную Вудом. Это отчасти понятно, особенно в виду того,
что так много медиумов принадлежит к так называемому "прекрасному полу".
     В  частности, я сомневаюсь, осмелился бы кто-нибудь из  них, кроме него
самого, сделать то,  что  он сделал  при "расследовании" в  Гарварде  случая
Марджери...
     Гарвардский  комитет после подробного расследования  объявил знаменитую
женщину-медиума  из  Бостона  обманщицей,  но  доктор  Вильям  Мак-Дугал  из
Оксфорда и Дьюка  защищал ее, и  Общество психических исследований требовало
повторного расследования. Они просили профессора Найта Дэнлапа, Мак-Комаса и
Вуда  составить новый "комитет трех" и поехать  в Бостон.  Вот сардонический
рассказ самого  Вуда о его  "вмешательстве", в  результате которого Марджери
впала в истерику. Рассказ начинается достаточно науч-но, но вскоре переходит
в анекдот.
     "На один из сеансов (говорит Вуд) я принес ультрафиолетовую лампу типа,
который  я разработал во  время  войны для тайной сигнализации. Она излучала
поток невидимых лучей, а на  вид казалась  очень темным лабораторным красным
фонарем. Я попросил разрешения применить  его, сказав,  что это просто очень
слабая  лампа, что  было  вполне верно, и  что  поэтому она очень удобна для
опытов.  Я  взял с собой  маленькую фотокамеру со светосильным объективом, с
которой, как  я  был уверен, можно было делать снимки в  этой обстановке.  Я
показал лампу доктору  Крэндону, мужу Марджери, в то время, как комната была
освещена,  и  спросил  его,  можно ли  будет зажечь ее. Он сказал,  что надо
посоветоваться  с  "контрольным духом Вальтера" --  брата Марджери, умершего
много лет назад.  "Вальтер"  сказал, что все в  порядке. Как только Марджери
погрузилась в транс, что  мы узнали по ее тяжелому дыханию,  все  лампы были
погашены и начались "явления".
     Я включил ультрафиолетовую лампу и достал камеру. Но тут  я увидел, что
все  букеты искусственных  цветов  на  камине и другие  предметы  в  комнате
светятся ярким светом и вся она слабо освещена, вроде темной церкви. Я сразу
же выключил свет и больше не пытался применить  его, так как я  раскрыл свои
карты. Когда сеанс окончился, Марджери подошла ко мне и тихо спросила:
     "Скажите,профессор, что за свет вы зажигали?"
     "Почему это вас интересует?"
     "Но ведь все в комнате -- цветы и все остальное -- светилось".
     "Как  же  вы могли увидеть это? Я думал,  что вы  были  в  трансе?" Она
засмеялась и отошла.
     На другом  сеансе  нам  сообщили,  что мы увидим "эктоплазму". Я  сидел
перед шахматным столиком, против Марджери. Квадратики доски были окрашены по
краям  светящейся  краской.  На  доску  было помещено  несколько  предметов,
которые  должна  была  передвигать   "эктоплазма".  На   лбу  Марджери  была
прикреплена светящаяся  звездочка, так что мы могли следить за движением  ее
головы  в  темноте.  Через  несколько  минут на фоне светящихся  квадратиков
появилась узкая черная тень.  Она  двигалась из стороны в сторону  и тронула
один из предметов. Потом, когда она  приблизилась ко  мне, я очень осторожно
протянул руку и коснулся ее  пальцем,  двигаясь вдоль нее, пока  не дошел до
точки около рта  Марджери.  Очень возможно,  что она  держала "эктоплазму" в
зубах. Потом я  взял ее  за кончик и  очень осторожно сжал его. Было похоже,
что это -- вязальная  спица, покрытая  слоем мягкой  кожи.. Ни Марджери,  ни
"контроль" не подавали признаков того, что знают, что я  сделал-- хотя перед
сеансом нас предостерегали ни в коем случае не трогать "эктоплазму", так как
это будто бы немедледно приведет к болезни или даже смерти медиума.
     После сеанса Марджери была жива и в прекрасном настроении. Нам принесли
пиво  и  сыр, и  мы  заговорили о  результатах  сеанса. При  ее сеансах  все
записывалось стенографисткой и затем печаталось  для комитета. Я сказал: "О,
я  забыл  совсем  упомянуть об одной вещи  -  хорошо бы записать ее теперь".
Доктор  Крэндон возразил, настаивая,  что следует записывать только то,  что
произошло во время сеанса. Наконец, я все-таки уговорил его, говоря, что это
имеет  мало  значения,  и он сказал:  "Хорошо  -- говорите".  Стенографистка
достала  карандаш,  и  я начал  медленно  и  торжественно  диктовать  полное
описание моего "эксперимента" с "эктоплазмой". Марджери издала вопль и упала
в  кресло, изобразив  обморок. Ее вынесла  из  комнаты  и попросили  комитет
удалиться.  Потом  они рассказывали, будто бы в результате моей "жестокости"
она была серьезно больна в течение нескольких недель.



        ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

     Вуд и полиция. Знаменитый ученый, как детектив, раскрывает тайны бомб и
убийств
     "Случай Моргана? --  повторил Вуд озадаченно и немного нетерпеливо.  --
Вы говорите -- случай Моргана? Это,  должно быть, ошибка. Я никогда  не имел
дела со случаями Моргана".
     Я сказал: "Но ведь вот он  -- в списке преступлений,  убийств, загадок,
пожаров, бомб, взрывов..."
     "О,  конечно,  --  сказал Вуд, --  почему  же вы сразу  не  сказали про
взрывы? Вы говорите о бомбе на Уолл-стрит. Я помог при расследовании дела по
просьбе Тома Ламонта, одного из компаньонов Моргана".
     "Случай с бомбой на Уолл-стрит" был одним из страшных убийств, которого
никогда  не забудут в  Нью-Йорке. В полдень 15 сентября 1920  года  возница,
который  приехал настолько обычным  образом что никто не  заметил,  каков он
был, остановил фургон, окрашенный  в  желтый цвет,  на углу  перед Пробирной
Палатой,  против  банка Моргана. Он привязал лошадей  к  железному  столбу и
скрылся навсегда в толпе. Через несколько минут, когда народа на улице стало
еще  больше,  в фургоне  взорвалась  огромная бомба с бочку величиной,  убив
тридцать девять человек, искалечив несколько десятков и легко ранив не менее
четырехсот,   повредив  банк   Моргана,   Пробирную   Палату,   Казначейство
Соединенных Штатов и другие финансовые учреждения. Рассказ самого Вуда о его
последовавшем участии в деле гласит:
     "Через несколько дней после взрыва  Ламонт, у которого был летний дом в
Ист  Хэмптоне недалеко от моего и с которым мы были  знакомы  несколько лет,
позвонил  мне  и  спросил,  смогу  ли  я  поехать  в  Нью-Йорк  в  следующий
понедельник  и попытаться найти  способ реконструкции  бомбы,  что могло  бы
привести к установлению того  лица, которое совершило преступление. Это было
для  меня  первое предложение участвовать  в  уголовном  расследовании,  и я
сомневался, могу ли быть им  чем-нибудь полезен. Ламонт был иного мнения. Он
видел  мою  лабораторию  в старом сарае  и слышал  мои разговоры  о  сложных
физических и химических явлениях при взрывах. Итак, я поехал, и меня  сперва
представили Шерману Бэрнсу, сыну детектива Вильяма Дж. Бэрнса, бывшего тогда
директором  Бюро  расследования при  Департаменте  юстиции,  которого  также
пригласили работать с полицией.
     Шерман  взял  меня   в  личную  контору  капитана  Джемса  Дж.  Гегана,
начальника Отдела бомб. Прямо передо  мной, сбоку от стола  Гегана,  стояли,
как  старинные  кавалерийские ботфорты, две задние  ноги  несчастной лошади,
которая была запряжена  в фургон с бочкой, наполненной  железными гирьками и
бомбой посередине.
     Геган рассказал  мне  обо  всем,  что им  удалось  найти--  а это  было
немногим  больше того,  о  чем все  знали из газет. Часть банка Моргана была
переполнена убитыми и умирающими мужчинами и  женщинами. Никто не мог понять
толком, что  произошло.  Были вызваны  войска, и  все смешалось.  Я  спросил
капитана Гегана, нашли  ли они части корпуса  или механизма бомбы,  ибо  это
могло  помочь  выследить   преступника,   дав  намек   на  его  занятия  или
специальность.
     Капитан  Геган  ответил:   "Нет.   Мы  подобрали  целую   кучу   дряни,
разбросанной  взрывом  по  всей  улице.  Конечно,  там  были  гирьки, но  мы
прочесали все мелким  гребешком. Там нет ничего, что можно бы было опознать,
кроме частей фургона и сбруи". Я спросил его, здесь ли еще эта "дрянь", и он
провел  меня  в  соседнюю  комнату,  где  высилась куча,  похожая на гарь  с
железным ломом около  кузницы. Она выглядела совсем не многообещающе,  но  я
все же стал копаться в  ней. Наконец, я наткнулся на осколок, который, я был
уверен, являлся  частью бомбы. Это  был изогнутый кусок металла, который мог
быть частью тонкостенного  железного или стального цилиндра, примерно восьми
дюймов диаметром. В  середине его было отверстие. На наружной поверхности  и
поперек отверстия  шла узкая полоса, с глубокими параллельными канавками или
бороздами. Я видел раньше такие бороздки на поверхности скал, когда четверть
века  назад  изучал геологию в Гарварде. Профессор называл их "поверхностями
сдвига". Они  образовались  на поверхностях камней, подвергнувшихся большому
давлению и сдвигу. Я показал осколок Гегану и сказал: "Вот кусок бомбы!"
     Потом, я нашел не только с полдюжины  таких же осколков, но и несколько
кусков  тяжелого стального  обруча.  Один  из  них  имел  отверстие  того же
размера,  что и первый  осколок, и  был так же  изогнут,  так что, очевидно,
обруч был  крепко надет на цилиндр. Далее, обломки обруча имели "поверхности
сдвига" на внутренней стороне, где они были плотно прижаты к цилиндру, когда
бомба взорвалась.  Они  оказали  сильное  взаимное давление,  и это, как и в
случае поверхности скал в геологии, создало параллельные бороздки и складки.
     Я сказал капитану Гегану:  "Теперь мы можем воссоздать оболочку бомбы".
Это   был  стальной  цилиндр,  возможно  --  длинный,  около  восьми  дюймов
диаметром.  стянутый  стальными обручами, прикрепленными  к  цилиндру чем-то
вроде заклепок, проходящих сквозь эти отверстия. Мне казалось очевидным, что
это --  какая-то  часть машины, имеющейся  в  продаже;  ее использовали  как
оболочку бомбы.
     Следующей  проблемой  было--  выяснить,  откуда  она  появилась  --  из
мастерской водопроводчика,  завода двигателей  или  откуда-нибудь  еще? Это,
однако,  уже  прямо касалось  полиции.  Может быть, я  был  слишком  большой
оптимист, оценивая  их  способности выслеживать  такие штуки.  Капитан Геган
спросил,  нет ли у меня еще каких-нибудь предложений. Я обратил его внимание
на то, что гирьки имели серийные номера и две буквы выбитые  на поверхности.
Я  посоветовал  разослать  агентов  по  всем  окрестным  литейным  цехам,  с
образцами и посмотреть, не опознает ли какой-нибудь завод свою продукцию. Их
"возраст" может показать,  откуда  она появились.  Это может  иметь решающее
значение, когда  подозрения начнут  сгущаться вокруг  одного  пункта и можно
будет  устанавливать  причины,  местности  и  занятия.  Не  знаю,  на  какие
препятствия и тупики наткнулась полиция, но  как вам известно, -- преступник
так  и не был найден. Полиции помогал Бэрнс и Департамент юстиции, и так как
предлагались премии до 80 000 долларов, то странно, что им ничего не удалось
сделать".
     Доктор  Вуд  вспоминает маленький  спор  с Бэрнсом-старшим относительно
происхождения гирек (это были гирьки от оконных  ставень). Бэрнс считал, что
Вуд неправ,  утверждая,  что они могли быть взяты или из нового  строящегося
дома или из старого. Он утверждал сам, что они много лет висели столбиком на
улице.  В  подтверждение  он указывал на желтоватые углубленные  пятна на их
поверхности. "Но,  --  настаивал  Вуд,  --  это  следы удара о  стены  банка
Моргана".
     Молодой Шерман Бэрнс сказал:  "Я точно то же говорил папе". Последующий
анализ показал, что доктор Вуд и Шерман были правы.
     Через  несколько лет  капитан Геган  из Отдела  бомб написал журнальную
статью, озаглавленную:  "Как я  реконструировал  бомбу с Уолл-стрит". Доктор
Вуд никогда не протестует, когда полиция следует его советам и применяет его
идеи, как свои. Бомба с Уолл-стрит была только начало. Позже Вуда пригласили
разобрать -- и он разобрал --  знаменитый случай с бомбой Брэди, в Мериленде
--  обычно  известной  в  анналах таинственных преступлений,  как  "убийство
коробкой конфет". На этот раз доктор Вуд не только реконструировал полностью
механизм  бомбы, но и сам стал одним из детективов, посадив убийцу на скамью
подсудимых.
     И  преступление, и его  разгадка Вудом, рассказанные  мне им  самим, --
имели  все элементы,  необходимые  для  детективного  романа.  Вот подлинная
история, восстановленная с помощью Вуда и газет.
     Сит  Плезант --  малонаселенная,  неинтересная  деревушка, со скромными
домиками,  стоящая  на  шоссе  Кармоди  в  Мериленде,  недалеко  от  участка
Колумбийской  линии. В одном из домов в конце декабря 1929 года жила мистрис
Анна  Бэкли с маленькими  детьми.  Рождество у них прошло бедно.  Вечером на
следующий день, незадолго до темноты, она вышла на улицу, и позднее помнила,
что  ни  на крыльце, ни  перед ним на земле  ничего не  лежало. Дворик перед
домом  имел глинистую почву. На следующее утро, выйдя на улицу между семью и
восемью  часами,  она  увидела  сверток,  завернутый  в  коричневую  бумагу,
завязанную  белой ленточкой. Он был похож  на  коробку  конфет,  оставленную
соседом в виде немного запоздавшего рождественского  подарка ее детям. Когда
она  подняла  его,  она с разочарованием увидела, что  на  свертке  написано
печатными буквами, синевато-черными чернилами, имя "Наоми Холл".
     Она  не знала никого по имени Холл  и очень хотела открыть сверток, но,
будучи честной женщиной, решила этого не делать. Дети испытывали еще большее
искушение, так как были уверены,  что в свертке --  рождественские сладости,
но она велела  им не трогать его, так как он  "принадлежал другим".  Мистрис
Бэкли не запирала и не прятала его от  них. Они была послушными детьми, а до
конца каникул  кто-нибудь обязательно должен был зайти за свертком. На самом
деле,  недалеко  от них по той  же дороге  жила семья Холлов и  у  них  была
восемнадцатилетняя дочь  по  имени Наоми,  но  Анна Бэкли  этого  не  знала.
Очевидно,  или она,  или Холлы  приехали туда  совсем  недавно...  Маленький
Херольд Бэкли,  семи лет от роду,  однако, все время  знал, кто  такая Наоми
Холл. Может быть,  он не  говорил  этого дома,  надеясь, что  она никогда не
потребует  своих конфет,  а конфеты  остаются  конфетами,  где бы  вы их  ни
раздобыли. Однако утром на Новый Год, когда Херольда послали за покупкой, он
случайно встретил одного из мальчиков Холла, младшего брата Наоми,  Лесли, и
тут честность  одержала  в  нем верх, и  он сказал:  "У  нас  в  доме  лежит
рождественский подарок для  Наоми --  коробка с конфетами или  еще с чем-то.
Кто-то по