ыло полтора  года,  он стал взрывать порох  в
камине в ее комнате, держа ребенка на коленях и говоря ей -- "фази-вази".
     "Я  не взрывал его, -- оправдывался доктор Вуд. -- Никто  кроме меня не
может  рассказать  правильно.  Он  просто  вспыхивал  с  замечательно  ярким
пламенем.  Но я  не собирался совсем вам  об  этом рассказывать. Я собирался
сказать  об экспериментах  над моей дочкой Маргарет, когда  она была  совсем
маленькая, -- с бумерангом".
     "Прошу вас, расскажите, -- просил я. -- Расскажите и то, и другое. Джон
Ватсон экспериментировал  над  своими  детьми с  медными гонгами,  змеями  и
кроликами,  но  я  никогда  не  слыхал, чтобы  кто-нибудь применял  порох  и
бумеранги".
     "Это было, когда я  только что начал метать  их в Берлине, -- начал он.
-- Маргарет было тогда два года. Мне пришло в  голову,  что летящий бумеранг
может быть идеальным явлением для  подтверждения теории о появлении памяти у
ребенка, в  которую я верил. Моей теорией было,  что "запомнившиеся события"
--   это  те,  которые  поддерживаются  ассоциированными  с   ними  словами,
замечаниями  или  событиями,  которые,  однако,  лишь  связаны   с  основным
событием,  но  не описывают и не  повторяют его.  Было важно избрать явление
"для запоминания"  таким образом, чтобы можно было  напомнить  о нем ребенку
словами,  которые ничем  не  открывали  бы  его  сущности  --  иначе  всегда
возникнет  сомнение,  что  все,  что  "запомнилось"  --  просто  сказано ему
позднее. Кроме этого, данное, событие не. должно  повторяться, так как тогда
нельзя решить, не помнят ли ребенок лишь последнее из его повторений.
     По  этим  причинам  полет  бумеранга,  суть  которого в  возвращении  к
метателю, казался идеальным  для  эксперимента.  Я взял с собой  Маргарет на
целый вечер и бросал свои бумеранги. Она смотрела, как они летают, кружась в
воздухе, и возвращаются к моим ногам, и ковыляла, чтобы  помочь мне принести
те,  которые  не вернулись.  Я держал ее  около  себя, и  несколько  раз  ее
приходилось  "выхватывать"  с  пути  возвращающегося орудия.  Я  никогда  не
показывал ей их потом, но больше чем через месяц стал  спрашивать ее  каждый
день: "Помнишь ли, как папа что-то кидал?"
     Некоторое время,  если  она и отвечала что-нибудь, то просто "да",  что
ничего  еще  не  доказывало.  Но  в  один  прекрасный  день  она  прибавила:
"прилетают назад".
     После этого целый год до тех  пор,  как  ей  исполнилось  три  года,  я
повторял вопрос все реже  и реже. Теперь, взрослой женщиной, она ясно помнит
полеты бумеранга в тот день в Берлине, и  как они кружатся в  воздухе -- это
ее первое детское воспоминание... хотя ее мать  и говорит обычно:  "Нет, она
помнит только то, что ей все время рассказывал отец".
     "Я и сейчас ничему этому не верю, -- сказала мистрис  Вуд  весело, -- и
теперь,  наверное,  уже  не  остановишь  вас  и не  удержишь  от рассказа об
Элизабет".
     Доктор Вуд засиял, приняв это за приглашение, и  сказал мне: "Вы видели
у нас большой  камин,  соединенный  со старой голландской печью?  Когда моей
внучке  было года полтора,  я ставил перед его  черной  "пещерой"  маленькую
бронзовую собачку и  клал ей  на  голову  "пуговицу"  германского  пушечного
пороха,  -- я привез с  войны целый  мешок его.  Он действительно  похож  на
тяжелую пуговицу -- толстый  черный диск с дырой посередине. Держа внучку на
коленях,  я подносил  к нему спичку. Он  вспыхивал ярким  желтым  пламенем и
горел около пяти секунд.
     "Это фази-вази", -- говорил я ребенку.
     Я  повторял  эксперимент  каждый  день  целую   неделю,  всегда  говоря
"фази-вази", или "Помнишь "фази-вази?", каждый день в течение целого месяца,
пока ее мать  не увезла ее с  собой. Я был полон  надежды, что ее мать будет
спрашивать ее  насчет "фази-вази"  во время  их  отсутствия.  Однако реакции
маленькой Элизабет  отличались  от ответов Маргарет, которая всегда  вежливо
отвечала мне "да". Мои вопросы так же надоели ребенку, как и взрослым членам
моей семьи, и' если я говорил ей: "Помнишь фази-вази?", она всегда отвечала:
"Нет". Иногда  она при  этом смеялась.  Поэтому  я  никак не мог установить,
помнит она что-нибудь или нет.
     Это  открылось, когда ей было уже пять  лет.  Я уже долго не произносил
нелюбимых ею слов, как вдруг однажды за завтраком она посмотрела  на меня  и
прошептала: "фази-вази".
     Я сказал: "Что?"
     Она повторила, уже громче: "фази-вази".
     Я повернулся к ее матери и спросил: "О чем она говорит?"
     Ее мать ответила: "Не знаю".
     Маленькая  чертовка  поколебалась  один  момент,  а  потом  сказала   с
триумфом: "Вы тоже знаете!  Вы ставили собачку в камин  и клали ей на голову
огонь"".
     Маленькая Элизабет совершенно очевидно была  "отщепенцем"  и ничего  не
хотела слышать об  экспериментах дедушки. Мне больше всего нравится  рассказ
об эксперименте с  памятью  и поездке на  возу  сена. Когда  она была совсем
маленькая, ее и ее такую же маленькую подругу Нэнси посадили на воз с сеном.
Потом доктор Вуд стал приставать к  ней  со своим "Вспомни..." Она не хотела
быть "морской свинкой".  Она всегда отвечала "нет" или вообще ничего.  Когда
на следующий год начался сенокос,  ее мать спросила ее открыто: "Ты помнишь,
как в прошлом году каталась на возу с сеном?"
     Она  с упреком посмотрела  на дедушку,  потом на мать  взглядом, полным
возмущения, и ответила:
     "Нет. И Нэнси я тоже не помню".
     Я соглашаюсь с мистрис Вуд и другими консервативными членами семьи, что
трудно вывести  что-нибудь  из истории  с бумерангом:  Маргарет  сама  могла
ошибиться или могла  случайно увидеть или  услышать что-нибудь,  описывавшее
или повторявшее  первоначальное  событие. Но  мне  кажется,  что  история  с
поездкой  на возу доказывает ряд занятных  вещей,  которые детские психологи
игнорируют.
     Что  же  касается основной теории  доктора Вуда, которую он  продолжает
защищать,  -- может  быть, вы что-нибудь и открыли, профессор, но забрели из
своей области науки в область Ватсона.  Доктор Вуд уверен, что он подтвердил
свою теорию, что память  о  событиях можно  "закрепить" ассоциациями даже  в
случае  детей,  которым  еще  нельзя напомнить о  событии словами.  В  своей
автобиографической "Каким я его помню", покойный Ганс Цинсер писал:
     "Память маленьких  детей похожа  на кинопленку, на которую улавливаются
длинные серии некоординированных впечатлений. Обычно большинство их с годами
стирается. И только  здесь  или  там, в  самом раннем  возрасте, впечатление
врезается в память с такой яркостью, что остается на всю  жизнь. Мое  первое
воспоминание  относится к возрасту между одним и двумя годами. Оно похоже на
слабо запомненный сон, и я только позднее узнал, что оно основано  на факте.
Я  помню  облака  на голубом  небе,  на  фоне которых  качаются мачты и  реи
корабля, и в то же время песенку на немецком языке. Позже я узнал, что когда
я  был ребенком, меня брали за границу и что  мой отец часто сидел на палубе
старой "Мозеле" и,  укачивая меня, пел мне песенку. Когда я был мальчиком, я
часто -- особенно перед сном -- видел качающиеся реи, облака, голубое небо и
слышал песенку".
     Доктор  Вуд  считает,  что  воспоминание  о  море  и   снастях  корабля
вызывалось частым повторением песенки в последующие  годы и  что именно  эта
слуховая   ассоциация   закрепила   зрительное  впечатление.  Он  предлагает
эксперимент  об ассоциативной  памяти, который, как  он  надеется, испробуют
какие-нибудь предприимчивые  родители, заинтересовавшиеся психологией детей,
на младенцах, еще не  умеющих говорить. Опыт включает ощущения света, запаха
и звука. Он говорит, что надо попробовать его на детях не старше одного года
и уверен, что "первое воспоминание" можно отодвинуть назад  до  удивительных
пределов.  Как хорошо известно, запахи  и  звуки сильно стимулируют память о
давно прошедших событиях.  Зрительное ощущение цветного колеса, вращающегося
на  темном  фоне,  или  что-нибудь   в  этом  роде,   должно  быть  внезапно
преподнесено ребенку, и в то. же время надо сыграть простую, но определенную
мелодию,  скажем,  на  детской  шарманке,  и одновременно  наполнить  воздух
запахом  при помощи пульверизатора --  таким, который, по возможности, потом
не встречался бы.
     Затем  ребенку  надо  периодически  демонстрировать  два  "напоминающие
явления"  -- например,  мелодию и запах, которые, как  Вуд уверен, вызовут и
закрепят воспоминание о  более красочном событии -- пестром, ярко окрашенном
вертящемся колесе.
     "Еще проще можно  попробовать это, -- добавил он, -- если спеть ребенку
песенку и дать понюхать надушенный платок, в то время как колесо вертится".
     Я сказал: "Почему вы сами не попробуете  с вертящимся колесом?  Вы ведь
любите такие штуки?"
     Он быстро ответил: "Достаньте мне ребенка, и я попробую!"



        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

     Вуд в кругу семьи или как Вуды заботятся о своем "сокровище"
     В  двадцатых  годах, Джон Ратбон Оливер начертал в альбоме гостей в Ист
Хэмптоне похвалу племени Вудов  в стихах. Они -- стихи,  а  не Вуды -- полны
благородства и вежливости времен королевы Виктории.
     Зачем я не профессор Вуд
С блистательным умом,
Он F.R.S., но, право, я
Не разбираюсь в том.
Желал бы я быть мистрис Вуд,
Чтобы подобно ей
Прекрасной музыкой смягчать
Часы земных скорбей.
На Маргарет похожим я
Во всем хотел бы стать,
Чтоб рисовать по целым дням,
А ночью танцевать.
Охотно с маленьким сынком
Ее сменюсь судьбой,
Из-за бутылки с молоком
Он морщит носик свой.
На Роберта похожим стать
Задача не легка,
На двести ярдов в гольфе мяч
Бэзбол -- под облака.
Средь Вудов есть еще одна,
Как дать ее портрет?
Всех Вудов "вудистей" она,
Мисс Вуд Элизабет.
Ей быть подобным не хочу,
Друзья, признаюсь вам,
Лелея скромную мечту,
Что ей понравлюсь сам.
     [Русский перевод Е. М. Багриновской. Ред.]
     [F.R.S.  -- сокращенное Fellow  of  Royal  Society  (Член  Королевского
Общества). Ред.]

     Если  не обращать  внимания на викторианскую  сдержанность и то, что  с
течением времени дети Маргарет выросли, Элизабет вышла замуж и стала матерью
новой маленькой  Элизабет, и  т.  д это остается прекрасным изображением  их
семьи.  Все  комплименты   справедливы   и  теперь.  Вуды  --  действительно
замечательная  семья,  но  это  далеко  не   полная  картина.  Вуды  --  это
фантастическая  семья. Это  не удивительно, так  как  среди  уроженцев Новой
Англии, осветивших историю Америки  своими именами, есть много  удивительных
характеров и семей.
     Действительно,  весь  их  "клан",  когда  он  собирается  на   семейные
праздники или  летние каникулы, имеет  некоторые черты цирка  Сэнджера,  или
воображаемой совместной пьесы Бернарда Шоу и Ноэля Кауарда. Роберт, младший,
хотя и большой поклонник прекрасных юных леди, остается пока что холостяком.
Он  -- бизнесмен  [Деловой человек. Ред.] в  Нью-Йорке, и  его  всегда можно
найти в  свободные вечера в Гарвардском Клубе. Недавно  он  написал  веселую
книжку, под  заглавием  "Держитесь, девушки!"  Это  -- правила  этикета  для
молодых женщин,  приглашенных  на  футбол  в Гарварде. Самый  юный из членов
семейства, когда все  оно собирается вместе, -- шестилетняя Элизабет Богерт,
которая  унаследовала  много  от  любопытства  и  любви  к проделкам  своего
дедушки.  Когда я впервые посетил доктора и мистрис Вуд в  Балтиморе  и  они
стали  рассказывать  мне  о  своих  втором и третьем  поколениях, никого  из
представителей которых я еще не видал, мистрис Вуд  сказала вдруг: "Элизабет
вышла за  голландца". Я  думал, что он  -- такой же  типичный голландец,  по
крайней мере, как Гендрик  Виллем Ван-Лун, но  когда я позднее встретился  с
Нэдом Богерт, я открыл, что  он  "голландец"  вроде Кипов и Рузвельтов.  Его
предки жили в Нью-Йорке все время,  с дней  Нового Амстердама. Вуды -- чисто
английская и новоанглийская семья  -- с обеих сторон, с колониальных времен.
Они очень любят Нэда и обращаются с ним,  как с сыном, но "Элизабет вышла за
голландца".
     Все  они  полны крайних мнений  и предрассудков, к счастью, никогда  не
одинаковых, -- и если бы два мнения в их семье -- кроме преданности ей самой
-- сошлись, все они страшно удивились бы. Они часто вступают в споры, иногда
ужасающие гостя. После  этих споров он удивляется еще больше, Роберт младший
"разоблачает"  своего  отца   со  всей   свободой  и   острословием  бывшего
офицера-артиллериста, и наоборот,  а на следующее утро они опять также нежны
друг к другу,  как малыши одного возраста.  Это  же  касается  и всей семьи.
Однажды летом  в  Ист Хэмптоне  мистрис Вуд  яростно  дискутировала со своим
зятем о достоинствах каких-то голландских  и итальянских картин и в  разгаре
спора воскликнула: "Ну, чего же еще можно ждать от голландца!" На  следующее
утро Нэд  Богерт и  я  упаковывали чемоданы в автомобиль, как  вдруг начался
сильный дождь. У меня  было кожаное пальто, но Нэд Богерт ничего с собой  не
взял  и был только  в пиджаке. Мистрис Вуд выбежала на улицу, втащила его  в
дом,  заставила снять  мокрый  пиджак, попробовала,  не  мокрая  ли  на  нем
рубашка, повесила  пиджак  сушиться перед камином  и нашла  ему  макинтош. Я
стоял  и   удивлялся  семейным  "ссорам"  Вудов.  Темы,  из-за  которых  они
завязываются и переходят  в  поношение  в  стиле  Шоу  и  диалектику,  редко
касаются личностей, и никогда не скучны.
     Одной из  тем является слабая струнка в отношениях между доктором Вудом
и роялем.  "Легенда такова: в возрасте после шестидесяти он  научился играть
на   рояле,   и  исполнил  шумную  прелюдию  С-минор  Рахманинова   с  таким
пиротехническим блеском, что все удивились и ужаснулись.
     "Этот рассказ, -- говорит он, -- страшно преувеличен и во всяком случае
неправилен. Я никогда  не  играю для  гостей -- ни в  Балтиморе, ни здесь --
нигде".
     "А как относительно версии вашей дочери?", - спросил я.
     "Это -- абсолютная ерунда, и  не стоит даже того, чтобы о ней говорить.
Я не знаю вообще зачем вы хотите вообще включать это в биографию?"
     Я сказал: "То, что она мне сказала, вполне стоит включения в биографию.
Если  же  ее  версия  неправильна,  дайте  мне  свою".  (Между прочим, он не
способен  просвистать мелодию  "Янки  Дудль", без  того, чтобы не  сбиться с
мелодии, даже если бы это было нужно для спасения своей жизни). Он сказал:
     "Хорошо.  Начну с того,  что меня начали  учить  музыке, когда мне было
около  двенадцати  лет  -- и  я ненавидел  эти уроки. Моей учительницей была
старая дева, которая приходила к  нам  в дом. Вы знаете,  что  это за народ.
Песни  без  слов Мендельсона  и  слащавые мелодии -- до тошноты.  Во  всяком
случае меня научили читать ноты, и я иногда, хотя  и очень редко, садился за
рояль -- до моего второго года  в колледже. В Кенибэнкпорте,  куда мы ездили
летом, была юная  мисс  Бэкфильд, которая  увлекалась роялем. Она блестяще и
часто  (по  просьбе)  играла  "Большую сонату" Шумана. Я попался  на это,  и
сказал себе: "Я  это  научусь играть". В моей комнате в колледже был  рояль,
главным образом для гостей, и, возвращаясь туда,  я купил партитуру  сонаты.
Меня ужаснула цена нот -- я никогда не покупал раньше целую "композицию". На
первой странице было напечатано: So rasch wie moglich (как можно быстрее), а
на третьей: Noch schneller (еще быстрее). Это мне понравилось, и было совсем
непохоже на песни без слов. Я  "вцепился" в ноты, и через год уже мог играть
всю первую часть на память.
     К тому времени,  когда у  нас родился второй ребенок, я уже покончил со
второй частью. Затем  моя музыкальная,  терпеливая и преданная жена отдыхала
от этого два года в Берлине, где я не смог достать рояля. Но  я взял  свое в
Чикаго, Мэдисоне и Балтиморе, пока мои дети не подросли, и, объединившись со
своей мамашей, не заставили меня расстаться с сонатой Шумана.
     В  виде  мести  за  это я купил ноты "Прелюдии" Рахманинова, с надписью
"для учителей  музыки". Это было  еще  быстрее, чем соната --  "быстрее, чем
быстрее, чем  возможно". Она мне очень понравилась, но в  конце концов  меня
заставили замолчать навсегда мои дети и жена".
     Версия доктора Вуда, приведенная выше, последовательна,  и убедительна,
но это не меняет того  факта, что его  дочь Элизабет, мистрис Богерт, "самая
вудистая из  Вудов", изобразила мне совсем  иную  картину ужасного обращения
своего папы  с фортепиано.  Даже если Вуд  отчасти прав,  и Элизабет отчасти
преувеличивает факты, это очень ясно изображает ее чувства. Она говорит, что
однажды в  Балтиморе он вернулся с "Прелюдией" Рахманинова подмышкой и сразу
же начал барабанить ее на семейном рояле. Семья переживала страшные мучения,
но уже через месяц он закатывал ее с нечеловеческим автоматизмом запущенного
на полную скорость  электрического рояля. Она говорит, что он сделался таким
механически  совершенным  специалистом,  что  его  игра  действительно  была
совершенной, но  при  этом совершенно ужасной, и что в последующий период он
приводил  в  ужас  свою  семью,  применяя к гостям  и  невинным  незнакомцам
следующую тактику. Когда его спрашивали: "Профессор, вы играете  на рояле?",
он слегка  усмехнулся и  отвечал, слегка улыбаясь:  "Да, совсем  немножко. Я
могу играть только  две вещи". Он  подходил к  фортепиано, и невинная жертва
ожидала чего-нибудь вреде  "В тени старой  яблони". Затем вся семья зажимала
уши, глядя  на гостя с  состраданием, и  он грохотал с начала  и до горького
конца  всю "Большую  сонату"  или  "Прелюдию", так,  что  дрожали  потолки и
канделябры.
     Я пытался  убедить Гертруду Вуд рассказать мне ее точную и определенную
версию, но она сказала: "Есть же предел человеческому терпению. Я уже  давно
отказалась слушать его, а теперь не желаю ничего слушать о его игре". Сам он
играть для  меня отказался,  так что легенда остается легендой -- хотя герой
ее жив, и будет, без сомнения, жить еще  много лег. Вуды крепки,  как старые
дубы их родины -- Новой Англии.
     Доктор  Вуд умеет  править  автомобилем  и резать жаркое,  но не  любит
делать ни  того,  ни  другого. Поэтому мистрис  Вуд полностью  взяла на себя
жаркое  и  большую  часть  управления  машиной.  Она   любит,  чтобы  стрела
спидометра стояла между "56" и "60", если дорога хороша, а иногда доходит до
семидесяти и больше. Никто из Вудов не любит медленной езды или домоседства.
Любимый и  почти единственный спиртной напиток доктора Вуда -- Old-fashioned
или сухой  Мартини. Мистрис Вуд  приготовляет их очень сухими. Он часто пьет
одну-две рюмочки перед обедом.
     Я  писал эти строки в Ист Хэмптоне, после обеда и написал: "Мистрис Вуд
разрезает жаркое за столом, и, вопреки старо-шотландской пословице, несмотря
на  страшную  персону ее мужа,  она сидит  во главе  стола".  Я попросил  ее
посмотреть  рукопись  и  оставил  ее  на  столе. Когда  я  взял рукопись  на
следующее, утро, я  увидел, что  она сама  стала автором и  написала  вверху
страницы: "Профессор сидит во главе стола. Гертруда  разрезает жаркое, чтобы
он мог говорить  с гостями -- или,  если их нет, думать о проблемах, решение
которых часто приходит  ему в  голову во время обеда,  когда он вдруг молчит
вместо полагающегося разговора".
     Есть еще одна шотландская фраза -- из Роберта Бернса, которая кончается
так:  "...видеть  себя,  как нас видят другие". Я  все  же настаиваю, что во
главе стола сидит Гертруда Вуд, и не только потому, что она режет мясо.  Она
управляет разговором, с каким бы блеском ее муж в нем ни доминировал. Иногда
она заставляет его говорить --  если он слишком долго  молчит, а иногда, как
мне  известно, разражается  вежливым бостонским эквивалентом замечания "Ради
бога,  заткнитесь!",  если  его  разговорная  пиротехника   грозит  взорвать
"огнеопасного" гостя.
     Их дом гостеприимен, любит людей и веселье. Перестроенная ферма