я  затея? Ну,  если ты  не  придумаешь  ничего
лучшего, исполняй мой замысел, иначе...
 Конвея все больше тревожили ее спокойствие и веселье.
 -- Иначе что?
 --  Иначе вот что.  Если  ты к  завтрашнему  полудню  не составишь  эти
письма, я возьмусь за  тебя  по-настоящему.  Выживу из дома или сведу с ума.
Либо и то, и другое. Начну закатывать такие сцены, что соседи будут вызывать
полицию.  Но я  не позволю им арестовать тебя. Я, как  любящая жена, попрошу
поместить тебя в дурдом. И объясню, почему. -- Хелен била точно в цель. -- А
потом  напишу твоим  друзьям. О,  это будут  душещипательные  письма.  И  не
вздумай предупредить их, поскольку все, что ты сделаешь и скажешь, тебе же и
выйдет боком.
 Конвей сел.  У него перехватило дыхание, в голове шумело. Хелен выбрала
самый верный и болезненный способ уничтожить его.
 --  Все  это  я  говорю  тебе  в  качестве  предостережения. Можешь  не
сомневаться, на деле будет куда хуже, чем ты себе представляешь.
 Шум в голове  немного унялся. Конвей заговорил, но не решился подняться
со стула.
 -- Не пытайся на  меня  давить и  не стращай  меня, -- Конвей подивился
твердости своего голоса. --  Я уже  четыре года  прекрасно  себя чувствую. Я
совершенно здоров. Ты сама знаешь, что такие угрозы на меня не  подействуют.
Не так-то просто меня запугать.
 -- Правда? -- Хелен подалась к нему  так близко, что ее  грозящий палец
расплылся перед глазами. --  Посмотри на себя. Ты вспотел как лошадь,  голос
дрожит, колени ослабли и ты  боишься подняться на ноги. -- Она откинулась на
спинку стула, достала сигарету,  закурила и  снова взглянула на него. -- Как
ты  думаешь, почему я  уже  два  месяца закатываю  сцены? Потому  что хотела
выяснить, насколько ты уверен в себе. И выяснила.  Что бы я ни говорила и ни
делала,  ты сохранял  спокойствие. Все время  стремился  избежать  скандала.
Потому что боялся. Ты терпел от меня такое, чего не  снес бы ни один мужчина
в мире. Ни один нормальный мужчина.
 Конвей все же кое-как поднялся и поплелся к двери.
 -- Выпусти меня, -- прошептал он. -- Меня сейчас вырвет.
 Хелен подошла к двери и открыла ее.
 -- Да, вот еще что, -- добавила она. -- Ты тут говорил о счете в банке.
Я-то знаю, сколько  там,  а  вот ты  не знаешь. Один доллар. Все остальное я
сняла, так что  не вздумай смотаться.  Далеко  не убежишь.  Итак,  завтра  в
полдень.


2

 Конвей не знал, сможет  ли вести машину,  но  все  же  кое-как запустил
мотор и  выехал на улицу. Он остановился  у  первого же бара и сел  за самый
дальний столик. Только после второго стакана его перестало трясти,  и Конвей
начал мало-мальски соображать. И чем четче делались его мысли, тем мрачнее и
страшнее становились виды на будущее.
 Конвей прошел всю  войну, за исключением двух ее  последних  дней.  Под
конец  что-то в  нем  сломалось. Друзья говорили, что это контузия, врачи --
что нервный срыв. Его  увезли в Штаты и на  полгода упрятали в госпиталь,  а
потом  комиссовали.  Врач сказал:  "Вы здоровы. И будете  здоровы,  если  не
станете нервничать и  расстраиваться. Не  выходите  из  себя, не впадайте  в
ярость. Это для вас главное".
 Потом, в Нью-Йорке,  шестеро  однополчан  встретились  и  отпраздновали
возвращение домой.
 Конвей рассказал о контузии и Хелен, но она заявила, что  это пустяк, и
они  поженились.  Конвей  мало-помалу  начал  забывать,  что  вообще лежал в
госпитале.  Но  два  месяца  назад,  когда  начались  ссоры  с  женой, вновь
навалились прежние страхи, и он утратил уверенность в себе.
 Он попытался  взглянуть  на  дело  с  другой  точки  зрения.  Что бы ни
случилось, он не станет  писать эти  письма друзьям. Но тогда жить под одной
крышей с Хелен станет невозможно, она  непременно исполнит свою угрозу. Куда
же ему податься? После выписки  из госпиталя  Конвей  нигде  не  работал. И,
кроме того, как повлияет побег  от жены  на его душевное здоровье? Его будут
искать, а потом, чего доброго, упрячут в лечебницу. Машина записана на обоих
супругов, и он не может продать ее без согласия Хелен.
 Что бы  он  ни  предпринял, Хелен  сама  составит  эти письма  и хапнет
денежки.  Любая  попытка  предупредить  друзей  будет  воспринята  лишь  как
подтверждение слезливых просьб жены. Он уже  представлял себе, что это будут
за  письма. "Артуру неможется... Не желает в этом признаваться...  но вы  же
знаете...  эта  ужасная  война...  совсем  не   может   работать...  ему  бы
подлечиться... частный санаторий... психиатры... такая дороговизна, а  денег
нет...". И так далее. Ничего сложного. Банально. Они клюнут.
 Конвей  извлек  из  кармана  всю  свою наличность --  семь  долларов  и
тридцать центов. Заплатив за выпивку, он покинул бар и сел за руль.
 В Калифорнии  ему никто не  поможет. Здесь  жили  только друзья  Хелен,
которых  Конвей почти не знал и недолюбливал. Дабы хоть  чем-то заняться, он
решил  съездить  на  бульвар  Санта-Моника,  к  кинотеатру, избранному им  в
качестве места преступления в рассказе. Там  показывали "Песнь  Манхэттена".
Он вспомнил, что Хелен, вроде  бы, хотела посмотреть этот фильм, но тогда  в
больших кинотеатрах были очереди, и она не стала стоять.
 И вдруг его осенило. Да так неожиданно,  что он едва не попал в аварию.
Конвей  прижался  к бордюру и  остановился. Если  придуманное  им убийство и
впрямь  идеально, значит, он спасен. Выход  есть.  Жена в  рассказе  --  это
Хелен,  а убийца --  он  сам. Интересно, давно  ли  эта  мысль сидела  в его
подсознании? И, главное, хватит ли у него духу превратить рассказ в быль? Но
попытаться  надо: ничего другого  не остается. Впрочем, это было бы  даже не
злонамеренное убийство, а самозащита.
 Угрызений совести он не испытывал.  Устранить Хелен  просто необходимо.
Оправданное  убийство, как на войне. Хелен --  воплощение зла, как  враги на
фронте. Всерьез  его беспокоило только одно  -- сумеет ли он сделать все так
же, как сделал убийца в придуманном им сюжете.
 За последние дни он столько раз перечитывал свой  рассказ, что вызубрил
его  наизусть.  Теперь он вспоминал места, расстояния, график. Одно  дело --
излагать сюжет на бумаге,  другое -- воплотить его в жизнь. Необходимо  было
проверить все еще раз.
 Но  прежде  он   взял  газету  и  просмотрел  рубрику  "досуг".  "Песнь
Манхэттена"  шла в  пяти второразрядных  кинотеатрах.  Самым  подходящим был
"Калвер-Сити":  там  едва  ли  можно  встретить  знакомых.  Позвонив, Конвей
выяснил, что сеанс начинается через  полтора часа. Затем  он "проиграл" весь
ход   событий,   которые  ему  предстояло   превратить   из  вымышленных   в
действительные. На счету была  каждая секунда, и Конвей то и дело смотрел на
часы  со светящимися  стрелками.  Эти  часы Хелен  подарила  ему  на  первую
годовщину  свадьбы.  Конвей  усмехнулся.  По  иронии судьбы,  подарок  Хелен
сослужит службу  в  подготовке ее убийства. "Проверка" прошла гладко, Конвей
подготовился к любой неожиданности. По пути  к "Калвер-Сити"  он нашел тихую
улочку, посмотрел на спидометр и проехал  ровно одну пятую часть мили, потом
вылез  из машины  и,  взглянув  на часы, зашагал обратно к углу. Он старался
идти как можно быстрее, но при этом не привлекать внимания встречных.
 Оказалось,  что  Конвей   приписал  своему  вымышленному  убийце   одно
собственное  свойство  --  умение  быстро  ходить пешком.  Конвей  и  впрямь
перебирал ногами проворнее, чем любой  из  его  знакомых, а  при желании мог
пешим  ходом  нагнать  даже  бегуна трусцой. Он  еще  раз уверился  в  своей
способности осуществить замысел.
 Очутившись в кинотеатре, он подумал,  что не сможет  высидеть до  конца
сеанса,  но  все-таки пересилил  себя и спустя  два часа  покинул зал вполне
удовлетворенным. Концовка фильма была такая, что лучше не придумаешь. Да еще
в главных ролях снимались Томми Миллер и Мери Харт. Хелен обожала Миллера, а
Харт терпеть  не могла. Последние шесть минут картины (Конвей  засек время с
точностью  до секунды) занимал  музыкальный  номер,  который  почти  целиком
исполняла Мери  Харт.  Миллер  вступал лишь за несколько  секунд  до  конца.
Конвей  мог  со  всеми на  то  основаниями  предполагать,  что  ему  удастся
уговорить Хелен уйти во время этого эпизода.
 Когда он вернулся домой, было темно. Конвей прошел прямо в свой кабинет
и  заперся  на  ключ, хотя жены не было. Он хотел  уничтожить  важную улику.
Достав из ящика стола  незаконченную рукопись, Конвей с сожалением посмотрел
на нее. Он так надеялся на этот рассказ. Конечно, не хочется его терять.  Но
иначе задуманного  не осуществить. Конвей был  совершенно уверен, что сможет
сделать  все правильно и без  ошибок и избавиться от Хелен. Оставались  лишь
две  сложности:  письма,  которые  он  должен  был составить  утром (он  уже
придумал, как все устроить), и Хелен, которую надо было уговорить на поход в
кино.
 Конвей  старательно порвал рукопись и сжег  ее в  большой металлической
пепельнице.  Ложась в  постель,  он был уверен,  что  не сможет заснуть,  но
давешнее волнение  сменилось спокойной уверенностью в скором освобождении, и
он быстро погрузился в сон.
 Хелен  спустилась к завтраку,  когда Артур уже выходил  из-за стола. Их
взгляды встретились, и она шепнула:
 -- В полдень.
 Вернувшись  в  кабинет, Конвей  сразу  же сел  за машинку.  Нельзя было
терять ни минуты. Первым  делом  он написал Аллену. Это было обычное письмо,
какие  он  иногда  отправлял  своим  друзьям. Примерно  такие  же письма  он
составил и другим приятелям. Конвей торопился, понимая, что  Хелен не станет
соблюдать табу на вход в кабинет. Надписав конверты, он сунул в них листы и,
не  запечатывая,  спрятал в  карман  вместе  с марками.  Затем  приступил  к
составлению других писем --  тех, которых требовала от него Хелен. Он  знал,
что жена  непременно пожелает  их прочесть, и,  хотя Артур понимал, что этих
писем никто, кроме Хелен, не увидит,  он заливался  краской при  мысли об их
содержании.
 Он  печатал  последнее,  пятое  письмо,  когда Хелен  без стука вошла в
кабинет и взяла со стола четыре готовых.
 -- Что-то ты долго.
 -- Это же не простые письма. Пришлось несколько раз начинать сызнова.
 -- Вполне в твоем  духе, -- буркнула Хелен. Она прочла четыре письма, а
потом и пятое, уже законченное. -- По-моему,  неплохо. Должно сработать. Где
конверты?
 -- Сейчас напечатаю адреса, а после обеда отправлю.
 -- Да что ты говоришь? Печатай, а все остальное я сделаю сама.
 Артур  покорно напечатал адреса,  стараясь, чтобы они выглядели так же,
как на первых пяти конвертах. Пора было заводить разговор о походе в кино.
 -- Послушай, Хелен, -- начал он, -- я не  собираюсь  кривить душой. Мне
не нравится твоя затея, но у меня нет выхода. Теперь, когда письма готовы, я
хочу поскорее со всем покончить. Но, пока мы дождемся ответов, минует  самое
меньшее  неделя. Нам придется как-то сосуществовать под этим кровом.  Почему
бы не заключить перемирие?
 Хелен со злорадной ухмылкой посмотрела на него.
 -- Что, поджилки трясутся?
 Артур заставил себя сдержаться и не выдать переполнявшей его ненависти.
 -- Не в этом  дело.  Просто  иначе мы целую  неделю  будем портить друг
другу настроение. И что мы с этого получим? Ничего.
 -- Ладно, так и быть. Я пошла за сумочкой. -- Она направилась к двери.
 -- У нас найдется что-нибудь на обед? -- спросил Артур. Он уже заглянул
в кухню и знал, что еды в доме нет.
 -- Перемирие не означает, что я начну для тебя стряпать.
 -- Ясно.  Что  ж, могу подвезти тебя, куда надо. Я  же  все равно поеду
обедать.
 -- Как это мило,  --  насмешка  в ее  голосе  не  смогла  скрыть  ноток
удивления,  но Хелен быстро совладала с собой. -- Не запечатывай конверты, я
сама все сделаю.
 Похоже, ее сомнения не рассеялись до конца. Но письма не должны попасть
к  адресатам, иначе  весь его план рухнет. Вскоре Хелен вернулась в кабинет,
осмотрела  каждое  письмо,  вложила  их  в  конверты,  запечатала,  наклеила
принесенные с собой марки, сунула письма в сумочку и пошла вниз.
 Артур быстро достал  свой комплект писем, заклеил их,  прилепил марки и
двинулся следом  за женой. Она подкрашивала губы перед зеркалом в  прихожей,
сумочка  лежала  рядом  на  столике.  Конвей  вошел  в кухню,  налил  стакан
минеральной  воды и уронил его  на  пол. Вода  и  осколки  брызнули  во  все
стороны. В дверях кухни появилась Хелен.
 -- Ну, что там опять?
 -- Стакан  упал. Я сейчас все уберу.  -- Конвей направился  к маленькой
кладовой, где хранились тряпки и швабры. Хелен продолжала малеваться.
 -- Боюсь, это был один из дорогих бокалов, -- пробормотал Конвей.
 --  Что?! -- ахнула Хелен и бросилась в кухню.  Конвей сделал ставку на
ее инстинктивную реакцию и оказался  прав. Подбежав  к сумочке, он  проворно
подменил  письма и  открыл дверцу кладовки.  Когда  он взял швабру, жена уже
снова стояла перед зеркалом.
 -- Неуклюжий  медведь, -- буркнула она. Конвей еле  сдержал улыбку. Все
оказалось так просто. Возможно, это добрый знак.


3

 По  дороге  Хелен опустила письма в ближайший  почтовый ящик. Когда она
вернулась  в  машину,  Конвей заметил происшедшую в ней  перемену. Жена была
почти спокойна.
 -- Если уж у нас перемирие, то, может быть, пообедаем вместе?
 -- Я  не  против, -- ответил  Конвей.  Он был  рад, что Хелен  сама это
предложила.
 Обед не сопровождался  ожесточенной  пикировкой.  По  пути  домой Хелен
сказала:
 -- Мне нужны белые перчатки, а тут на Беверли-драйв есть магазин.
 Конвей невольно покосился на белые перчатки на руках жены. Она заметила
это и добавила:
 -- Это моя единственная пара, и мне надоело их  стирать. Конечно,  если
тебе лень останавливаться...
 Конвей  решил не  усложнять  свою задачу. Остановиться  пришлось за пол
квартала от магазина. Он вылез из машины вместе с Хелен.
 -- Пойду куплю себе газету.
 Когда  Хелен  отошла  достаточно  далеко,  Конвей  юркнул  в  маленькую
лавчонку,  прошелся вдоль полок  и, наконец,  нашел то,  что искал:  детский
карнавальный  набор.  Очки,  нос, усы  и брови. Заплатив и рассовав  все  по
карманам, он вышел из лавки и выбросил упаковочную коробку в урну.
 Когда  Хелен вернулась,  Конвей  уже сидел в машине  и читал газету. Он
запустил мотор. Хелен взяла газету и раскрыла на рубрике объявлений.
 -- Сто лет уже не показывали хороших фильмов, -- заметила она.
 Конвей купил эту газету нарочно,  чтобы  навести жену  на размышления о
кинематографе.   Теперь  он  боялся   торопить  события.  Может,   следовало
подождать,  пока  они  вернутся  домой  и  жена  от  скуки  сама  запросится
куда-нибудь?  Или  перенести  все  на  следующий  день,  когда  улягутся  ее
подозрения по поводу его столь неожиданного дружелюбия?  И все-таки  у  него
был шанс провернуть дело, не откладывая в долгий ящик.
 --  Разве  тебе  не  понравилась картина с  Томми Миллером?  -- невинно
спросил он. -- Как бишь ее? "Песнь Манхэттена"?
 -- Ты же знаешь, я ее не видела.
 -- Да? Помнится, ты говорила о ней, и я решил...
 -- Вот, значит, как ты внимателен к моим словам.
 Конвей решил попытать счастья.
 --  А я как раз  видел рекламу.  Фильм идет  на  бульваре Санта-Моника,
недалеко от нас. Какой там кинотеатр?
 --  Где?  --   Хелен  пробежала  глазами  газетную  полосу.  --  А-а...
"Монтеррей".
 -- Я бы и сам сходил на этот фильм. Можно хоть сегодня.
 -- Ну и сходи.
 -- Не желаешь присоединиться?
 Конвей краем глаза заметил, как жена покосилась на него.
 -- Не знаю... Если уж совсем нечем будет заняться...
 Он не решился развить тему. Будь что будет.
 Дома Хелен пошла в свою комнату, Артур -- в  свою. Запершись, он тотчас
принялся за  дело. Надо  было приспособить усы. Они  были длинные, черные, с
закрученными кончиками, как у пиратов. Днем такие усы никого  не обманут, но
в  темноте  вполне  могут сойти за настоящие,  особенно  если  подровнять  и
подстричь их. Он  порылся в чемодане со старой одеждой,  предназначенной для
рыбалки. Там лежала потрепанная шляпа, приобретенная еще до войны. Другой не
нашлось: в Калифорнии  Конвей обходился без головного убора. Сгодится, решил
он.
 Раза два Хелен набирала телефонный номер. Конвей приоткрывал  дверь, но
не слышал никаких разговоров. Наверное, жене  не удавалось дозвониться.  Это
было ему  на руку.  Когда Хелен  скрылась  в своей  комнате,  Конвей  быстро
спустился вниз, схватил старое  махровое  полотенце  и спрятал его вместе со
шляпой в "бардачок" машины.
 Ворс,  состриженный с усов, письма, составленные по требованию Хелен, и
номерок из  прачечной,  споротый с полотенца,  он сжег в  небольшой печке за
гаражом.
 Все  было  готово.  Впрочем...  Ему  пришло  в  голову,  что   начнется
расследование, и, если он  скажет,  что пишет  рассказы, в доме  должны быть
какие-нибудь доказательства этого. Конвей  поднялся в кабинет и напечатал на
машинке начало одного из своих неопубликованных творений.
 В шесть вечера он  спустился к телефону и, услышав,  как приоткрывается
дверь комнаты Хелен, набрал номер.
 -- Кинотеатр "Монтеррей"? Во сколько начинается "Песнь Манхэттена"? Уже
идет?  Следующий сеанс в  половине  восьмого? Журнал? А сам  фильм?  В  семь
пятьдесят шесть?
 Когда он повесил трубку, появилась Хелен.
 -- Ты пойдешь?
 -- Наверное.
 Конвей боялся выдать волнение.  Он понимал, что жене совсем  не хочется
проводить вечер в  его  обществе, пусть даже и  в  кино.  Но ей  нечем  было
заняться...
 -- Когда начинается сеанс?
 -- Двадцать минут восьмого. Я хочу посмотреть и журнал.
 -- Пойду соберусь.
 Конвей назвал неверное время начала сеанса по двум причинам. Во-первых,
стоянка будет  еще  свободна,  а  ему надо было  поставить машину  в дальнем
конце.  Во-вторых,  придя в кинотеатр  загодя, они увидят конец  предыдущего
сеанса, и тогда Хелен согласится пораньше уйти со следующего.
 Он надел неброский  костюм, завернул  усы  в бумагу  и сунул в  карман.
Услышав, как жена вышла из своей комнаты, Конвей  положил ключи от машины на
маленький  столик,  накрыл их листом бумаги и спустился вниз.  На Хелен были
розовый  костюм  и  ярко-красный  шарф.  Она  старательно  натягивала  новые
перчатки. Конвею этот  костюм не нравился: ему казалось, что он подчеркивает
и без того пышные  формы Хелен. Не любил он и этот кричащий шарфик. Но Хелен
не могла ходить без шейных платков, и этот красный очень нравился ей. Конвей
ожидал, что жена накинет  шарф, и  обрадовался правильности своего  расчета.
Шарф был нужен ему для осуществления замысла.
 -- Прихвати пальто, -- посоветовал он. -- Вечер будет прохладный.
 -- У меня нет подходящего пальто.
 --  Оставишь его  в машине.  По крайней  мере, не  околеешь на обратном
пути.
 Хелен неохотно взяла  пальто. Когда они подошли  к машине,  выяснилось,
что  Конвей  забыл дома ключи. Он  вернулся, вошел в комнату Хелен  и открыл
шкафчик,  где лежали носовые  платки.  Все  шло по плану. Он  быстро оглядел
стопку  платков, чтобы  выбрать лучший.  А  почему бы не  заменить платок на
перчатки? На мгновение Конвей задумался. Перчатки были поношенные, но вполне
чистые. Во всяком случае, хуже не будет. Вполне возможно, что  перчатки даже
добавят его замыслу достоверности.
 Кинотеатр  располагался в северо-восточной части бульвара Санта-Моника,
и возле  него была хорошо освещенная  автостоянка.  Но здесь брали  четверть
доллара,  и  Конвеи  приловчились  ставить  машину  на небольшой  бесплатной
площадке между рынком и банком.  По ночам там не было охраны. Попасть туда и
выехать было просто, одни ворота выходили  на улицу, другие -- в узкую аллею
на задворках. К тому же, площадка не освещалась. Места  там хватало всего на
два  десятка машин,  но  претендентов  всегда  было много.  К  началу сеанса
площадка  наверняка  будет заполнена машинами,  поэтому  Конвей поторапливал
жену во время ужина и чуть-чуть превысил скорость по дороге к кинотеатру.
 Хелен не удивилась, когда Конвей направил  машину к бесплатной стоянке.
Они  приехали вовремя: на площадке  было лишь несколько  автомобилей. Въехав
туда, Артур поставил машину рядом с