, жена кое-что
от меня утаила. Она  наверняка  подходила к машине. Я  заметил, что  один из
моих  охотничьих ножей,  хранившихся в  шкафу,  лежит не  на своем месте, но
решил не обсуждать эту тему.
 Синяя  машина  больше не показывалась, и  наша жизнь  почти наладилась
Джина, правда, продолжала оглядываться и смотреть в зеркало заднего  обзора,
сидя за рулем,  и волновалась, когда кто-то из детей исчезал с ее глаз. Но в
остальном все вроде как забылось.
 Увы, ненадолго.Вскоре  звонки возобновились. В первый раз трубку  сняла
Диана.Моясмуглокожая итальянка  побелела как мел и молча положила трубку. Но
на этот раз телефон сразу же зазвонил снова. Теперь ответил я.
 -- Пожалуйста, не бросайте трубку, мне надо сообщить вашему  мужу нечто
важное...
 -- Слушай, Диана,  сука ты чокнутая, оставь нас в покое! -- гаркнул я и
швырнул трубку на рычаг.
 Телефон  зазвонил опять. Джина бросилась к нему, отпихнув меня  прочь с
такой силой, что я врезался в холодильник.
 -- Ты не слышала, что сказал мой муж, больная потаскуха? Не лезь к нам!
--  внезапно  Джина  выказала  дивную  изобретательность,   и  я,  при  всей
серьезности  положения,  не  смог   удержаться  от  смеха.  --  Наш  телефон
прослушивает  полиция. Тебя найдут и посадят!  -- Она бросила трубку, громко
выругалась и отключила телефон.  Я  счел за лучшее  не напоминать  ей, что в
доме  есть еще два аппарата. Но звонков больше не  было.  Возможно, до Дианы
наконец-то дошло.
 Теперь я жалею, что не поговорил с ней, когда она позвонила в последний
раз. Не сделав этого,  я допустил роковую ошибку. Спустя  неделю мы с Джиной
возвращались  из  Сент-Луиса после  похода  в театр. Джина сидела  за рулем,
потому  что ей  не  нравилась  моя манера водить  машину. На шоссе  270 есть
короткий спуск с перепадом футов в двадцать. Внизу стоят домики и деревья, а
ограждения на этом месте нет, потому что идут ремонтные работы.
 Мы  оживленно  обсуждали  забавное  представление, когда Джина  подняла
глаза, взглянула в зеркало заднего обзора и испуганно пробормотала:
 -- О, господи.
 Я оглянулся и увидел быстро нагонявшую нас машину.  Было слишком темно,
и я не  мог сказать, какой она марки и какого цвета. Я струхнул, но в  самое
последнее мгновение машина  вырулила в соседний ряд и обогнала  нас. Это был
большой темный "бьюик".
 Мне пришлось  отобрать  у  Джины руль,  чтобы  удержать нашу  машину на
дороге.
 -- Это она. О, боже, это она! -- срывающимся голосом проговорила Джина.
 Я надавил на клаксон, чтобы привести жену в чувство.
 --  Успокойся.  Из-за  тебя  мы  попадем в аварию. Вероятно, это просто
похожая машина.
 Я надеялся, что Джина не заметит слабости  моего довода. Она бросила на
меня  убийственный взгляд,  полный страха и злобы. К счастью, напугавшая нас
машина вскоре скрылась из виду.
 Мы  приблизились к крутому спуску. Джина все еще  была в оцепенении, но
вела  машину  ровно,  в  крайнем правом  ряду,  без  превышения  скорости. Я
посмотрел налево, и у меня замерло сердце.
 -- О, черт!
 -- Что такое, Бобби?
 Я вскрикнул. Мой истошный  вопль напугал не  только  Джину, но  и  меня
самого.
 -- Осторожно! -- заорал я. -- Тормози!
 Но  было  поздно.  Машина,  которая совсем недавно обогнала нас, теперь
мчалась  в левом ряду. Внезапно  она резко рванулась  вправо и ударила нас в
борт. Джину бросило на меня, наша машина слетела с дороги и устремилась вниз
по насыпи. На миг мне  почудилось,  что я на американских горках. А потом --
оглушительный грохот и темнота.

 Очнулся я на больничной койке. Я быстро  сел и так же быстро лег опять,
потому что у меня сразу закружилась голова.
 -- Расслабьтесь, --  сказала склонившаяся надо мной  строгая медсестра.
-- Все будет хорошо. -- Где моя жена?
 Но я уже все понял.И медсестра подтвердила  мои худшие опасения.  Джина
погибла, получив несовместимые с жизнью повреждения мозга.
 Три  недели  я жил как в тумане.  Почти никуда  не выходил,  потому что
каждая  встречная темноволосая  женщина  казалась мне Джиной. Мои родители и
теща по очереди присматривали за детьми, а те, как могли, старались ободрить
меня, хотя и сами страдали.
 Как-то  утром,  примерно  через  месяц  после  гибели  Джины,  зазвонил
телефон. Я мгновенно понял, кто это, но все равно снял трубку.
 -- Привет, Бобби, это я, Диана. Как ты там?
 Ее веселый непринужденный тон потряс меня до глубины души, и  мой ответ
прозвучал весьма жалко.
 -- Ничего хорошего.
 --  Жаль.  Ну,  да  я  знаю, как  тебя  развеселить.  Почему бы  нам не
повидаться? Я в гостинице Друри,  недалеко от  тебя.  Номер двести пятьдесят
семь. До встречи.
 Видать,  эта баба и впрямь спятила,  если думала, что я приду к ней. Но
тут в каком-то уголке моего  сознания забрезжила одна мысль. А что, если мне
удастся  вытянуть у  Дианы признание?  Я  бросился  в спальню, выдвинул ящик
тумбочки и принялся копаться в многолетних залежах хлама. На самом дне лежал
маленький магнитофон. Я включил его. Он оказался исправным. Сунув магнитофон
в  задний карман, я  хотел было прихватить и  охотничий нож, но потом решил,
что,  если мне удастся разговорить  Диану, то  все остальное  пусть  сделает
полиция.

 Я робко постучал в дверь, и она тотчас открылась. На губах Дианы играла
улыбка, похожая на сноп света. Они были обильно накрашены и чуть приоткрыты.
Я видел,  как сверкают ее зубки. Волосы стали  еще  рыжее, веснушек  на лице
прибавилось, а темно-зеленые глаза сияли будто фонарики.
 --  Бобби, ну  наконец-то!  Я так  рада. -- Она втащила меня в комнату,
обняла и, не теряя времени, прильнула к моим губам. Я почувствовал, как рука
Дианы скользит  по моей спине вниз, и  успел перехватить ее, прежде чем  она
нащупала  магнитофон.  Выскользнув  из  объятий,  я  незаметно  нажал кнопку
записи.
 --  Зачем ты это сделала, Диана?  Зачем тебе  понадобилось  убивать мою
жену?
 Она молча  улыбнулась и снова попыталась поцеловать меня. На этот раз я
принял  игру и  страстно приник к ее губам.  Господи,  я едва  не  блеванул.
Тошнотный  комок  рвался  из  желудка  наружу, но  я  мужественно  продолжал
лицедействовать.
 --  Бобби, я  так соскучилась по тебе.  С тех  пор, как ты меня бросил,
только о тебе и мечтаю. Видела тебя в каждом мужчине, с которым встречалась.
Меняла их, надеясь найти кого-то как ты. А потом  мне предложили тут работу,
и  я  не выдержала.  И теперь,  когда твоей  жены больше нет,  ничто  нам не
помешает.
 Ей  предложили работу? Погодите-ка, тут что-то  не  так. Я прищурился и
пристально посмотрел на  нее. Да, что-то не так. Но я не мог  понять,  в чем
дело, и просто повторил свой вопрос:
 -- Но убивать-то зачем?
 -- Господи, Бобби, разве не ясно? Она же стояла между нами.
 Она произнесла это на удивление невозмутимо и непринужденно.
 -- Но ведь ты могла убить и меня.
 --  Да, могла.  Только  ты  выжил. Значит, судьбе было угодно, чтобы ты
стал моим.
 Она опять  подалась  ко  мне, но  на  этот раз в голове  у меня  что-то
щелкнуло. Как будто прорвало плотину. Я отпихнул Диану и заорал:
 -- Убийца! Ты угробила мою жену, и я тебя прикончу!
 Кровь закипела.  Я никогда прежде  не был так зол, но теперь совершенно
не владел  собой, как  будто  наглотался  "колес". Во  мне  взыграло  что-то
первобытное, и сознание отключилось. Я рванулся вперед  и заметил, как  лицо
Дианы исказилось от страха. Но она была готова к такому обороту дела. Может,
стерва и спятила, но никто никогда не считал и не называл ее дурой.
 Поэтому я нарвался  на здоровенный  кухонный нож.  Намерения  Дианы  не
вызывали сомнений:  она хотела проткнуть  мне брюхо.  К счастью, моя  злость
оказалась сильнее,  чем ее страх  и безумие.  Диана успела  пырнуть меня, но
только оцарапала  кожу. Я схватил ее за руку и рванул влево. Тонкое запястье
хрустнуло и сломалось, как сухая  щепка. Нож вывалился, вонзился  в  пол  и,
покачавшись мгновение, упал плашмя. Я ударил Диану правой ногой в  пах. Будь
она  мужчиной,  ущерб оказался  бы  куда серьезнее,  но, так или иначе,  мне
хватило времени, чтобы завладеть ножом. Я машинально  занес правую руку, и в
этот миг Диана ринулась на меня,  норовя  расцарапать  ногтями лицо.  Лезвие
ножа вошло ей прямо в горло. Она захрипела, попятилась и опустилась на  пол,
схватившись руками  за шею.  Кровь  ударила струей, потекла между пальцами и
фонтаном хлынула  на мою рубаху. Я стоял  и бесстрастно  смотрел,  как жизнь
покидает молодую женщину.
 --  Господи,  Бобби, что  ты  наделал?  -- раздался за спиной  знакомый
голос.
 Я  резко  обернулся  и  взял  нож  наизготовку,  чтобы  отразить  новое
нападение. И  оказался лицом к лицу с Дианой Маккормик.  Я мигом все понял и
опустился на пол, словно сбитый волной цунами.
 Я только что убил Дон. Но, может быть, в этом и состоял  замысел Дианы?
Может быть... Я попытался встать.
 -- О, боже, -- повторила она, глядя на свою умирающую  сестру. Ее карие
глаза наполнились слезами. Да, я обязан был заметить, что у женщины, которую
я зарезал, зеленые глаза, но ярость и горе напрочь лишили меня разума.
 -- Я  же пыталась тебя  предупредить,  Бобби. Моя  сестра сошла с  ума.
Тяжело заболела.  Она  мечтала о  тебе  как одержимая,  ты несколько лет  не
сходил у нее  с  языка. А  потом она каким-то  образом  выяснила, где  ты. Я
хотела остановить ее,  звонила тебе, но вы с женой бросали трубку. --  Диана
опустилась на пол рядом с Дон, взяла  ее голову и положила к себе на колени.
Кровь тотчас  залила джинсы. -- А вчера она  позвонила мне и сказала, что уж
теперь-то наверняка завладеет тобой. Это она  убила твою жену.  О, Бобби,  я
так сожалею...

x x x
 -- Да, настоящая больная сука, -- сказал Оскар.
 -- Спасибо, приятель, -- ответил я. -- Жаль,  что тебя не было  на моем
суде, где  мне влепили  пятнадцать лет за убийство второй  степени. Подумать
только, скольким полезным вещам я научусь тут за это время.
 -- Уж это точно. И все же, я не понимаю.
 -- Чего не понимаешь?
 -- Почему ты  здесь,  парень.  Неужто  Диана  не дала показаний в  твою
пользу? Да и запись у тебя была.
 -- То-то и оно, Оскар. Диана солгала. Сказала, что это я преследовал ее
сестру. Убил жену, а потом напал на Дон. Ну,  а запись... В магнитофоне сели
батарейки. Записалась только сцена с поцелуями в самом начале.
 -- Да, поганое дело, -- рассудил Оскар.
 -- И не говори, -- согласился я.


 Перевел с англ. А. Шаров (harov@otma.ru)




Джон Лутц. Полуночный поезд


 coy Джон Лутц
 coy Перевел с английского А. Шаров (harov@otma.ru)


 Далеко впереди  истошно и протяжно заголосил паровозный гудок. Цепляясь
за  неструганые доски раскачивающегося вагона, Ульман  медленно поднялся  на
ноги.   Состав  приближался  к  захолустному   полустанку  с  необозначенным
железнодорожным переездом,  и Ульман почувствовал,  как  он  замедляет  ход.
Ехать до самого города было бессмысленно: сейчас бродяги и сезонные сборщики
фруктов   толпами   перебирались   на  запад,   и   сторожа   грузовых  депо
свирепствовали,   отлавливая  их  по   вагонам.  Собрат-бродяга  на  востоке
предупредил Ульмана,  что  в этом  месте  поезд  сбавит  ход.  Значит,  пора
прыгать.
 Ульман  всмотрелся в кромешную  тьму, лицо  обдало прохладным  сельским
воздухом.  Ульман выждал несколько секунд, почувствовал,  что поезд  вот-вот
начнет набирать ход, и спрыгнул.
 Он  тяжело поднялся, отряхнул  пыль с  одежды и  улыбнулся, увидев, как
исчезают во мгле огни грохочущего товарняка. Завтра Ульман  поймает попутку,
переберется на другую окраину  городка и  вспрыгнет на  следующий полуночный
поезд, идущий в западном направлении.
 Да,  но  где ночевать? Задачка, однако. Правда, Ульману  уже довелось с
успехом разрешить несколько  сотен таких задач. Он заозирался  по  сторонам,
вгляделся  в темноту  и, наконец, увидел  огни. Похоже,  до дома было  около
мили.  Ульману  показалось  странным,  что сельские  жители еще бодрствуют в
столь поздний  час. Но это и к лучшему: можно попроситься на ночлег в сарай.
А  не  пустят,  так  хоть накормят  поутру. Проверив,  не выпало ли  что  из
карманов, Ульман пустился в путь.
 Дом оказался крошечной фермой, сколоченной из досок. На подворье стояли
только покосившийся сарай да курятник, и Ульману совсем не хотелось провести
ночь  в  каком-нибудь из  этих чертогов.  Он тихонько  подобрался к крыльцу,
отметив  про себя, что обычного в таких случаях разоблачительного  собачьего
лая  не  слышно, и  решил сначала  заглянуть в  одно  из  окон,  а  уж потом
подниматься на крыльцо.
 Он  увидел  грязную  комнату, обставленную дешевой мебелью. Голая яркая
лампочка освещала  истертый  коврик,  древние,  на  ладан  дышащие  стулья и
продавленный диван. Ульман поразмыслил и решил заночевать на свежем воздухе,
а утром заявиться сюда  завтракать.  Он уже  повернулся,  чтобы  отправиться
восвояси, но тут в комнату вошла женщина.
 Ее дешевое цветастое платье было  под стать  убранству  жилища, но  вот
облик  самой  женщины  никак  не вязался с окружением.  Лет  тридцать, решил
Ульман. Рослая и стройная, с тонкими чертами, прямыми каштановыми волосами и
огромными синими глазами. Мало кто мог бы так искусно скроить явно недорогое
платье   и   носить  его   с  изяществом,   подчеркивающим  все  достоинства
соблазнительной  фигуры. Подол не прикрывал  округлые  колени.  Платье  было
приталенное,  с низким  вырезом.  На  согнутой  в  локте  левой руке женщина
держала  белую  кошку, лениво  и  грациозно поглаживая  ее. Что-то в повадке
женщины подсказало Ульману, что она -- единственный человек в этом доме.
 При виде такой  красоты у  бродяги захватило дух.  А то,  что дом стоял
особняком, навело его  на весьма и весьма  нечестивые  мыслишки,  которые он
тотчас   выкинул  из   головы.  При  всей  своей  неотесанности  Ульман  был
поэтической натурой, способной оценить  красоту и  связанной своими, особыми
нравственными законами.
 Женщина  опустила  кошку на пол и  исполненным  чувственности движением
оправила платье, разгладив его красивыми тонкими руками. Ульман попятился от
окна, испугавшись  внезапного прилива вожделения и прекрасно зная, чем может
кончиться дело. Повернувшись спиной к дому, он заставил себя тихонько отойти
подальше, а потом сделал над собой новое усилие и пустился бегом.
 Едва  рассвело, Ульман разогнулся,  выбрался  из-под дерева, потянулся,
провел ладонями по парусиновой ветровке и зашагал к ферме.
 При  свете дня дом  выглядел  еще более ветхим,  чем в темноте.  Ульман
заметил,  что окружавшие  ферму поля  заросли  бурьяном.  Живности  не было,
только одинокий боров возле сарая да несколько  кур  на запущенном подворье.
Потом Ульман заметил за сараем еще пару свиней, но не обратил на них особого
внимания,  потому что  во  дворе  стояла  женщина, облаченная  все в  то  же
узорчатое платье. Она вешала на колеблемую ветром веревку мокрое белье.
 Ульман  был  уверен, что  она знает о его  присутствии,  но делает вид,
будто ничего не замечает. Когда он приблизился, она вытянулась в полный рост
и  закрепила  белье прищепками.  Несколько  секунд  Ульман  молча  любовался
женщиной, слушая скрип дерева  и веревки,  трущейся о мокрую ткань.  Женщина
пришпилила последнюю  простыню и повернулась. В ее синих глазах не  было  ни
удивления,  ни страха,  и Ульман,  который испытывал неловкость перед  лицом
такой красоты, смешался пуще прежнего.
 -- Ваш мистер дома? -- спросил он, заранее зная ответ.
 -- Нет тут никакого мистера, --  отозвалась женщина,  отставляя ногу  и
окидывая пришельца откровенным взглядом.
 --  Э... я вот подумал, может, вы разделите  со мной  завтрак.  Я бы  с
удовольствием отработал.
 Женщина пропустила его слова мимо ушей.
 -- Вы спрыгнули с ночного товарняка, правильно?
 Сердце Ульмана заколотилось. Неужто  вчера она заметила  его у окна? Он
решил не придавать этому обстоятельству большого значения.
 -- Конечно, мисс. Еду работать в Калифорнию.
 -- Калифорния -- не ближний свет.
 -- Это точно, -- Ульман почесал подбородок. -- А как вы узнали, что я с
того поезда?
 -- Да много вас таких,  --  был  ответ. -- Почему-то  никто  не едет до
самого Эребвилла.
 --  Из-за  железнодорожной  полиции,  -- злобно процедил  Ульман. -- Уж
больно любят пройтись дубинкой по голове нашего брата.
 Женщина внезапно улыбнулась.
 -- Меня зовут Сирила.
 -- Лу Ульман,  -- он улыбнулся в ответ, стыдясь своей грязной одежды  и
чумазой физиономии.
 -- Что ж, мистер Ульман, можете умыться вон там, у колонки, а я поджарю
яичницу.
 Он снова улыбнулся, непроизвольно оглядывая женщину с головы до ног.
 -- Благодарствую, мэм.
 Завтрак, состоявший из яиц,  хлеба, свежего кофе и апельсинового сока в
высоком стакане,  выглядел  на  удивление аппетитно. Ульман уселся  напротив
женщины и принялся самозабвенно уплетать за обе щеки, потому что на вкус еда
оказалась ничуть не  хуже, чем  на вид.  Проглотив несколько ложек, он вдруг
почувствовал на себе взгляд хозяйки.
 --  Так  вы,  говорите,  одинокая?  --   спросил  Ульман,  вытирая  рот
указательным пальцем.
 Сирила кивнула, не сводя с него внимательных синих глаз.
 -- Муж пять лет как умер.
 Ульман набил рот хлебом и сказал:
 -- Нелегко, должно быть, свести концы с концами? Что за скотину  вы тут
разводите?
 -- В основном хрюшек. Есть и несколько кур.
 -- Свиньи у вас -- что надо. Сколько голов?
 -- С десяток. Больше тут не прокормишь. По осени, когда нагуляют жирок,
я их продаю, а часть выручки трачу на поросят.
 -- И начинаете все сызнова?
 Сирила кивнула и снова очаровательно улыбнулась.
 -- Пахать да  сеять -- не женское дело, -- с легким  кокетством сказала
она.  -- В  этих местах, кроме  свиноводства,  почитай, все уже  заглохло. А
свиньи дают неплохой доход, если есть возможность откармливать их все лето.
 Ульман покончил с едой и в знак признательности облизал ложку.
 -- Хотите добавки, мистер Ульман? -- женщина немного нарочито взмахнула
ресницами, и Ульману показалось, что  хозяйка  вот-вот пустит  в ход женские
чары и начнет заигрывать с ним.
 Он взглянул на нее и подумал: нет, где там. Нечего губы раскатывать.
 -- Нет-нет, спасибо, мэм, я уже набит под завязку.
 -- Если вы не  против, зовите меня  Сирила, -- попросила она, поигрывая
чайной ложкой.
 Ульман неловко замялся, потом улыбнулся.
 -- Да, конечно, -- сказал он. -- Сирила.
 -- За сараем лежит штабель дров, -- с улыбкой сообщила она.  -- Надо бы
их...
 --  Да полно  вам,  Сирила, -- прервал ее Ульман. -- Я  же говорил, что
отработаю. Вы только покажите, где топор.
 Примерно  с час  он  рубил дрова, потом косил  высокую сорную траву  на
задах  дома,  латал  проволочную изгородь загона для свиней,  который был за
сараем. Он работал, напевая себе под нос и поглядывая  на Сирилу, возившуюся
то в доме, то на подворье. Время от времени она улыбалась ему, приветственно
махала  рукой  из  окна  или  одаривала  теплым  взглядом,   орудуя  рычагом
водокачки.
 Ульман трудился почти до вечерней зари, потом умылся во дворе, а Сирила
стояла на  крыльце в царственной позе и наблюдала за ним. Малость обсохнув в
еще  теплых солнечных  лучах, Ульман  натянул рубаху, откинул назад  волосы,
пригладил их мокрыми пальцами и вошел в дом следом за хозяйкой.
 --  Неплохо поработали, ничего  не  скажешь,  --  похвалила  Сирила. Ее
улыбка показалась Ульману немного вымученной. Женщина прислонилась  к спинке
старого дивана, словно ища опоры. Ульман усмехнулся и передернул плечами.
 -- По-моему, вам тут недостает мужчины, а так все в порядке.
 -- Думаете,  я сама не  знаю?  -- Сирила  отошла от дивана.  --  Готова
спорить, что после такого трудового дня вас мучит жажда.
 -- Вообще-то да, хотя  скоро "ведьмин час", и  мне пора на другой конец
города, чтобы вскочить на товарняк. Но если у вас найдется что-нибудь...
 -- Должно  быть,  в  буфете кое-что осталось, --  с приклеенной к  лицу
улыбкой ответила  женщина.  -- Стоит с незапамятных времен для гостей или на
случай какой-нибудь хвори.
 Ульман пошел следом за ней на кухню.
 -- Чем дольше его выдерживае