- Простите,  -  сказал  Дест,  -  там,  откуда  я  прибыл,   исповедуют
христианство, и я знаю эту религию.  Иосиф  был  плотником.  Акелдама  же  -
поле, которое жрецы купили за 30 серебреников...
     Лицо  восприимчивого  Сафаруса   исказилось   болью.   Он   смог   лишь
прошептать:
     - Как вам угодно. Если я говорил об этом поле, то дело  в  том,  что...
Понимаете, я присутствовал при его погребении...
     На мгновение Сафарус стал похож на землянина: исхудавший, глаза  широко
открыты, глазные впадины придавали ему какую-то красоту.
     - Я стоял за Никодемой из-за страха быть узнанным.
     Звуки фанфар заглушили его голос. Из  ущелья,  тянувшегося  вдоль  семи
населенных пунктов, змейкой выползала на равнину пестрая процессия  людей  с
украшениями из драгоценных  камней.  Кортеж  трипольцев  расположился  вдоль
насыпи. Процессия шла из Вифании. Взобравшись на финиковую  пальму,  Сафарус
представил Десту актеров этой мистерии.
     Ежегодно христиане следовали по  этому  королевскому  пути.  Процессия,
расположившись у пещеры Лазаря, растянулась до ворот  Баб-эль-Асбата,  через
которые 150 лет назад вошли в Город рыцари Тау - крестоносцы.
     Во главе процессии шел король, держась за узду белого мула, на  котором
восседал патриарх иерушалаимский. Последний благословлял свой  народ  знаком
Тау. По примеру благочестивого предка Ги де  Лузиньян  снял  корону,  и  его
золотое  облачение,  усыпанное  кориндоном,   аметистами   и   хризопразами,
блестело, как огромная звезда.
     Два ряда рыцарей в белых и  черных  доспехах,  украшенных  гербом  Тау,
сопровождали патриарха и короля. Позади них толпой шли  сановники:  епископы
Иордании и Островов в плащах с ветровыми капюшонами и одетый в  ярко-красное
облачение патриарх Горы. Легат из  Меропы  ехал  верхом  под  зонтиком.  Все
знатные паломники были босиком; золотые  украшения  духовных  лиц  светились
под грубой холщевой одеждой, посыпанной  пеплом,  их  посохи  были  украшены
ониксом,  черным  нефритом  и  гранатом,  всякими   погребальными   камнями,
блестевшими на солнце.
     По знаку епископов вперед  вышли  дьяконы.  Они  пели  церковные  гимны
("Очень красивые  бородатые  мужчины",  -  заметил  какой-то  триполец),  их
голоса гремели над равниной. Эти ни к чему не пригодные люди давали обет  не
носить  доспехи  рыцарей  Тау.  Певческие  группы  подростков  с   крашеными
завитыми волосами махали кадилами; дорогу  обрызгивали  иссопом  и  ясенцем;
высокие, с  локоть,  восковые  свечи  дрожали  и  таяли  под  солнцем  среди
тоскливого завывания лютней и псалтерионов.
     Королевская семья расступилась, и вперед вышли светские  лица.  Сафарус
шепотом  посоветовал  Десту  обратить  на  них  особое  внимание.  Рядом   с
паломниками, которые шли пешком, шли и рабы-мавры. Они несли ковры  и  ткани
малинового цвета. Под хоругвями собрались принцы западных стран, и  землянин
заметил в этой толпе восседающего на вороном коне гиганта, который на  целую
голову  был  выше  всех  остальных.  Его  черные   доспехи   стоили   целого
королевства. На груди его красовался знак Тау из шестидесяти  семи  рубинов.
Опущенное забрало придавало ему вид несущего ужас и величие.  Дест  вспомнил
некоторых монстров с Альтаира...
     - Кто это? - спросил он.
     Сафарус шепотом ответил:
     - Гуго Монферратский, прозванный молотом сарацинов...
     После паузы он добавил:
     - Великий Магистр Ордена Храма.
     Где же Жильбер слышал это имя, Монферрат?..
     За сановниками в сторону Вифании катилась,  как  река,  огромная  толпа
безвестных и страстных  паломников,  одетых  в  простые  холщовые  одежды  с
прикрепленными к ним ракушками. Они обмахивались листьями пальм  и  лилиями.
Было душно. Над равниной застыл необычно тяжелый  воздух.  Дрожащие  огоньки
пламени отражались в  украшениях  священников.  Над  процессией  поднималось
облако пыли. Стоя  на  насыпи  у  дороги  или  сидя  на  финиковых  пальмах,
верующие бросали на головы паломников ароматные цветки мирры  и  осыпали  их
дождем лепестков дамасских роз.
     Женщины пели сирийские причитания:

                Любимый, любимый мой!
                Он погиб, о прекраснейшая из всех женщин!
                Они положили его тело на Тау
                И пригвоздили ноги и руки его...
                Он был как большая сорванная лилия,
                И кровь его потекла на песок...
                Плачьте, король, дочери Анти-Земли.
                Невинные девушки, плачьте!

     Приподнявшись  в  стременах,  Дест,  астронавт,  прибывший   с   другой
планеты, зачарованно смотрел вокруг.  Он  хорошо  понимал,  что  очутился  в
средневековой сказке. Он, как в глубокий колодец, спустился в прошлое  своей
собственной планеты... Сафарус дотронулся  до  его  руки.  Шедшие  во  главе
процессии король  и  патриарх  уже  поднимались  по  петляющей  тропинке  на
вершину холма, где стояли трипольские  всадники.  Все  рыцари  спешились,  и
Жильбер двинулся к ним. Он чувствовал легкое головокружение: да, он -  принц
Триполи, по крайней мере  до  прилета  сюда  следующей  ракеты!  А  учитывая
редкость межпланетных перелетов, это может произойти лет  через  сто.  Белый
мул  вдруг  остановился.  Легкая  дрожь  прокатилась  по  всей   королевской
процессии, продолжительная дрожь, чья сила сгибала тянущиеся по  направлению
к Вифании ряды паломников, как спелые колосья. Окруженный  своими  рыцарями,
несущими на своих гербах химер и единорогов  в  ослепительном  блеске  своих
лат, Дест поцеловал кольцо на руке патриарха и обнял короля.
     С тех пор тысячи легенд стали ходить о Принце Ночи. Одни видели на  нем
кольчугу, усыпанную жемчужинами, другие - бриллиантовые доспехи.  Султан  на
его шлеме светился, как солнце. По сложившемуся  в  пустыне  обычаю,  нижнюю
часть его лица скрывала египетская  вуаль  из  "сотканного  воздуха",  но  и
взгляда его фиолетовых глаз с  большими  ресницами  было  достаточно,  чтобы
свести с ума некоторых принцесс. От  радости  и  счастья  Анна  де  Лузиньян
потеряла сознание и упала на руки тех, кто еще держался на ногах, а  монашки
стали шептать заклинания против злых духов.
     Ги де Лузиньян грациозным жестом пригласил  землянина  продолжить  путь
справа от него. И снова с еще  большей  силой  зазвучали  гимны  и  песни  о
любви. Плененные красотой Деста, придворные дамы посвящали их астронавту.


                           Предательство и резня

     Толпа разделила  Жильбера  Деста  и  Сафаруса.  Но  это  не  беспокоило
старика: он знал, что землянин находится  в  безопасности  сейчас,  рядом  с
королем.
     Подобно тому, как скупец вновь извлекает спрятанное  в  течение  долгих
лет сокровище, Исаак Агасверус Лакедем обретал  ту  незримую  нить,  которая
связывала его с родным Городом. Он не меняет свой облик, он  остается  таким
же, каким был прежде: крепость за городом, храм, восточный базар и  оссуарий
в его черте, Городские крепостные стены,  нестерпимо  горячие  под  солнцем,
хранили безмолвие, но улицы были запружены  рыцарями  и  ехавшими  на  ослах
епископами, торговцами тканями, пряностями и амброй, сирийскими  астрологами
и кочевниками.
     Все языки Анти-Земли звучали под его  небом.  Над  Городом  стоял  звон
тысяч колоколов, а по его улицам распространялся  запах  ладана  из  трехсот
церквей. Над ним застыл жгучий, сухой воздух опалового цвета.
     Неожиданно Сафарус остановился, охваченный ужасом. У  него  перехватило
дыхание, и он почувствовал, как невыносимо больно  сжалось  сердце.  Сколько
раз в своей жизни, которая, казалось, длилась бесконечно, Сафарус  испытывал
подобный страх! Когда садился на тот корабль,  что  затонул  впоследствии  в
Апулии... в  Помпеях...  в  доме  своего  друга  Флавиуса...  и  вот  совсем
недавно,  когда  эта  рабыня  приготовила  ему  бульон   из   цикуты...   Он
предчувствовал какую-то  враждебную  силу,  чувствовал  приближение  смерти.
Корабль, на который он не сел, разбился о рифы, Помпеи, которые он  покинул,
были  погребены  под  слоем  лавы,  а  проданная  рабыня-гречанка   отравила
другого.
     Что он мог сейчас сделать?
     Сила, названия которой он не  знал,  витала  в  воздухе,  и  Иерушалаим
готовился, как к празднику, к ее приходу. Почти во всех домах  в  это  время
жгли  ароматические  вещества  и  плели  гирлянды  для  временных   алтарей;
благородные дамы ходили с распущенными  волосами  и  плачем  как  Магдалены,
сопровождаемые  огромными  толпами  евнухов  и   рабов-мавров.   На   рынках
вращались вертела, пылали костры, где  топили  жир,  разливали  сладости  из
меда и корицы. Музыканты пели под звуки систры, а слепые  чертили  на  песке
звезды и делали пророчества.
     Сафарус достиг ступеней Храма. В начале эры Тау  он  был  разрушен,  но
огромное сооружение так и не было полностью восстановлено. Расположенные  то
тут, то там остатки  арок  и  колонн  навевали  грусть,  напоминая  о  былом
величии. Широкая лестница терялась в темноте узкой улочки.
     На первой лестничной площадке появились  три  неясные  тени  в  широких
одеяниях бедуинов. Сафарус ладонью очертил в  воздухе  фигуру,  напоминающую
полумесяц. Первая тень заговорила:
     - Огненная звезда упала в пустыню. Она обожгла  скалы.  Скитавшиеся  по
воле ветра пастухи-кочевники видели, как горели их шатры и  были  уничтожены
их стада. Более того,  тех,  кто  уцелел,  охватило  безумие,  и  они  стали
уничтожать  друг  друга  в  долине  Кедрона.  Мудрецы  предсказали   ужасные
стихийные бедствия и войну.
     Вторая тень продолжила:
     - Повелитель Тау из крепости на другом берегу реки  в  Моаве  разграбил
направлявшийся в Дамасск караван. Среди пленных находится  сестра  эмира,  и
тот чрезвычайно разгневан. Повелитель с другой стороны реки  Иордан  требует
в качестве выкупа чистого  золота  столько,  сколько  можно  увезти  на  ста
верблюдах. Эмир поклялся бородой Терваганта, что порежет  его  на  куски,  и
послал гонцов к повелителю Египта  и  халифу  Баодада.  Имамы  говорят,  что
будет война.
     Третья тень вышла из укрытия, образованного тремя колоннами.  Она  была
еще чернее, и голос ее был резче, чем у двух других. Хотя ее  лицо  скрывала
накидка, что-то повелительное, властное в манере держать  себя  отличало  ее
от остальных. Она сказала:
     - На трон в Баодаде вместо никчемного повелителя поднялся халиф  Хаким,
он сейчас в  расцвете  своих  сил.  Халиф  Хаким  ненавидел  рыцарей  Тау  и
стремился распространить свою власть на все  страны  Полумесяца.  Зная,  что
евреи в Иерушалаиме плохо относятся к иноземцам,  он  пришлет  к  новолунию,
после праздника, когда Тау ожидает возвращения своего Бога, посланника.
     - Кто это будет? - спросил быстро Сафарус.
     - Мне запрещено называть его имя. Но знай, что войска  моего  господина
приблизились к тому берегу реки  Иордан.  Вам  будут  даны  распоряжения  по
взаимодействию с воинами Терваганта, и Королевство Тау  падет,  как  гниющий
плод, источенный изнутри червями и оторванный ветром, ибо будет война.
     Сафарус выпрямился. Он чувствовал, что в его руках судьба  его  народа.
За свою бесконечно долгую жизнь он служил римлянам, варварам, мусульманам  и
христианам; он ненавидел их всех и знал, что его  вечно  преследуемый  народ
вздохнет свободно лишь тогда, когда хвастливые и жестокие  завоеватели  этой
земли схватятся друг с другом и ослабеют. Поэтому  война  между  Баодадом  и
Иерушалаимом казалась  ему  желательной,  а  время  для  нее,  как  никогда,
удачным.
     Он сказал:
     - Исполняйте ваш долг, а мы исполним наш. Будьте  Иисусом,  сражающимся
на равнине, а мы будем Моисеем, который слышит Бога на горе и  передает  его
наставления.  Может  быть,  -   добавил   он,   поворачиваясь   к   третьему
посланнику, - мы сможем действовать более эффективно, и у нас будет  оружие.
Можете так и передать своему господину, эмиру Абд-эль-Малеку.
     Тени незаметно исчезли, и "великий"  заговор  растворился  в  безмолвии
ночи. Сафарус остался один на паперти. А тем временем в  охваченном  пожаром
центре  Города  начиналось,  пишет   летописец,   "ужасное   и   невероятное
истребление евреев".
     Это началось по  тому  же  сценарию,  что  и  на  Земле:  где-то  некий
погонщик ослов из Генезарета  перевернул  вверх  дном  лоток,  принадлежащий
христианину,  если   только   все   произошло   не   наоборот.   Раздавались
богохульства. Собирались толпы народа, а  над  городом  неслись  надрывающие
сердца звуки систры:

                Возлюбленный! О возлюбленный!
                Они схватили тебя и распяли на Тау!

     Варвары, которые не исповедовали вообще никакой  известной  религии  и,
очевидно, не имели никакого отношения к событиям, происшедшим  в  33-м  году
эры Тау,  громко  возмущались  совершенным  преступлением  и  подожгли  одну
синагогу. Были разграблены роскошно обставленные дома,  выпотрошены  сундуки
и матрацы, мостовую усеяли  подсвечники  с  семью  ответвлениями  и  древние
слитки с текстом пятикнижия в позолоченных футлярах. Первая  кровь  брызнула
на порог жилища, где в прикрепленной к дверной перемычке  маленькой  золотой
шкатулке лежали тексты песен и стихов о шаронской розе.
     Все это сопровождалось речитативом:

                Возлюбленный, о возлюбленный мой!
                Они прибили руки твои и раздробили кости!
                Ты был как большой цветок лилии сорванной...

     Сафарус нигде не мог найти  ни  носилок,  ни  носильщиков.  Он  пересек
несколько как бы сжавшихся в тишине и мраке  кварталов  и  пошел  на  зарево
пожара. Он почти бежал с невыносимой на сердце тревогой, в  этой  неожиданно
наступившей влажной и душной ночи; на небе светили  огромные  звезды,  запах
мускуса и жасмина кружил голову; он бежал, а вокруг фонтанами  лилась  кровь
на плиты мостовых, сизые столбы дыма стояли над домами,  где  огонь  пожирал
невероятное количество ароматических веществ; горячий, сухой  ветер  дул  из
пустыни.
     Сафарус направлялся к  другому  месту,  где  его  ждали:  к  катакомбам
Константина.
     Иерушалаим  представлял  собой  только   пожары,   лихорадку,   ярость.
Попадавшиеся ему на глаза прохожие убегали кто куда; у всех  в  глазах  была
растерянность,  а  к  ней  примешивался  страх.  (Этот  нечеловеческий  ужас
Сафарус уже пережил, когда был в обугленной воронке в Герлеме).
     Он пытался уверить себя: конечно, не так уж много времени прошло с  той
первой резни в этом Городе, свидетелем которой он был. Его память  сохранила
каждую  ее  деталь;  он  пережил  массовое   истребление   жителей   Города,
построенного по приказу молодого Цезаря. Тогда же был разрушен Храм, а  Сион
сравняли с землей. Он отчетливо помнил 15 июля 1099 года  эры  Тау  -  день,
когда рыцари Тау  ворвались  в  Иерушалаим.  Спрыгнув  с  осадной  башни  на
бруствер бастиона Давида, какой-то капитан с  русыми  волосами  -  настоящий
северянин, со шпагой и факелом в руках (самый известный  грабитель),  открыл
ворота своей армии. Это было как в кошмарном сне; рыцари, которые  пришли  в
город с лилиями и пальмами, убивали без  устали.  Резня  продолжалась  целые
сутки: 65 000 приверженцев Терваганта, которого еще называют Пророком,  были
убиты; тела убитых лежали как на площади Соломона, так и в  Templum  Domini,
который неверные называют Куббет-эс-Сакхра. Патриарх армянской  христианской
церкви Ваграм чудом избежал смерти, много и  сирийских  христиан  погибло  в
ходе этого избиения. Под кровавым дождем завяли все розы в садах.
     Капитан-викинг,  который  позднее  положил  начало  династии   королей,
заставил почтенных раввинов очистить мостовую, ведущую к Храму  Бога.  Затем
он перепродал этих  евреев  работорговцам  -  по  тридцать  серебреников  за
человека,  хотя  и  знал  Священное  писание.  Бедную,  причитающую   паству
подвергали оскорблениям, сжигали в синагогах, топтали на дороге.  И  все  же
Израиль выжил. Люди вышли из нор, перевязали  свои  раны,  стали  торговать:
армия нуждалась в хлебе и фураже. Спустя полвека  банкиром  рода  Лузиньянов
стал еврей. Избранный Господом  народ  держал  в  своих  руках  торговлю  от
Бейрута до Катея, и рыцари, такие же безрассудные,  как  и  сарацины,  стали
прибегать к его услугам.

                Возлюбленный, о возлюбленный мой!
                Евреи распяли тебя на Тау...

     Подходя  к  пригороду  Силоама,  Сафарус  увидел,  как  отбивается   от
варваров некто белый, нагой. Он вытащил свою шпагу, которую по  специальному
разрешению короля Ги  носил  с  правой  стороны,  и  тут  же  был  арестован
проходившей мимо стражей.  Это  был  отряд,  составленный  из  сержантов  де
Лузиньяна, абиссинцев Большой Копты и сарацинов, которые во  все  времена  и
на всех планетах являются самыми отъявленными бандитами в мире.
     Рыцарь Ордена Храма, Вульф Бычья Голова, командовал этим сбродом.  Этот
рослый баварец приподнял Сафаруса на  манер  халифа  Мотаваккела  с  помощью
шпаги. По восковой бледности лица, курчавой, смазанной маслом  бороде,  была
установлена его национальность. Все пришли в неописуемую ярость:  "Еврей,  а
носит шпагу!" Несдержанные варвары предложили его тотчас заколоть.  Сарацины
предлагали ванну с расплавленным свинцом  или  щепки  кедра,  загнанные  под
ногти, но требовалась  уйма  времени  на  подготовку  таких  пыток.  Молодая
девушка, которую Сафарус так и  не  смог  спасти,  больше  не  кричала.  Она
лежала неподвижно на мраморной плите, белая,  как  полотно,  ее  распущенные
голубоватые волосы образовали своеобразный веер. Лужа крови вокруг  нее  все
увеличивалась. Тем временем  обсуждение  продолжалось.  Африканцы  коптского
патриарха были наиболее настойчивыми: они предлагали зашить жертву в  мокрую
шкуру, которую затем выставляют сохнуть на солнце, пока не  сломаются  кости
жертвы.
     Сафарус догадывался, что его встреча сорвалась и что "великий"  заговор
провалился и стал посмешищем. В Баодаде не знали людей из  катакомб,  а  еще
меньше знали Жильбера Деста. Он, Лакедем, был единственным звеном...
     Дозорные уже дошли до драки, но Вульф примирил всех, решив,  что  еврея
сбросят со стены. Этот вид казни, сохранившийся со  времен  римлян,  обладал
тем преимуществом, что не требовал много времени. Тут же два копта  схватили
пленника и потянули его к зубцам стен, на которых  дрожали  едва  различимые
отблески огней. В воздухе все  время  чувствовалось  присутствие  враждебной
силы,  действенной  и  могучей,  но  иногда  во  влажном  мраке,  насыщенном
запахами жасмина и амбры, это чувство врага ослабевало. Как будто  сама  эта
сила, очутившись на той странной планете, испытала метаморфозу, стала  более
чувственной. Отдать себя энергиям всегда было судьбой Земли и Анти-Земли.
     Сафарус спокойно позволил палачам вести себя, зная, что он  бессмертен.
К тому же он был философом. Но  следовавшие  за  ними  сарацины  кололи  его
шутки ради остриями своих пик, и  он  возненавидел  их.  Дозорные  дошли  до
крепостной стены. Голая вершина Масленичной горы тонула в  бледно-серебряном
свете двух лун Анти-Земли;  Сафарус  представил  себе,  что  эту,  наверное,
самую красивую и благородную картину и унесут под собой его мертвые веки.
     Он чувствовал себя свободным  от  условностей.  Что  должно  произойти,
неминуемо сбудется. Предвидение всех событий дало ему  такую  ужасно  долгую
жизнь; он будет сражаться с реальностью. Сафарус не спрашивал себя, как  это
произойдет; он рассматривал Бога как не  доступный  человеческому  пониманию
принцип, имеющий столь же малое  сходство  со  своими  воплощениями,  как  и
созвездие Пса с животным, которое лает.
     Об этом думал он, когда чей-то голос, который он узнал бы и  из  тысяч,
голос,  в  котором  не  было  ничего  анти-земного,  произнес  под   ним   с
непередаваемой иронией:
     - Клянусь Богом,  ведь  это  убивают  доктора  Сафаруса!  Остановитесь,
рыцарь, именем Тау!