талась  только  лужа  крови.
Наклонившись над перилами своей ложи, король обратился к Жильберу:
     - Благородный господин, - сказал он, - вы стали  победителем  в  первой
схватке. Выбирайте даму вашего сердца, она станет королевой турнира.
     Никто не сомневался, что это будет Анна.
     Но Жильбер  поклонился  королю  и  молча,  медленно  и  невозмутимо,  с
высокомерным видом околдованного рыцаря, каким его знал  Иерушалаим,  обошел
арену. Толпа и придворные замерли в тревожном ожидании. Куда же он идет?  Он
повернулся  спиной  к  королевской  ложе,  где  Анна  де  Лузиньян  потеряла
сознание и упала на руки своих служанок. Когда он приблизился к  месту,  где
пылающее  привидение  скрывало  свой  блеск,  он  остановился,  улыбнулся  и
наклонил свое копье.
     Никто не возмутился этим,  публика  пребывала  в  каком-то  оцепенении.
Самые  мудрые  отворачивались,   притворяясь   абсолютно   безразличными   к
происшедшему. Только эмир Абд-эль-Малек задумчиво посмотрел  на  Жильбера  и
прошептал:
     - Этот христианин-собака - храбрец!
     Затем из стеклянного ларца он извлек конфетку. И снова заиграли трубы.
     Показался черный герольд  с  низко  опущенным  забралом:  его  господин
просит прощения; задержанный в пути различными обстоятельствами,  он  прибыл
на поединок с опозданием. Но он просил оказать ему честь  сразиться  с  ним.
По амфитеатру прокатился  гул,  а  рыцари-тамплиеры  застучали  по  мостовой
своими  клинками.  Меркуриус  де  Фамагуст,  который  сидел   среди   судей,
заволновался. Король дал сигнал.
     - Это бесчеловечно! - прошипела  Жасинта,  впиваясь  ногтями  в  локоть
своей  старшей  сестры.  -  Так  не  принято  на  Анти-Земле!  И  вообще  не
соответствует никаким правилам! Господин Д'Эст  падает  от  усталости  после
такого боя; его рассудок  и  даже  зрение  помутились,  а  хотят,  чтобы  он
сражался с рыцарем со свежими силами...
     - Замолчи, глупая!  -  воскликнула  Бертильда,  сжимая  запястье  своей
младшей сестры. - Он ужасен. Он предал нашу сестру. В качестве  дамы  сердца
и королевы турнира он выбрал неизвестно какое существо, дьявола...
     - Да, - сказала Жасинта. - Но не нашу сестру. Слава Богу!
     Нахлынула пестрая толпа слуг. На поле, вдруг  ставшем  узким,  появился
облаченный в массивные, сверкающие, черные, как агат, латы рыцарь  огромного
роста с неясным гербом. Его иссиня-черный  жеребец  встал  на  дыбы.  Арена,
казалось, тоже сузилась. По  знаку  герольда  с  опущенным  забралом  воздух
огласился звуками фанфар, затем он объявил:
     - Монсеньор Конрад Монферратский принимает бой насмерть.
     Оруженосцы вновь надели на Жильбера доспехи.
     Это был смерч,  ураган.  И  доспехи  обоих  рыцарей,  отливающие  всеми
цветами  радуги  у  одного  и  черные  у   другого,   скрутились   спиралью,
закружились сияющим вихрем. Прежде  чем  публика  успела  перевести  дух,  у
рыцарей сломались копья. Пажи было ринулись к ним, но те уже  схватились  за
мечи. Незнакомец почти не шевелился под точно  выверенным,  резким  натиском
со стороны Жильбера, отражая прямые удары едва  уловимым  движением  руки  и
быстрее молнии отбрасывая, словно пушинку, тяжелый меч соперника.
     "Эта тактика, - подумал ошеломленный Дест, - я ее узнаю, это  же  стиль
фехтования Шармиона... Он вышел из моей школы!"
     Симпатии публики колебались между Жильбером, чей  недостойный  поступок
все уже забыли, и неподвижным, непоколебимым, как скала, новым рыцарем.
     По амфитеатру побежали слухи:
     - Это племянник императора Генри... нет, святого папы... да  о  чем  вы
говорите, эти дворянчики не умеют обращаться  даже  с  палашом!..  Нет,  это
принц Византии или родственник халифа!
     Бертильда и Жасинта были  снова  увлечены  поединком.  Придворные  дамы
вскрикивали, как раненые голубки.
     И бой возобновился с новой силой. На этот раз  клинки  с  осторожностью
слегка  касались  друг  друга,  сейчас  соперники  уже  знали   свои   силы.
Странствующий рыцарь подался вперед, переходя в атаку.
     "Высший класс, - подумал Жильбер, приходя в отчаяние. -  Один  из  этих
профессиональных завоевателей, превосходный  робот,  раздавливающий  все  на
своем пути... Но  я  удивился  бы,  если  бы  узнал,  почему  он  преследует
меня..."
     Дест мог лишь отражать удары своего соперника  и  инстинктивно  положил
руку на свое земное оружие.
     - Не трогайте бластер! - произнесла волна мысли так отчетливо,  что  он
легко понял ее. - Разве вы не видите, что я стараюсь щадить вас?
     - Но вы выбрали бой насмерть!
     - Я тогда не узнал вас, вы совершили нелепую оплошность, а  сейчас,  на
глазах  у  этих  анти-землян  -  страстных  любителей  игры  мускулов,   это
становится  даже  забавным.  Отбивайте,  по-прежнему  отбивайте  мои  удары.
Знаете,  моя  подготовка  лучше  вашей:  бой  будет  нечестным.  Сейчас   мы
разыграем небольшое представление - могли бы вы сделать  вид,  что  потеряли
сознание от кровотечения из носа? Я коснусь вашего лба. Сразу же падайте  на
землю.
     Все произошло, как в красивой смертельной игре.  Жильбер  усилием  воли
напряг мускулы, и  в  этот  момент  острие  меча  задело  его  шлем.  Спустя
мгновение он рухнул на песок, рядом с ним присел на  колени  черный  рыцарь.
Среди публики был ловко пущен слух, что  принц  Д'Эст  уже  несколько  часов
страдает от лихорадки и не контролирует свои движения.
     Его унесли во Дворец великих раввинов, куда королева  Сибилла  принесла
лечебные мази, а Анна - свое вышитое жемчугом полотенце.
     День, казалось, никогда не кончится.  В  амфитеатре  никто  не  покидал
своих мест. К обеду большинство зрителей достали свои корзины  с  провизией,
а торговцы стали предлагать прохладную  воду  и  апельсины.  Затем  объявили
предстоящие схватки, и ложи вновь оживились.  Конрад  между  тем  отдыхал  в
шатре с гербом Храма, где к нему грузной поступью подошел  Великий  Магистр.
При этой встрече присутствовал только епископ де Фамагуст. Конрад снял  свой
шлем и прислонился к шесту, на котором висел  старинный  треугольный  щит  с
эмблемой  -  два  всадника  на  одном   коне.   Белые   волосы,   прекрасное
мужественное лицо цвета оникса, на котором только глаза цвета морской  волны
выдавали его волнение, были освещены единственным проникающим в шатер  лучом
солнца. Когда-то такие же глаза были у молодой и хрупкой принцессы,  которая
умерла на костре.
     Рыцари долго смотрели друг на друга. Затем Гуго  сделал  шаг  вперед  и
молча развел руки для объятия. А в это время  слуги  вручали  де  Фамагусту,
который оставался на пороге шатра, странные дары: Жасинта  направляла  герою
длинный кинжал, а Светлейшая Бертильда - локон своих волос.
     После обеда  образовалось  два  лагеря,  которые  должны  были  принять
участие  в  основной  схватке  турнира:  Оттакар  из  Тюрингии  -  племянник
Адальбера - встал во главе рыцарей Франконии,  Саксонии  и  Баварии;  Конрад
принял командование над феранцузскими рыцарями и  шотландскими  гвардейцами.
Несколько неверных просили оказать им милость и разрешить  присоединиться  к
тому или иному лагерю.
     Эта кровавая и жестокая схватка совсем не  походила  на  великосветские
игры  во  время  турниров.  Горячность  и  неистовство  воодушевляли  воинов
опустошенной земли; это не было больше похоже на встречу галантных  рыцарей,
а напоминало резню между феранцузами и сарацинами. И Абд-эль-Малек  пожалел,
что не принял в ней участие.
     Семнадцать раз стальные массы с адским шумом сшибались друг  с  другом.
Семнадцать раз оружейники уносили с  ристалища  раненых  и  убитых.  Ручьями
текла кровь. На  узком,  усыпанном  песком  пространстве  Конрад  вел  своих
воинов, как межзвездную эскадру: благодаря своей прекрасной  подготовке,  он
с успехом мог справиться с любой задачей.
     От ярости рыцарей рухнули заграждения.  Сняв  свои  горностаевые  шубы,
судьи покинули галереи, а зрители первых рядов в  страхе  убежали  со  своих
мест.
     Но на освободившиеся места устремились кочевники, они хлопали в  ладоши
и что-то пронзительно кричали.  Их  дочери  с  загорелыми  стройными  телами
двигались, словно танцуя. Маски любви смешались с масками смерти.
     "Боже! Как я люблю эту планету, - подумал Конрад,  стремительно  атакуя
своего  противника.  -  Как  я  далек  от  ограниченных  земных  радостей  и
бесплодных лунных впадин!  Здесь  дышишь  запахами  трав  и  эфирных  масел,
дерешься в разгар дня, видишь врага перед собой и  чувствуешь  опьянение  от
всего  этого...  Однако  это,  кажется,  и  погубило  Жильбера   Деста.   Он
заслуживает снисхождения..."
     Утром кто-то сказал, что ни одна из принцесс  не  будет  присутствовать
на рукопашных схватках и  что  не  будет  королевы  турнира.  Конрад  поднял
глаза: в королевской ложе никого не было. Но над всем этим  безумием  воинов
царило    ослепительно    яркое    привидение,    закутавшееся    в    вуаль
темно-золотистого цвета.
     На город упал дождь кипящего свинца и сейчас пожирал его.  Сквозь  тучи
светило  желтое,  покрытое  пятнами,  как  шкура  леопарда,   солнце.   Гуго
Монферратский хотел уже уйти с галереи, откуда он продолжал наблюдать,  как,
словно в кошмарном сне, снова и снова смыкаются ряды рыцарей, которые шли  к
славе, в решительный натиск, к смерти  от  руки  огромной  черной  статуи...
Даже от земли шел дым; из досок  скамей  в  амфитеатре  выступала  смола,  а
пропитавшаяся запахом горелого парча теряла свои краски.
     Гуго остановила толпа млевших от восторга женщин. Солдаты шептали  свои
молитвы, а монахи ругались, как неотесанные солдаты. Поморщившись, он  узнал
новое для себя чувство - тревогу, он видел, как в двух шагах от него  рыцари
срывали друг с друга шлемы и латные рукавицы вместе с кусками мяса и  вновь,
как опьяненные дурманом, устремлялись в бой.
     В восемнадцатой атаке черному  рыцарю  удалось  оттеснить  Оттакара  из
Тюрингии (на гербе которого  на  фоне  пастей  зверей  был  изображен  бурый
медведь) от его воинов. Они находились теперь под самой ложей Саламандры,  и
между ними произошла смертельная дуэль. На мгновение сложилось  впечатление,
что под ударами сарматского колосса Конрад не выдержал  и  дрогнул.  На  его
забрале выступила кровь.
     Свободной рукой он оторвал то, что еще считал шлемом  своего  скафандра
и жадно глотнул воздух Анти-Земли. Его голову с белокурыми волосами  окутало
пурпурное сияние. Оттакар опять пошел  в  атаку.  Спустя  мгновение  славный
тюрингийский рыцарь зашатался и рухнул  на  землю.  Оруженосцы  хотели  было
поднять его - он был мертв.
     Ужасное  зрелище:  под  его  нагретыми  добела   доспехами   находилось
обугленное, разложившееся тело.
     - Это похуже, - сказал старый воин, - того, что остается от  тех,  кого
поражает молния в горах...
     Бой вдруг прекратился. Сторонники Оттакара отступили; все  приходили  в
себя, как после минутной вспышки гнева. Некоторые бросали на залитое  кровью
ристалище взгляды, полные страха: они ничего не понимали!
     Поддерживаемый  двумя  оруженосцами  короля,  Конрад  Монферрат  быстро
поднялся по ступенькам к трону, где восседала святая эльмов  -  Эсклармонда.
Он преклонил колени, и люди вокруг него вдруг  исчезли.  Саламандра  приняла
из рук Меркуриуса золотой лавровый венок и возложила его на  локоны,  липкие
от крови.
     Конрада шатало. Она нагнулась  и  прикоснулась  к  его  открытому  челу
своими губами, которые сжигали миры.


                                   Вызов

     Первый день схватки  на  ристалище  завершился  грандиозным  пиром:  на
берегу Кедрона были поставлены палатки, и весь  Город  во  главе  с  королем
отправился туда. Великолепие и варварство были за каждым столом  -  кедровых
досках, размещенных  прямо  на  камнях  для  более  чем  ста  гостей.  Чернь
расположилась вдоль реки.
     На огромных кострах жарились целые туши  быков.  Из-за  присутствия  на
празднике монахов и писцов к военным песням примешивалось  церковное  пение.
Рыцари,  некоторые  из  которых  еще  не  сняли  свои  доспехи,  пили  много
хмельного и терпкого карменского вина и ликера из фиников,  который,  словно
огонь, обжигал горло.
     На берегу слуги короля вышибали дно у  бочек  с  мальвазией,  а  ручные
волки, гиены и леопарды ложились у ног гостей, выклянчивая кости.
     Под небесно-голубым балдахином, украшенным Тау  из  жемчуга,  сидел  за
высоким столом Ги де  Лузиньян,  справа  от  него  -  сионский  патриарх,  а
слева - Жильбер де Триполи. Дам на пиру не  было;  с  общего  и  молчаливого
согласия решили, что не будут вспоминать  события  прошедшего  дня:  незачем
было продолжать скандалы на глазах у неверных.
     - Завтра, - сказал король  Гуго  Монферратскому,  -  завтра  мы  поищем
объяснение случившемуся, и вы будете действовать...
     Напротив короля Ги восседал  Великий  Магистр,  справа  от  Гуго  сидел
Конрад; оба Монферрата, один - блондин,  другой  -  шатен,  возвышались  над
всеми  присутствующими.  Снявший   свои   доспехи,   стройный   и   могучий,
превосходная  военная  машина,  недавно  прибывший  Монферрат  гладил  гриву
ручного льва. В свете факелов его  плащ  искрился,  как  золотой  песок.  На
мгновение его глаза цвета  морской  волны  остановились  на  Десте,  который
побледнел и тут же отвернулся.
     Менестрели запели о дамах, которых  не  было  за  столом.  Аккомпанируя
себе на трехструнной скрипке и  цитре,  они  восхваляли  подвиги  рыцарей  и
очарование  их  избранниц;  они  сравнивали  королеву   Сибиллу   с   чистым
драгоценным камнем Сиона, с лилией равнины, с таинственным фонтаном.  Затем,
чтобы доставить удовольствие гостям -  приверженцам  Терваганта,  они  стали
расхваливать фаворитку Магомета Аишу и Зубейду из  Баодада  -  самую  мудрую
принцессу.
     Настал черед гинекеи короля: она представляла собой только жемчужины  и
бриллианты, розы, которые раскрывают свои бутоны на рассвете, и источники  с
прозрачной водой. Чтобы служить таким  прекрасным  дамам,  рыцари  проявляли
необыкновенное мужество; тамплиеры, те почитали Деву небесную.
     Король слушал разговоры, наблюдая  в  блаженстве,  как  дрожит  большая
позолоченная арфа: его ладонь лежала на обнаженном плечике  двенадцатилетней
девочки-арабки,  которую  ему  подарил   Абд-эль-Малек;   наклонившись   над
ребенком, он утешал его и наливал мальвазии.
     Подали первое блюдо: осетров, фаршированных  крутыми  яйцами  с  мятой,
свежие и нежные беританские устрицы и угрей из  Эмеза  с  простоквашей.  Все
это дополнялось осьминогами,  раками-моллюсками,  медвежатиной  и  молоками,
маринованными  баклажанами,  соленым  миндалем  и  соусами  из  смородины  и
лимонов. Эта закуска лишь прибавляла аппетит, и гости стали много пить.
     Из-за столов слышались крики.
     - Именем залитого кровью Тау!  Он  спит  в  своей  дамасской  кольчуге.
Однако это дьявол с самыми большими рогами во всем королевстве!
     - А граф Д'Алфагес уехал и увез с собой рыцаря Д'Эстандера  к  великому
несчастью для графини Изолины. Они уехали в пустыню пять  лет  назад,  а  из
этого следует, что они, возможно, погибли.
     - Отдал за двенадцать... лошадей, три мешка цехинов и  свою  жену.  Она
была  прекрасна  с  доходящими  до  колен  волосами.  С  тех  пор  никто  не
оспаривает его титул.
     - Отведайте этого шодума: даже в раю Святой Петр не пирует так!
     На второе подали более серьезные вещи на  огромных  серебряных  блюдах.
Здесь были шесть паштетов из оленины, приправленных  индийскими  пряностями,
жаренные в перьях павлины, фазаны с апельсиновой цедрой, опаленные  на  огне
куропатки, посыпанные тмином бекасы и лесные жаворонки с кровью,  нанизанные
на веревочку жареные дрозды. Сарацины  восхищались  неизвестными  им  дарами
моря; огромная, как ягненок, лангуста была подана на блюде  с  раскрывшимися
морскими звездами розового цвета, ее поддерживали на своих  панцирях  омары.
Живая голубка несла на шейке  веточку  оливкового  дерева,  и  Абд-эль-Малек
мрачно улыбнулся при этом намеке на мир.
     Легкие  рейнские  вина  уступили  место  сохранившему  вкус   винограда
густому аликантскому вину, которое очаровало гостей.
     А затем на  столах  среди  гор  нарезанного  хлеба  появились  павлины,
косули, целиком зажаренные газели, от которых шел аромат имбиря, с  начинкой
из коринфского изюма и сладкого перца. На блюдах лежали усыпанные  маслинами
и лимонными корочками  ягнята  и  слоеная  пастилья,  фаршированная  яйцами.
Шесть негритят приблизились к столу,  неся  на  плечах  блюдо,  от  которого
приверженцев Терваганта бросило бы в дрожь, - свинью и молодых  кабанов  под
кремом из репы. Рыцари северных  стран  стали  аплодировать,  и  король  сам
разрезал это основное блюдо.
     Густое кармельское вино лилось рекой.
     Менестрели вновь затянули свои песни; сейчас они хвалили всех  принцесс
начиная с Бертильды, которая приходила в отчаяние от  возможности  закончить
жизнь настоятельницей монастыря на горе Фабор, до  малышки  Мадлен,  которая
сосала еще молоко своей кормилицы. Последней прозвучала песня для Анны.  Уже
приступили ко второму куплету, когда поднялся Великий Магистр.
     Он считал, что пришло время нанести  сокрушительный  удар.  Присутствие
Конрада, которого он не осмеливался назвать своим  сыном,  пробудило  в  нем
старые обиды, мучительные воспоминания о прошлом, когда он ничего не  боялся
и вдруг все потерял. Он так ненавидел  "демонов  в  виде  женщин",  но  было
время, когда он мог продать душу за улыбку одного из этих демонов. Затем  он
искупал грех, хлестал свое тело и ходил по шипам и  розам.  Число  сраженных
его рукой неверных и освобожденных христиан, наверное, открыло бы перед  ним
ворота рая...
     В каждой закрытой  вуалью  женщине  он  видел  только  длину  ресниц  и
лебединую шею. Он вновь видел страстно  желаемую,  безвозвратно  ушедшую  от
него Русалку. Чтобы умертвить свою плоть, он отказался от  своего  сына,  от
своей крови! И вот какой-то триполец с  лицом  девушки  требует  только  для
себя стыд и славу быть любимым Стихией!
     Во второй раз за  день  произошла  более  чем  странная  вещь.  Магистр
Ордена собирался пригрозить  небесными  молниями  тому,  кто  нарушает  свой
долг, отхлестать  демона,  призвать  народы  к  миру.  Когда  он  заговорил,
гробовая тишина воцарилась в рядах как неверных, так  и  христиан.  Опьянев,
Гуго Монферратский стал хвалить войну.
     - Она является венцом  для  храбрых  и  утешением  для  опечаленных,  -
заявил он, -  единственной  после  Девы  Марии  дамой,  достойной  почестей,
возносимых ей рыцарями,  единственной,  у  которой  нет  изъянов  и  которая
никогда не предаст! Суровая и чистая, как клинок, мысль о ней  делает  кости
крепкими, а кровь - горячей, и человек, который  прожил  жизнь  в  боях,  не
боится никаких ночных ужасов.
     Он стал превозносить великих  языческих  героев,  которые  сражались  в
одиночку под стенами Илиона  и,  конечно  же,  служили  не  обольстительнице
Елене; их высокие  человеческие  достоинства  радовали  само  небо.  Но  он,
однако, восхищался и  варварами,  которые  шли  сквозь  стену  огня  и  пили
ячменное пиво из черепов своих врагов.
     - Война - моя дама! - кричал он. - И ручаюсь, что нет ее прекраснее.
     Гости-эмиры положили руки на свои кривые сабли, король Ги побледнел,  а
преподобный де Фамагуст чертил в воздухе странные знаки.
     Чтобы заглушить громовой голос, арфы и синоры вновь приятно  застонали,
а менестрели запели в честь Анны на  прованский  манер:  Анна  -  голубка  и
жасмин, губы ее - сущий мед, а руки - два озера  звезд.  Счастлив  тот,  кто
будет обладать этим богатством! Но эти странные, витиеватые слова  падали  в
красную от полыхающего огня ночь, не убеждая присутствующих.
     Жильбер Д'Эст, в серебряной долматике, еще бледный от  недавнего  шока,
с волосами, смазанными нардой, стоял среди закаленных в боях воинов.  Э