ут, понимаешь? Не нужно больше подходить ко мне. Но я  буду  всем
для тебя! Послушай: ты никогда не узнаешь, что такое страсть и закат  жизни;
и тогда, когда всякий мозг замерзает, ты увидишь, как перед тобой  откроется
вечное лето... Что же еще ты хочешь от меня?
     - Я хочу, чтобы ты появилась на этом турнире, - сказал Жильбер.


                           Ночь накануне сражения

     Праздник приближался, как ураган.  Уже  в  течение  нескольких  недель,
покидая свои деревни, крестьяне  Галилеи  устремлялись  в  город.  Их  жены,
одетые в платья голубых тонов, со звездой между бровями,  носили  на  голове
ручные веялки, заполненные просом, или до краев  наполненные  медом  амфоры;
ослы сгибались под тяжестью раннего урожая,  а  пухленькие  голые  ребятишки
бегали и хватали коз за вымя.
     Мелкие дворяне  из  долины  Белаа  и  Анти-Ливана,  не  имея  денег  на
приобретение доспехов,  прибывали  в  качестве  зрителей  в  город  обходным
путем, на верблюдах, с вложенной в сидельную торбу  провизией  на  несколько
дней; у некоторых в руках имелись  разукрашенные  копья.  Они  располагались
лагерем у городских ворот, смешивались с толпой бедуинов.  Монахи  продавали
невероятные мощи: только правые руки и головы апостолов. Астрологи  собирали
толпы желающих узнать свою судьбу.
     Однажды ночью Сафарус, заснувший в  приюте,  где  раввины  забыли  свои
знания и мудрость, проснулся от дохнувшего в лицо огня. Сначала он  подумал,
что это горячий хамсин, и спрятался под циновками, но  затем  решил  открыть
глаза. Перед сложенными горой библиями  стояла  Эсклармонда,  а  вокруг  нее
распространялось сияние. Она спросила:
     - Кто я, Агасверус?
     Он задрожал.
     - Все эти дни, -  говорила  она  быстро  хриплым  голосом,  -  я  жила,
окутанная туманом плоти, сейчас он  рассеивается.  Это  закон  природы?  Это
результат формул ваших  мудрецов?  Я  все  прочла.  Говори,  ты  должен  мне
сказать это. Ты вызвал меня из бездны, может быть, даже из небытия...
     - Это принц Д'Эст вывел вас из огня! Не забывайте этого!
     - Он был лишь послушным орудием другой воли. Но вы, волшебники  и  маги
Анти-Земли, вы составили все эти проклятые  книги!  А  ты,  ты  знал,  какой
апокалипсис ты порождаешь, когда, наслаждаясь,  ты  открывал  колодец  мрака
при помощи своих формул и заклинаний! Итак, вот я здесь, на Анти-Земле, и  с
каждой секундой во мне нарастает ужасная мощь... Я несу смерть повсюду,  где
появляюсь! Этот город уже горит, и скоро весь мир будет охвачен огнем!
     Она светилась сильнее, чем звезда. За  ней  дымился  Кедрон,  пурпурное
зарево  стояло  над  Гермелем.  Саламандра  поджаривала  пустыню:   начинала
трескаться сухая земля, кроны пальм  были  белыми  от  пыли;  страдающие  от
жажды львы покидали ущелья Ливана. Хамсин  окутывал  Аравийский  полуостров,
знойный, горячий. Вооруженные племена устремились  к  границам  Иордании;  в
Мекке окровавленные голые дервиши кружились вокруг черного камня.
     - Я ненавижу  беспорядок,  который  приношу  на  эту  землю!  -  шипело
пламя. - И если бы речь шла только об Анти-Земле! Но на уровне,  который  ты
можешь себе представить, я чувствую мимолетность времени,  хрупкость  вещей,
я знаю опасности, которые таятся в бесконечности. Я буду навлекать их,  сама
того не желая, на эту планету? О! - воскликнула она, выкручивая  себе  руки,
напоминающие извивающиеся языки пламени, - я вижу  изогнутый  путь  движения
кометы.  Я  вижу,  как  голубая  звезда  становится  солнцем...  туманность,
которая открывает завесу и лопается, как зрелый плод граната,  выбрасывая  в
пространство раскаленные миры.  Я  чувствую,  как  происходит  эта  жестокая
вещь: расщепление материи!
     Она закусила губу, и показавшаяся на  ней  капелька  крови  засветилась
фосфорическим  сиянием.  Затем  она  подтолкнула  Исаака  Лакедема  к  груде
покрытых пылью свертков  и  глиняных  табличек,  некоторые  из  которых  уже
превратились в прах.
     - Ищи! - закричала она. - Ищи...  должно  быть  какое-нибудь  средство,
чтобы оторвать меня от этого комка глины, который  я  уничтожаю.  Ты  вызвал
меня сюда, ты должен меня освободить! Послушай, мы не просто так  пришли  во
Дворец великих раввинов:  один  знак,  листок,  заложенный  в  первопечатной
книге патриарха,  позволил  мне  узнать,  где  спрятаны  запретные  книги...
Смотри: вот это - "Красный дракон", а вот  "Трактат  об  арабском  числе"  и
бесценная "Алхимия", а вот  псалтырь  Гермофила  и  "Адские  силы"  великого
Агриппы.  Из  них  я  уже  узнала  некоторые  незначительные  вещи,  которые
предчувствовала раньше, но у меня нет  ключа,  чтобы  открыть  этот  мир,  в
котором я замурована... Ищи, колдун, найди формулу!
     Саламандра монотонно твердила ему  одно  и  то  же,  и  он  с  энергией
отчаявшегося  человека  рылся  в  футлярах  с   папирусными   свитками;   он
лихорадочно сравнивал учение жрецов Сетх-Аменти со знаниями  царя  Соломона,
в "Черном драконе" он отыскал очень сильное заклинание,  которое  начиналось
со слов: "Он Альфа, йа, сол, мессиас,  ингодьерн..."  Оно,  казалось,  имело
высшую власть  над  духами  и  демонами,  но  абсолютно  не  действовало  на
Эсклармонду.
     - Однако, - говорила себе Саламандра,  -  должен  существовать  ключ  к
великой тайне!
     Повсюду хрупкие  свитки  папируса  и  заплесневевшие  листы  пергамента
таили в себе тревогу, навязчивую  идею  человечества  о  посланцах,  которые
приходили то извне, то откуда-либо еще! Земля их боялась, как и  Анти-Земля,
и планеты в конце концов научились защищать себя.
     Поиски ни к чему  не  приводили.  Неизвестная  формула  очистила  пески
Сумерии, где, если верить табличкам, "каждая складка лавы  скрывала  миллион
демонов". Странные существа с тремя  глазами  цвета  серы  и  меди,  которые
спустились с неба в дельте Нила,  не  оставили  в  истории  никаких  следов.
Однако  Сафарус  начинал  отдавать  себе  отчет  в   следующем:   в   ценных
манускриптах чего-то не хватало. В Зогаре, что  означало  "Великолепие",  не
было одной страницы, отсутствовал целый свиток рукописи  Платона  "Критиас",
не хватало одного заклинания в "Великой книге тайн алхимии".
     - Ты ничего не нашел? - нетерпеливо спрашивала Саламандра. -  Торопись,
близится рассвет, у нас почти не осталось времени.
     Подняв свое лицо, по которому градом  струился  пот,  он  предложил  ей
прибегнуть к познанию элементов стихии по мелочам. Сафарус принес  сундук  с
гомункулусами, который ему удалось вынести из охваченного огнем его  дома  в
Силоаме, и  открыл  его  перед  Эсклармондой.  Но  бесконечно  малые  хлопья
слиплись между собой, очутившись в  руках  неистовствующей  Стихии,  и  были
уничтожены  огнем,  оставившим  лишь  горсть   пепла,   который   Саламандра
рассматривала с мрачным ужасом.
     Зеркало без амальгамы треснуло, как будто в него ударила молния.
     - Везде, где я бываю, - сказала она очень тихо, - я сею  разрушения.  Я
проклята.
     Когда над городом стала заниматься заря, она приказала:
     - Моей  горничной  нет.  Лакедем,  скорее  подай  мне  драгоценности  и
платье.
     Они поднялись в ее башню. Трясущимися руками он открыл  платяные  шкафы
и вывалил на кровать  гору  вышитых  гранатом  накидок,  мантий,  украшенных
кориндоном и хризопразом; он открыл ларчики и  шкатулки  и  высыпал  из  них
солнечные и марсианские драгоценные  камни,  бриллианты,  топазы  и  рубины.
Впервые за свою бесконечно  долгую  жизнь  Агасверус  прислуживал,  стоя  на
коленях, неумолимой девушке-демону.
     Она обращалась с ним, как с рабом,  как  с  какой-нибудь  вещью.  Когда
выходила  из  бассейна  и  на  ее  розовой  коже  блестели  капельки   воды,
приказывала завязывать свои котурны  и  смазывать  волосы  благовониями  или
эфирными  маслами.  Она  выбрала  себе  гладкую  золотистую  тунику,  и  ему
пришлось застегивать ее. На висках  Сафаруса  выступили  капельки  пота,  он
попятился назад, застонав:
     - Я горю!
     - Нет, - сказала она с горечью, -  ты  единственное  существо  на  этой
планете, которое  я  могла  бы  презирать  и  ненавидеть.  Я  люблю  все  на
Анти-Земле, понимаешь? То есть я готова все истребить. Я  люблю  взрослых  и
лежащих в колыбели  детей,  подснежники  под  снегом  и  оливковые  деревья,
живительную воду и красную глину. Я люблю старых прядильщиц: солнце  ласкает
их седые волосы. Я люблю любящих друг друга людей, когда  в  них  еще  горит
огонек. Я люблю львов и борзых; меня сводит с ума ящерица,  что  прячется  в
трещине скалы. А тебя я ненавижу. Поэтому ты умрешь от холода.
     Украсив голову усыпанной рубинами повязкой и  повесив  на  шею  длинные
ожерелья из карбункула, она с ног до головы  завернулась  в  большой  черный
плащ с золотыми украшениями. Видны были лишь ее глаза.  Тело  пряталось  под
тяжелыми складками парчи.
     - Меня еще можно узнать? - спросила она. -  У  меня  есть  какая-нибудь
черта, которая позволяет принять меня за человека?
     - Нет... нет... - бормотал Агасверус. А  затем  с  отчаянием  в  голосе
воскликнул:
     - Как, вы хотите уйти отсюда?! Сегодня начинаются рыцарские турниры!
     - Знаю, - сказала она. - Жильбер  желает,  чтобы  я  присутствовала  на
них... Жильбер!
     Она закрыла глаза.
     - Я хорошо представляю себе, что он бессилен  что-либо  изменить:  наши
судьбы связаны. Сегодня с нами должно случиться нечто ужасное.


                                   Турнир

     Над Иерушалаимом стоял звон всех колоколов.
     Толпы людей  с  рассвета  заполняли  галереи,  которые  умельцы-мастера
воздвигли напротив мечети Эль-Акса. Должностные лица носили шубы из куниц  и
горностаев (настоящая каторга в этом климате!), богатые горожане были  одеты
в длинные  платья  из  серебристой  ткани,  их  шлейф  тянулся  за  ними  на
двенадцать локтей.
     Праздники  открылись  мессой,  которую  вел  на  Масленичной  горе  его
светлость епископ де Фамагуст.  Затем  на  арены  потянулся  поток  рыцарей.
Слуги несли гербы древних и славных родов Феранции.
     Люди теснились: они хотели посмотреть на принцев и легатов, словно  тут
собралось созвездие звезд; можно было встретить представителей  всей  Меропы
и доброй половины Сарацинии.  Послы  северных  стран  обливалась  потом  под
своими бесценными шубами из голубых соболей, другие, словно иконы,  сверкали
сапфирами. Рядом проходили надменные солдаты Германской  империи,  одетые  в
свои пурпурные, символизирующие непоколебимость, одеяния. За ними  следовала
великолепная  процессия:  эмиры  в  необычных  чалмах  и   женских   платьях
гарцевали на арабских жеребцах. Потом  установилась  тишина:  все  смотрели,
как  на  чистокровном  арабском  скакуне,   стоившем   целого   королевства,
проезжал, неподвижно застыв в седле, украшенный золотом и рубинами атабек  с
той стороны реки Иордан.
     Бурными  приветствиями  люди  встретили  появление  Ги  де   Лузиньяна,
который никогда еще не пользовался такой популярностью  в  народе.  Так  как
ему не надо было сражаться на ристалище, он сидел на белом  жеребце,  одетый
в усыпанную жемчугом долматику.
     За ним следовали благородные дамы.  Приподнявшись  на  локте,  с  вялым
видом лежала на своих носилках королева Наполи,  ее  смазанные  благовониями
черные волосы опускались до земли.
     Принцесса Анаки,  которую  прозвали  "дамой-рыцарем"  за  то,  что  она
сражалась с Тервагантом во главе своих отрядов,  скрывала  под  маской  свое
изможденное лицо. Рядом с ней шел монах и читал ей стихи  на  латыни.  Затем
следовали принцессы - дочери короля, "украшенные перьями, словно  иноходцы",
как выразился какой-то зевака,  в  баснословно  дорогих  одеждах  из  парчи;
пожилых  и  некрасивых  принцесс  было   больше,   все   носили   украшенные
бриллиантами  головные  уборы,  под  тяжестью  которых   наклоняли   головы;
привлекательность их достигалась наличием квадратных декольте на  платьях  и
способностью показывать груди. За ними тащили  на  привязи  ручных  рысей  и
леопардов, как в торжественных церемониях язычников.
     В своих белых носилках Анна де Лузиньян, королева  торжества,  казалась
больной. Ее восковое лицо мелькало в серебристых занавесках. Рядом  на  коне
ехал король Ги. На дорогу бросали белые лепестки цветов, по  земле  тянулись
гирлянды аронника и крохотных роз нежного бледно-розового цвета,  которые  в
народе называют "букетами невесты". Какая-то горожанка вздохнула  за  спиной
Сафаруса:
     - Можно подумать, сейчас будут хоронить девственницу!
     Когда все, не без шума,  уселись  в  ложах  и  на  скамьях  амфитеатра,
трижды протрубили бронзовые трубы.
     Руководящий турниром маркиз де Селеси  зачитал  правила  великосветских
поединков  на  ристалищах;  праздник  устраивался  в  честь  дочери  короля,
принцессы Анны де Лузиньян. "Слава дамам! Каждый рыцарь будет  сражаться  за
свою веру, славу и свою избранницу".
     Рыцари  поклялись  не  применять  ни  колдовских  чар,  ни  запрещенных
ударов. Они не будут носить ни зашитые  в  камзолы  заклинания,  ни  оружия,
вложенного  демонами  в  их  ножны:  подобное  выглядело  бы  бесчестным   и
грустным. Наконец, они будут сражаться до крови, а  в  особом  случае  -  до
смерти. Доспехи и конь  побежденного  переходят  к  победителю.  Можно  было
вызвать на бой нескольких соперников, ударив копьем по их щитам.  Победитель
особых поединков  избирает  свою  королеву,  и  та  увенчает  венком  принца
схваток.
     Публика  знала,  что  честь  быть   королевой   принадлежит   Анне,   и
аплодировала ей.
     На первой галерее  оставалась  пустой  лишь  одна  ложа,  ее  малиновые
занавески  были  подняты.  Небо  над  Иерушалаимом  походило  на  купол   из
раскаленного сапфира. От пестрой  толпы  к  бархатному  занавесу  поднимался
тяжелый запах ладана, пота, благовоний, грязи. Внизу тамплиеры  в  бронзовых
шлемах образовали три ряда. Вся Сарациния прибыла сюда: эмиры в  халатах  из
редких тканей и чалмах с  султаном,  украшенных  жемчугом  и  атрибутикой  -
серповидными    ножами.    Абд-эль-Малек    сидел    в     своей     жесткой
золотисто-пурпурной кольчуге. Он поднял глаза и,  ослепленный,  опустил  их.
На обитом золотом троне он заметил  скрывающееся  в  тускло-золотом  одеянии
привидение: Саламандра сдержала слово - она пришла на ристалище.
     Снова зазвучали трубы, и по знаку короля Анна махнула  своим  кружевным
шарфом.
     Праздник открыл при одобрительном шепоте толпы  Адальбер  из  Неустрии,
шурин императора Священной Римской империи, у  которого  на  гербе  на  фоне
разинутых пастей диких животных был изображен  медведь  с  голубыми  лапами,
окантованными серебром. Кованые доспехи старой работы почти  не  имели  веса
для гиганта; на его шлеме развивались павлиньи перья, его  боевой  конь  был
под стать ему самому - такой же сильный и большой.
     Адальбер приветствовал дам и с вызовом посмотрел вокруг:  он  скручивал
руками железные копья и  вырывал  с  корнем  молодые  елочки.  Его  геральды
трижды прокричали: "Смелость, о рыцари! И щедрость!".
     Золото посыпалось из кошельков. Вульф, рыцарь  Храма,  принял  вызов  в
честь своей святой религии, в ответ ему неохотно зааплодировали.
     Это был великосветский, галантный  поединок.  Копья  ударились  друг  о
друга, и Адальбер выбил  из  седла  рыцаря-монаха.  Затем  он  разделался  с
владельцем замка Тортоз и погнал кругом  по  арене  какого-то  византийского
рыцаря, запутавшегося в своих одеждах. В  толпе  послышался  гул  одобрения.
Гордая Бертильда приподнимала на длинной шее, на которой висело ожерелье  из
бирюзы, новый парик с рыжими, как у германцев, волосами. Однако  сидящая  на
скамейке амфитеатра миниатюрная бедуинка с голубой звездой,  вытатуированной
на лбу, смеялась: Адальбер был в ее объятиях, и лазурь являлась ее цветом.
     Оруженосцы с одинаковыми гербами (Лузиньяна и Триполи) очистили  арену.
Герцог Неустрии приподнялся  в  стременах.  От  звуков  медных  инструментов
задрожал раскаленный воздух, и перед входом  на  ристалище  показался  принц
Д'Эст. Он  был  таким  стройным  и  легким  в  своих  латах,  что  все  дамы
зааплодировали, а оружейники, восхищаясь его гибкой кольчугой, в один  голос
заговорили, что не знают ни способов ее закалки,  ни  металла,  из  которого
она  сделана.  Бриллиантовая  брошь  блестела  на  его  шлеме  с  прозрачным
забралом. У Жильбера были только парадное копье и дротик, в котором  Сафарус
узнал его бластер. Он выезжал на арену, устремив свой  взор  на  искрящегося
идола.  Жильбер  был  так  бледен,  что  люди  в  толпе  уже   говорили   об
"околдованном принце".
     Два всадника  устремились  друг  к  другу,  оставляя  за  собой  столбы
золотистого песка. Неустриец был более тяжелым; вначале показалось,  что  он
раздавит своего соперника. Но Жильбер отразил первый натиск, и кони  перешли
на  танцующий  шаг.  Публика  взорвалась  аплодисментами,   а   на   трибуне
приподнялся судья поединков: что-то странное происходило на арене.  Адальбер
из Неустрии с удивлением рассматривал свое копье, конец которого дымился,  а
древко крошилось под рукой.
     Он, однако, снова устремился, как баран, на  соперника;  все  подумали,
что сейчас он выбьет Д'Эста из седла... Но нет: от удара о доспехи  Жильбера
его клинок согнулся, и на песок стали падать капельки раскаленного  металла.
Неустриец отбросил свое горящее оружие, и  конюхи  готовились  передать  ему
новое копье.  Но  Жильбер  тоже  бросил  свое  копье  и  пошел  в  атаку  со
сверкающим на солнце мечом. Оба рыцаря спешились.
     Было жарко. Очень жарко. С трибун,  где  сидела  простая  публика,  все
громче и громче раздавались аплодисменты, а  в  королевской  ложе  принцессы
Бертильда и Жасинта вцепились одна другой в волосы. То тут, то  там  трещали
вышивки на обивке, некоторые ткани под действием солнечных лучей  вспыхнули,
как трут. Гуго  Монферратский  снял  свои  латные  рукавицы.  В  глазах  его
потемнело. Эта схватка казалась ему особенной.  Едва  принц  Д'Эст  направил
свой дротик на оружие неустрийца, как из него ударила эта молния...
     Очутившись на арене, Жильбер  использовал  свой  бластер  как  холодное
оружие. Подвижный и тренированный  в  фехтовании,  он  намеревался  показать
анти-землянам, что представляет из себя  фехтовальщик  школы  астронавтов  в
Шармионе.
     Неустриец пошел в  атаку  так,  что  мог  бы  убить  и  быка.  Эмиры  и
тамплиеры, большие любители состязаний, приподнялись  со  своих  мест:  одни
восхищались элегантностью Д'Эста, другие - слепой мощью принца Неустрии.
     Только два человека проявляли особое внимание к  бою:  Абд-эль-Малек  и
Великий Магистр Ордена Храма. С первых же ударов  их  поразила,  а  затем  и
увлекла ушедшая на тысячу лет вперед техника боя Жильбера.
     С уханьем, как дровосек, неустриец бросился  в  атаку,  но  Дест  легко
уклонился от его  удара.  Вся  сила  его  заключалась  в  ловкости  владения
оружием. Неустриец двигался  с  трудом  и  получил  ужасный  удар  прямо  по
забралу.  Выкованная  в  Дамасске  стальная  кольчуга  разлетелась,   словно
осколки стекла: острие бластера было на плутониуме. Кровь  брызнула  красным
фонтаном, огромная железная масса с грохотом  рухнула  на  землю.  Сюда  уже
устремились оруженосцы, а король Ги отдал приказ остановить  бой  и  оказать
помощь рыцарю, выступавшему под гербом черного медведя.
     Он усмехнулся себе в бороду, так как  в  душе  благоволил  к  Жильберу:
сейчас  тамплиеры,  наверное,   смогут   оценить   по   достоинству   принца
города-порта Триполи!  Амфитеатр  содрогнулся  от  аплодисментов,  на  арену
падали  шарфы,   самые   прекрасные   дамы   улыбались   победителю:   Жанна
Неаполитанская вышла из своего состояния истомы и бросила ему  почти  черную
розу, ароматом которой дышала сама; все еще сердитые друг на друга,  Жасинта
и Бертильда махали ему руками.
     Неустрийца унесли, на золотистом  песке  ос