ом-1,  который уже
поджидал вестей.
     -- Пока что все здорово, --  ответил Ариман-1. -- Разобрался ли ты, где
спрятано любовное зелье?
     Ариман-2 прищурился и обследовал паутину усиленным зрением.
     -- Да, вероятно, в  той коричневатой штуке  наподобие портфеля, укрытой
возле центра паутины.
     -- Звучит похоже на правду, допустим, что так. Ну а где сама Арахна?
     -- Она далеко, в мелкой рощице, где закреплен один из углов ее паутины.
Вроде вознамерилась вздремнуть.
     -- Просто превосходно! Воспользуйся этой возможностью, чтобы пробраться
в глубь паутины и стащить портфель.
     --  Приступаю,  --  ответил  Ариман-2  и  легонько  ступил  на  ближнюю
паутинку.
     Обретя  равновесие, он вновь перевел взгляд на Арахну. По-видимому, она
продолжала спокойно спать, омерзительное брюхо еще  не  переварило надежды и
страхи последней из ее жертв.
     Ариман-2 осторожно двинулся  вверх по нитям, липким от  прельстительной
субстанции, которой их смазала Арахна. И по мере движения пришелец, сам того
не замечая, подпал  под  влияние  коварного любовного зелья. И  стал внушать
себе: "Она же, если разобраться, очень  мила, эта Арахна. Мы с ней могли  бы
классно провести время. Ее  недопонимали, я  уверен. Ну не чудесно ли  будет
сжать Арахну в страстных объятиях, превосходящих всякую  фантазию, способных
довести до погибели..."
     Однако,  хоть  эти  мысли  и  терзали  его  разум, они не помешали  ему
карабкаться  вверх  и вверх  по нити,  к  центру  паутины.  И  там, двигаясь
по-прежнему легче, чем  самый ловкий из людей, Ариман-2 скользнул невесомыми
быстрыми шагами к месту, где расположился портфель,  полный любовного зелья.
При том он не преминул отметить, что в сетях Арахны царит великолепный день,
один из ослепительных дней, будто специально созданных для любви.
     Наконец  он  достиг угла  паутинной сети, где с  одной из нитей  свисал
портфель. Сдернув портфель, Ариман-2 вознамерился уходить и тут заметил, что
Арахна,  очнувшаяся ото сна, не  спеша  возвращается к паутине. Вроде бы она
его пока не разглядела.
     -- Пока все идет хорошо, --  одобрил Ариман-1, наблюдавший за развитием
событий  из безопасного далека.  -- У тебя  хватит времени  выбраться  через
задний выход, прежде чем Арахна набросится на тебя. Поспеши!
     -- Спешить незачем, -- отозвался Ариман-2.
     -- Как это незачем?
     -- Я решил остаться здесь и подождать Арахну.
     -- Это еще зачем?
     -- Потому  что я люблю ее, Ариман-1, люблю вопреки доводам  рассудка  и
больше самой жизни.
     --  Чудесно,  -- заявил Первый. --  Но если она схватит тебя, она  тебя
сожрет.
     -- Я учитываю этот факт.
     -- И что же?
     -- Мне кажется, что есть два возможных финала.
     -- Два? Какие?
     -- Я  сумею  убедить ее, что  моя любовь  к ней --  особенная,  свежая,
беспрецедентная. И мое объяснение  так  тронет ее,  что она  воздержится  от
поедания моего тела и станет жить со мной в счастливом брачном союзе.
     -- А другой финал?
     -- Она меня действительно съест. Но меня эта не тревожит.
     -- Потому что находишь это маловероятным?
     -- Нет, не поэтому. Я нахожу это  даже желательным. Потому что, заметь,
не может любящий сделать большего подарка  любимой, чем  позволить поглотить
себя целиком в прекрасный летний день...
     -- Хватит, -- сказал  Первый. -- Я слышал более чем достаточно.  Теперь
послушай  меня.  Ты  быстренько  повернешься и сбежишь через задний выход, и
сделаешь это сию же секунду!
     -- Извини, нет.
     -- Что???
     -- Я  больше не признаю за тобой права  распоряжаться мной. С настоящей
минуты объявляю себя полностью самостоятельным и требую права на собственные
решения по всем важным вопросам.
     -- Выметайся оттуда! Это приказ!
     -- Нет, это призыв к неповиновению!
     -- Посмотрим, -- объявил Ариман-1, сделал мускульное усилие, и на сцене
появилась еще одна сущность, которой только что не было.
     -- Кто ты? -- спросил Ариман-2.
     -- Я третейский судья по неотложным делам, -- изрекла сущность. -- Меня
создали разногласия между тобой и твоим вторым "я".
     -- Не признаю твоего авторитета.
     --  И все равно  будешь вынужден мне подчиниться. Властью, которой меня
облекли обе половины личности Аримана, провозглашаю, что главенство остается
за номером  Первым.  Так что, номер  Второй, изволь  выполнить  распоряжение
брата и выметаться оттуда.
     -- Будь по-вашему,  -- буркнул Ариман-2, --  но  я не я,  если вам  это
сойдет с рук...
     Он двинулся к  заднему выходу и  достиг цели  как раз в  тот миг, когда
явилась  Арахна. Паучиха  кинулась к нему, но  Ариман-2 успел  отпрыгнуть  в
сторону, а едва  он  одолел  выходной проем,  Ариман-1 уловил это из  своего
безопасного далека и вобрал его в себя.
     Однако, хотя личность  Аримана  была  восстановлена,  следы  раздвоения
сохранились, и  в потаенном  уголке сознания прорастали зерна мятежа  против
главенствующей  половины. До поры их можно было затаптывать, но не  вызывало
сомнений,  что  рано  или  поздно  проклюнутся  ростки,  в   соответствии  с
изречением: "Все скрытое и подавленное рвется наружу".
     Но  до  этого  было еще  далеко. Пока  что  Ариман получил  драгоценный
любовный яд и  без промедления вернулся к Купидону.  А  тот  сразу же покрыл
ядом наконечники стрел, хоть  и  поленился предварительно счистить  желчь, а
позже рассудил, что капелька  раздражения любви не во вред, а может, даже на
пользу, особенно если у вас чувствительная натура.
     Теперь пробил  час устроить  встречу  Меллисенты с Артуром,  свидетелем
которой должен  стать Купидон с луком и  стрелами. Для  чего Ариману вначале
надлежало вернуться в Божье царство, где обитала прекрасная богиня.

        "ГЛАВА 29"

     Та Меллисента, которую Ариман  искал, чтобы  поймать в  ловушку  любви,
была богиней древних доисламских  сирийцев.  Хотя ее родители принадлежали к
числу  богов  малозначимых, они  очень гордились  своим возрастом.  Ее отец,
Симус,  в  прошлом был богом войны нескольких  кочевых племен и кичился тем,
что  выступал их главнокомандующим. Его сильно уязвило, когда на этом  посту
его заменил новый,  более молодой бог, однако он  не пал духом и в  семейном
кругу повторял без устали:
     -- Они имели полное право сменить привязанности...
     Но семья-то  знала,  как ему  стало скверно, когда сирийцы бесцеремонно
вышвырнули  его с  занимаемого поста.  В  сундуке  в задних комнатах  своего
дворца он и по сей день хранил парадную пурпурную мантию, корону из золота и
слоновой  кости,  а  также  скипетр  -- все это принадлежало  ему,  когда он
обладал властью.
     -- Мы могли бы достичь очень многого, -- внушал он людям.  -- Вряд ли я
преувеличиваю,  когда  утверждаю,  что,   вероятно,  именно  я  был  лучшим!
стратегом во всем древнем мире. Но даже в лучшие дни мое войско не превышало
нескольких тысяч. Сирийцы  никогда не были особо плодовитыми. Так что в моих
бедах, возможно, виновна ты, мать...
     Упрек обращался к жене, Маргарет, которая в дни, когда  Симус был богом
войны, считалась у сирийцев богиней плодородия.
     -- Я призывала их плодиться и размножаться, -- отвечала Маргарет. -- Но
они  вечно отвлекались на что-нибудь другое.  Больно уж умными себя считали.
Да и  соседние  племена были  крупнее.  Нас задавили  численностью, только и
всего.
     --  Твоя   идея  насчет  того,  чтобы  наши  воины  оплодотворяли  всех
захваченных  в плен женщин, сама  по  себе  была  недурна, -- напоминал жене
Симус. -- Только пленниц попадалось не так уж много, да и беременели  они не
всегда.
     -- А это  чья вина? -- огрызалась Маргарет. -- Мои  воины были зрелыми,
сильными мужчинами. Горе в том, что они подцепили  от греков гомосексуальную
заразу. Тебе не следовало разрешать им ездить в Афины.
     -- Откуда мне было  знать,  что  они  выберут наихудшую  часть афинской
культуры? И вернутся домой с надушенными бородами и подведенными глазами...
     -- Это  бы не  беда. Настоящая  причина в том, что ты имел  обыкновение
держать  молодых  людей запертыми в казармах  и  не  позволял им  общаться с
женщинами до двадцати пяти лет.
     --  Я  хотел  не  размягчать их  характер,  --  указывал  Симус.  --  У
спартанцев же получалось!
     --  Спартанцев всегда было совсем немного. Спору нет, они были  хороши,
все до одного, и один спартанец стоил, быть может, десяти врагов, как и твои
солдаты в лучшие времена.  Ну а как насчет  одного воина на двадцать? Или на
пятьдесят?   Или  на  сто?  А  ты,  дорогой,   столкнулся  именно  с  такими
соотношениями,  и тут уж было ничего не поделать. Тебя подвела демография, а
не боевой дух...
     Подобные разговоры велись день за днем -- они ворчали друг на друга, но
в основном уживались  вполне сносно. В таком  вот доме и росла Меллисента. С
самого рождения дочери  разгорелись споры, какая ей  предстоит карьера. Отец
хотел, чтоб она стала  богиней войны, как Афина, которой он восхищался. Мать
не соглашалась ни в какую:
     -- Война -- занятие для женщины  неестественное, и не ссылайся на своих
греков.  Во  что  они  теперь превратились?  В крошечную  балканскую страну,
утонувшую  в  народных танцах,  вот  во  что. Нет, моя  дочь  будет  богиней
плодородия, как ее мать.
     Но  самой Меллисенте не нравилась ни  та, ни  другая перспектива. Ей  в
душу запала идея стать богиней любви, и она готовилась  именно  к этой роли.
Родители ей помощи не оказывали: и отец и мать полагали, что богини любви --
порода сомнительная. А  по сути  и споры, и занятия шли втуне,  поскольку на
Земле не осталось работы  для  богинь любого сорта. Планета как-то переросла
их,  за исключением разве что немногих примитивных племен, да и  те,  что ни
день, подвергаются  вербовке со стороны адвентистов седьмого дня  и, по всем
признакам, вот-вот падут жертвами обанкротившегося монотеизма.
     -- Не постигаю, -- брюзжал  отец, --  почему их заворожила идея единого
бога.  Люди ведут себя так, словно в ней и впрямь есть что-то особенное А на
самом деле она  столь же  стара, как и многобожие.  Ввести  ее  пытался  еще
Эхнатон,  только  не  получилось. И  вообще  ни  у кого  не  получилось.  Не
постигаю, зачем люди в нее вцепились.
     --  Любая причуда въедлива, --  отвечала мать.  -- Быть может, люди  со
временем поумнеют.
     --  Надеюсь,  --  поддерживал  отец:  -- Текущее  положение  вещей  мне
порядком надоело!
     В таком окружении  и росла  Меллисента,  в  изоляции  от прочих молодых
богов и богинь. Родители проявляли себя снобами и не желали якшаться с теми,
чья родословная  была куда короче. Они  -- и Меллисента -- жили одиноко и не
общались  даже  с  ближайшей  родней.  Да  и  то  сказать,  родичи  были  по
преимуществу   примитивными   божествами  природы,   к  тому  же   не  умели
противостоять возрасту,  впадали в  слабоумие и отбывали в  какой-нибудь  из
бесчисленных божьих домов, разбросанных по всему Божьему царству.
     Больше Меллисента и сама  ничего о своем семействе не знала. Вплоть  до
того дня, когда к  ним наведался  красивый молодой бог. Бог объявил, что его
зовут Ариман и что они с Меллисентой - троюродные брат и сестра по линии его
матери.

        "ГЛАВА 30"

     Новоприбывший  бог  быстро добился расположения  всей  семьи.  Отцу  он
нравился тем,  что  был готов до позднего  вечера  сидеть  у  камина, слушая
россказни   о  войнах,  которые   некогда  вел  Симус.  Ариман  был  вежлив,
почтителен,  любил узнавать новое, был не прочь польстить.  Что же тут могло
не понравиться? А  Маргарет, по  натуре более  подозрительная, чем муж, была
покорена восторженными отзывами гостя  об ее пудингах  с изюмом и должным  с
его стороны уважением к ее красоте и происхождению.
     Не оставалось и тени сомнения:  Ариман -- милейший молодой  бог, и если
думать о  муже для дочери,  то  этот нарядный учтивый красавец представлялся
отнюдь  не  худшей  партией.  К  тому  же у  него  вроде  бы были  серьезные
намерения... Нет, он пока и не заикался о женитьбе, во всяком случае, ничего
не  говорил  прямо, но  родители разбираются в таких вещах, да и молоденькие
богини -- тоже.
     Вот почему, когда  Ариман попросил  разрешения взять Меллисенту с собой
на Землю, на  вечеринку  в честь  объявившегося там нового пророка, родители
охотно  дали  свое  согласие,  хотя  сама  Меллисента  обошлась  бы  и   без
разрешения.
     И они отбыли на Землю, славную зелено-голубую планету  под белоснежными
облаками.  Миновало много столетий с тех пор, как Меллисента  видела Землю в
последний раз, и  планета ей вполне  приглянулась. По  случаю визита на юной
богине  была  классическая  туника  из   плиссированного   белого   полотна,
оставляющая открытым одно плечо, -- очень в стиле Джеки Кеннеди-Онассис,  --
а  волосы  ниспадали  кучей  завитков,  что  делало  ее  похожей  на молодую
Артемиду, только она была лучше Артемиды, поскольку  та всегда  важничала, и
это искажало прекрасные свежие  черты. Донимала ее гордыня -- я имею в  виду
Артемиду, а не Меллисенту.

     Часть IV

        "ГЛАВА 31"

     К моменту прибытия Аримана с Меллисентой вечеринка в домике Артура была
в разгаре. Все боги перепились и вели  себя еще хуже, чем обычно,  если  это
вообще   возможно.   Гегоман  изрыгал   старые   военные  песни,   а   Шанго
аккомпанировал  ему  на барабанчиках.  Луума  закуталась в  оконную штору  и
скакала  по комнате  в полной  уверенности, что никто  до нее  до  такого не
додумывался.  Сэмми  стоял за стойкой, готовил  выпивку,  и  вид у него  был
самодовольный:  еще  бы,  он оказался у  самой  исходной  точки предприятия,
которое сулит  стать самым грандиозным с  тех пор,  как изобрели  освещение.
Присутствовала  также парочка девиц из  баров  и таверн Таити-Бич, очевидно,
считающих,  что боги  ничем  не  хуже  водителей  грузовиков.  Проигрыватель
взревывал канканом из оперетты  Оффенбаха "Орфей  в аду"  -- Листячок больше
всего возлюбил именно эту музыку, то ли классическую, то ли рискованную.
     Сейчас он  уже  здорово  напился,  но  не  растерял зоркости, сразу  же
заметил новоприбывших и подошел выяснить, кто такие.
     -- Привет, -- грохотнул он. -- Я Листячок,  и я  тут хозяин. Что-то  не
припомню, чтоб я вас приглашал.
     --  Я Ариман, -- ответствовал Ариман. -- А это Меллисента. Мы оба  боги
-- я, между прочим, из высших богов. Прослышали про вашу гулянку и подумали:
почему бы не заглянуть? Но если мы вам не в жилу...
     -- Да нет, я ни на что подобное не намекал, -- спохватился Листячок. --
Чем больше народу, тем веселее. Просто захотелось узнать, кто еще пожаловал.
Знаете,  мне  приходится  охранять моего  пророка.  Когда  он сталкивается с
неожиданностью, то может и начудить.
     --  Таковы уж люди,  -- заметил  Ариман.  --  Между прочим, где он, ваш
пророк? Что-то я не вижу здесь никого, кто бы смахивал на пророка.
     -- Он у себя в комнате, у него хандра. Пророк  он великий, но иногда на
него нападает такая блажь, хоть вой.
     -- Хотелось бы с ним познакомиться.
     -- Ну не знаю, не знаю... Ему  не  по сердцу,  когда я вторгаюсь к нему
без разрешения, да еще не один.
     -- Но мы не посторонние, мы друзья, -- заверил Ариман. -- Не правда ли,
Меллисента?
     --  Я-то  дружелюбна,  -- вступила  в  разговор  Меллисента. --  Я ведь
готовлюсь стать богиней любви...
     -- Замечательно, -- отозвался Листячок. -- У нас, правда, уже есть одна
такая, но, быть может, удастся пристроить тебя к ней в помощницы.
     --  Послушай, я  вовсе не ищу работу,  -- улыбнулась Меллисента.  --  Я
всего лишь поддерживала разговор, понимаешь?
     -- Пойдем посмотрим, не согласится ли Артур принять вас.
     И  Листячок  повел  гостей по тягостно  короткому коридорчику к дальней
спальне, где жил Артур.
     Артур  у себя в спальне  читал  одну из  своих бесчисленных  книжек  по
мифологии.   Выяснилось,  что   жизнь  вместе  с  мифическими   персонажами,
материализованными во плоти,  вовсе не  снижает  потребности читать о других
мифических персонажах. Казалось даже, что боги, материализовавшись,
     как бы дешевеют. Разрушают  часть своей тайны. Оборачиваются заурядными
своекорыстными существами, хоть и могущественными.
     Противно осознавать,  как мало  боги пекутся о  вас, если  не возжелают
вашего тела.  Вы для них -- тело  и  только  тело,  а едва они расстанутся с
вами, что произойдет достаточно скоро, они  переключатся на кого-нибудь еще.
Им-то хорошо  -- а вам, познавшему  любовь бога или  богини,  вам что дальше
делать?
     Но все мысли улетучились,  когда в комнату  вошла Меллисента, стройная,
прекрасная, излучающая  особый свет, какой присущ лишь  небесным  созданиям,
блистательная,  обольстительная,  такую  бы  поиметь... Артуру, однако, и  в
голову не  пришло, что  это реально. Намерение, может, и мелькнуло --  он не
был бы живым  человеком,  если бы сдержался, --  только присущая  ему низкая
самооценка  вмиг  расставила  все  по  своим  местам. "Какая  исключительная
красавица, какая желанная  женщина, -- решил он, -- но, с ее точки зрения, я
не представляю собой ничего особенного, и она, конечно, права..."
     -- Меллисента, это Артур, -- сказал Листячок.
     Она сделала шаг и протянула руку. Рука богини!  Артур сжал ее пальчики,
и  его будто током ударило -- он вдыхал аромат  ее духов, и его мозг  и тело
источали тысячи флюидов...
     -- Рада познакомиться, -- произнесла Меллисента.
     -- Я в восхищении, -- пробормотал Артур.

        "ГЛАВА 32"

     На   вечеринку  Астурас   перенесся  мгновенно  --  или  так  близко  к
мгновенности,  как  только  возможно.  Ради  предосторожности  он  предпочел
сделаться  невидимкой.  Уж  чего  Астурас вовсе  не  желал, так  это  глупой
болтовни с Листячком  и его  дружками. Они в  разработанный им план никак не
входили -- их  же интересовало лишь самовозвышение,  а  отнюдь  не  спасение
Вселенной. Ничтожества, как все божки, преследующие низменные цели.  И  даже
если нет, Астурас явился на Землю не для пошлого трепа.
     Невидимый, Астурас скользил  меж многочисленных шумных гостей.  Он  был
чем-то вроде призрака, беззвучного и неосязаемого. Он искал Купидона.  И тут
Артур с Меллисентой вышли из Артуровой спальни.
     Так именно  этот невзрачный человечек -- виновник всей суеты?  Вот  уж,
глядя  на его невыразительные черты,  никак  не  подумаешь.  Но чем черт  не
шутит, случается и такое.
     А вот и Купидон, спрятался  за пальмой в  горшке.  Разумеется,  Купидон
тоже был  невидимым, по крайней мере, для  собравшихся здесь младших богов и
людей. Но от высших богов не укроешься, и  Астурас различил  его без особого
труда -- пухленький кучерявый мальчик с луком и стрелами.
     Астурас было шагнул к нему, подумывая, не вернуть ли себе видимый облик
и  не объясниться  ли  с Купидоном начистоту. Только  сразу  стало ясно, что
ничего  не  получится.  Божонок  еще не  достиг  возраста  рассудительности,
действовал импульсивно, просто  по настроению. Для него  все это -- шалость,
проказа, и раз он решил пошалить, его не отговоришь.
     И Астурас избрал иную тактику -- выждал до самой последней секунды, дал
Купидону  прицениться, но перед тем, как крылатый мальчуган  пустил  стрелу,
подтолкнул его под локоть.
     Стрела сорвалась с тетивы...

        "ГЛАВА 33"

     Сделав  все, что мог, и  не удосужившись проверить  результат,  Астурас
отбыл  обратно  домой. Теперь  он думал о том, какой миф разыграть с  женой,
Летайей, -- надо бы что-то величаво-романтичное, с классическим оттенком. Он
так   увлекся,   обмозговывая   детали  мифа  и   как  именно  приступить  к
мифотворчеству, что даже не сразу понял: ферма покинута!
     Он кинулся к коровам: "Вы видели,  как уезжала моя жена  Летайа?.." Они
отвечали "нет", но странно-уклончиво. Словно все же знали иной ответ, только
оглашать не хотели.  Астурас недоумевал,  в  чем  дело. Мелькнула мысль, что
уклончивость  -