ки некоторое время смотрели друг на друга и
молчали, как бы сообща переваривая полученную информацию. Что-то такое
цзюйджэнь существенное сказал...
   - Ну что ж, - проговорил затем Баг. - А подать сюда Бибигуль...
   Бибигуль Хаимская оказалась миловидной дамой лет тридцати - тридцати
пяти; у нее была высокая прическа, наспех сколотая костяными шпильками,
яркие губы на бледном лице, прекрасные, нежные глаза и все еще весьма
изящная фигурка. Однако косметика ее, даже на неопытный мужской взгляд,
была третьесортной, из самых дешевых, а обувь и одежда носили следы долгой
носки и многократно проводившегося собственными силами ремонта. Не так
давно Бибигуль выбрала путь служения Господу и ныне проходила в ризнице
послушание. Имея опыт реставратора, она вот уже несколько месяцев работала
с реликвиями, в том числе с реликвиями многочисленных святителей, пусть и
не столь знаменитых, как Сысой, но во всяком случае, собранных под одной с
крестом Сысоя крышей. Самостоятельно заниматься какими-либо
реставрационными работами ей пока не разрешали, но следить за сохранностью
шкапов, обивок, штор, правильностью светового и температурного режимов, а
также многими прочими тонкостями хранения, вдаваться в которые у
напарников не было ни малейшей возможности, ей и впрямь было недавно
поручено. И она работала так истово, так отчаянно, будто старалась
заглушить какую-то неизбывную внутреннюю боль.
   Скоро стало понятно - и с болью, и с отчетливым оттенком бедности.
Бибигуль одна растила сына, тому вот уж одиннадцать лет. Случай по
Ордусским меркам - чуть ли не уникальный. Как это у женщины могло так
фатально не сложиться главное в жизни, напарники не смели и думать. А
Бибигуль, заслышав косвенные вопросы, делала вид, что их не понимает, а
когда Баг попытался спросить прямо, резко замкнулась.
   "Бедная, бедная", - вспоминая Фирузе и Жанну, с сочувствием подумал
Богдан.
   "Длительный недостаток денег, помноженный на любовь к сыну и желание
дать ему пристойное образование, могут подвигнуть женщину на многое", - с
легким чувством просыпающегося азарта подумал Баг.
   Постепенно Богдан разговорил явно заплаканную, явно подавленную и явно
только и ждущую очередного несчастья и очередного удара женщину. И тогда
выяснилось, что Бибигуль Хаимская лишь чудом не оказалась на пути
грабителей. Несколько ночей подряд она работала в помещении, соседствующем
с тем, где раполагался шкап с крестом Сысоя. Работала она и в эту ночь, и
работала бы допоздна, до двух и до трех, как выразился цзюйжэнь
Ландсбергис (оплата у нее была почасовая), но ей позвонил сын. О чем? Не
важно. Не могу вам сказать. Не помню.
   В этом здании телефона не было, братия не любит множественности средств
связи с внешним миром, и инок-канцелярист прибежал за нею, чтобы позвать в
главное здание, к единственному на всю ризницу телефону. Они оба ушли,
пожалуй, за каких-то двадцать » двадцать пять минут до времени, когда,
согласно показаниям Исая Джамбы, начали слышаться звуки взлома. А когда
Бибигуль шла назад, у здания уже был наряд козаков, и все свершилось, и
уже ей навстречу бежал старший наряда, чтобы звонить. Сколько времени у
вас ушло на путь до канцелярии? Минут семнадцать. Где инок?
   Дожидается.
   - Всего вам доброго, единочаятельница Хаимская, - с предельной
мягкостью в голосе попрощался с нею Богдан.
   Женщина, прижимая надушенный дешевыми духами платочек к лицу, молча
ушла.
   Инок ничего нового не сказал. Да, был звонок от мальчика, его все уже
тут знают, очаровательный, нежный, умница, только малость маменькин сынок,
ну да при таких обстоятельствах это вполне понятно. Мама на работе днюет и
ночует, а он ей то и дело названивает. О чем шел разговор? Господь с вами,
драгоценные единочаятели, да как же можно подслушивать разговор матери с
сыном...
   Все.
   Протоколы.
   Время, время, уже к одиннадцати идет...
   Впрочем, скудные протоколы. Ненадолго.
   Судя по всему, группа злоумышленников миновала внешние ворота ризницы с
той самой парой грузовиков, которые привезли ткань для пошива подрясников.
Каким-то образом, очень умело и очень грамотно, спрятались на территории
сада. Дождались ночи.
   "Чудны дела твои, Господи", - думал Богдан.
   Единственная реальная зацепка - грузовики. Водителей и сопровождающих
мы найдем, это нетрудно, даже если они снова в какой-то рейс ушли -
найдем; побеседуем тщательно... Может, кто-то что-то заметил, только
значения не придал, вроде как Джамба этот. А может, кто-то из них замешан,
даже наверняка; вернее, почти наверняка. Да. Первым делом - распорядиться
искать членов этой маленькой автоколонны.
   "А как насчет нереальных зацепок, а, Богдан?" - спросил он себя.
   В половине двенадцатого напарники снова подняли глаза друг на друга.
   - Есть соображения? - спросил Богдан.
   - Есть, - ответил Баг.
   - И у меня есть, - сказал Богдан.
   Некоторое время они молчали, выжидая, кто первый подставится. Потом Баг
усмехнулся, а Богдан, поняв, в чем дело, сказал:
   - Давайте вот как сделаем. Напишем наши предварительные выводы на
бумажках - ну, и обменяемся. Это будет справедливо.
   - Минфа! - фыркнул Баг.
   Через пять минут каждый развернул клок бумаги, тщательно свернутый
напарником. Баг прочитал: "Грабителей интересовал именно крест, и только
крест". Богдан прочитал: "Эти скоты приперлись нарочно за крестом Сысоя, а
на все остальное им было начхать".
   Напарники обменялись понимающими взглядами. Обоим было приятно.
   - Пожалуй, дело у нас пойдет, еч Лобо, - сказал Богдан. Баг откашлялся
и неуверенно предложил:
   - Может, по бутылочке пива, еч Оуянцев-Сю?
   Богдан и не подозревал, насколько дружественный поступок совершил
сейчас его напарник и каких усилий ему это стоило. В компании Баг
употреблял лишь крепкие напитки, а пиво - это было святое, это было только
в одиночестве, без суеты и молча, под неторопливое, вольное течение
мыслей... Шестым чувством угадав трезвенную суть Богдана и не желая так уж
сразу предлагать ему испить по чарке московского эрготоу, Баг наступил на
горло собственной песне и сделал жест столь широкий, что им могла бы
оказаться осенена вся Ордусь.
   Жест сей фатально не был понят. При мысли о горьком и ядовитом
алкоголе, темно-буром, словно истоптанная сапогами любителей морошки и
клюквы жижа торфяных болот, Богдана лишь передернуло.
   - В Великой Ясе Чингизовой сказано следующее, - сухо проговорил Богдан.
- "Если нет уже средства от питья, то должно в месяц напиваться три раза,
если перейдет за три раза - виноват. Если в месяц напиваться два раза -
это лучше; если один раз - еще похвальнее, а если совсем не пьет, то что
может быть лучше этого".
   - "Но где же найти такое существо! - презрительно глядя на Богдана,
подхватил Баг. - А если найдут, то оно достойно всякого почтения"...
Помню, драгоценный единочаятель, помню!
   Наизусть помню! Считайте, почтения к вам я уже исполнился. Но,
во-первых, в этом месяце я напивался лишь дважды, а во-вторых, бутылкой
пива никто еще за всю историю Ордуси не исхитрялся упиться!
   Богдан понял, что с таким трудом протянутые, первые, робкие ниточки
между ним и Багом рвутся с треском. И понял свою бестактность.
   - Я хотел лишь сказать, еч Багатур, - примирительно проговорил он, -
что негоже нам будет через каких-то четыре часа огорошить имперского
принца пивным выхлопом. Пусть даже это будет выхлоп пива "Великая Ордусь".
На нем, на выхлопе-то, иероглифов не написано.
   Баг помолчал, потом рассмеялся с неожиданным добродушием.
   - Хао, - сказал он. - Действительно, надо успеть немного отдохнуть,
поразмыслить и привести себя в порядок.
   - В четверть пятого встречаемся на воздухолетном вокзале, у перехода
для прибывающих, - ответил Богдан. - Годится?
   - Годится.
   Богдан понял, что прощен.
 
 
 
   Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю, 
   24 день шестого месяца, шестерица, 
   день 
 
   Дома было тихо. Женщины еще спали. Видимо, чтобы хоть как-то успокоить
нервы, взбудораженные из ряда вон выходящим исчезновением мужа, а заодно и
употребить время с толком, Фирузе допоздна инструктировала молодую
относительно потребностей, вкусов, пристрастий и недомоганий Богдана.
   Интересно, сколько продержалась француженка и чем все кончилось.
   Богдан тихонько принял душ, побрился, сменил рубаху и, едва слышно
напевая, принялся мастерить себе яичницу. Жены женами, а есть-то надо.
Богдан размышлял. Что-то ему в этом деле не нравилось, что-то беспокоило.
   - Какая миленькая песенка, - раздался сзади голос Жанны.
   Богдан осекся и едва не выронил сковородник. Он только сейчас понял,
что мурлычет себе под нос с детства любимый шлягер шестидесятых "Союз
нерушимый улусов культурных..." - Ты меня научишь, милый?
   Она стояла в двери, замотавшись в купальное полотенце - еще немного
сонная, нежная, обворожительная. Уютно моргала и робко улыбалась, глядя на
мужа.
   - Конечно, - умиляясь, сказал Богдан.
   Жанна спохватилась.
   - Ты куда-то спешишь? - встревоженно спросила она.
   - Да.
   - А вечером будешь дома?
   - Надеюсь.
   - Ты всегда такой занятой?
   - Нет.
   - Это хорошо. А я уж решила, это каждую ночь так.
   - Присаживайся.
   - Нет. Буду стоять перед тобой вот такая. Мне нравится, когда ты на
меня смотришь.
   - Я поперхнусь.
   - Я тебя побью по спине. Я уже знаю этот старинный славянский обычай.
   - Хочешь тоже съесть кусочек?
   - Нет. Ты голодный. А у нас с Фирой весь день впереди, чтобы тебя
дожидаться, болтать и... как это... чаи прогонять.
   Богдан все-таки поперхнулся, отчетливо представив, как две дорвавшиеся
до посиделок болтушки целый день прогоняют сквозь себя многочисленные чаи.
   - Скажи, Богдан... - задумчиво спросила Жанна, прянув было к нему с уже
занесенным кулачком, но тут же покорно остановившись по мановению его
руки. - Фирузе обмолвилась, а я сделала вид, будто так и надо, но... у вас
тут до сих пор в ходу телесные наказания?
   В голосе Жанны был неподдельный ужас.
   Богдан даже жевать перестал.
   - Ну, во-первых, - неторопливо начал он, собравшись с мыслями, - еще в
древности в Цветущей Средине был выработан принцип: наказания установлены,
но не применяются. Это значит, что, если не совершаются преступления, за
которые предусмотрены те или иные наказания, то к этим наказаниям нет
нужды прибегать. Это же хорошо?
   - Хорошо... - неуверенно кивнула Жанна. - Но все равно. Это же
унизительно. Это несправедливо! Это... это недемократично!
   - Погоди, слушай дальше. Если человек разбил витрину... или пьяный
появился в метро, или ругается на улице... да мало ли!
   Это называется "бу ин дэ вэй" - совершение действий, которые совершать
не полагалось. Их тьма! Что же, в тюрьму сажать всякий раз? На каторжные
работы упекать?
   - Штрафы... - с таким видом, будто глаголет очевидную истину,
произнесла молодая. Богдан в ответ только руками всплеснул - и
выскользнувший из палочек кусок яичницы взлетел под самый потолок. От
таких разговоров Богдан заводился с полуоборота.
   - Штрафы! И ты еще толкуешь о справедливости! Ох, Европа!
   За один и тот же проступок ты неизбежно установишь один и тот же штраф,
так? А доходы у людей разные! Для одного, скажем, десять лян - это на
шпильки, на сигары дорогие, а для другого - два, а то и три дня жизни.
Один без обеда останется, другой даже не заметит. Стало быть, прямая и
вопиющая получается несправедливость! А вот кожу свою все ценят одинаково!
Дальше.
   Высшая справедливость требует, чтобы за одинаковые проступки богатый
получал все же чуточку более суровое наказание, чем бедный. Ведь тому, кто
богат, легче получить воспитание, правда? Значит, невоспитанность у
богатого - несколько больший грех. И тут именно так и выходит, ведь у
богатых кожа всегда чуточку нежнее, чем у бедных, и они всегда чуточку
больше боятся боли! Справедливо, Жанночка! По всем статьям справедливо!
   На какое-то время Жанна буквально окаменела - по всей видимости, от
ощущения полной неопровержимости его доводов. На нее даже смешно стало
смотреть. Однако она быстро взяла себя в руки и, глядя на Богдана с
каким-то ошеломленным уважением, протянула:
   - Минфа-а...
   - Ну, конечно, - ответил Богдан.
   - Ладно. Учи песенке.
   Какая славная девушка, с нежностью думал получасом позже посвежевший и
сытый Богдан, выходя из квартиры. Какая переимчивая. Схватывает на лету.
Жанна возилась в кухне, старательно мыла посуду, оставленную мужем после
завтрака прямо на столе, и с удовольствием напевала: "Союз нерушимый
улусов культурных сплотили навек Александр и Сартак..." 
 
 
   Александрийский воздухолетный вокзал, 
   24 день шестого месяца, шестерица, 
   день 
 
 
   Напарники встретились в условленном месте ровно в четверть пятого. До
прибытия рейса из Ханбалыка оставалось еще более получаса, но они не
хотели суетиться перед прибытием драгоценноприехавшего преждерожденного
единочаятеля Чжу.
   Некоторое время оба молчали. Потом Богдан сказал:
   - Я тут поразмыслил по дороге...
   - Я тоже, - отозвался Баг.
   - И мне кое-что сильно не нравится.
   - И мне.
   Они еще помолчали, и Баг с усмешкой полез за блокнотом и карандашом.
   Через несколько минут Баг прочел: "Следы взлома настолько нарочиты, что
это не взлом". А Богдан прочел: "Если нам так старательно впаривают, что
дверь ломали, стало быть, ее просто так открыли".
   Богдан покусал губу. Баг почесал за ухом. Они посмотрели друг другу в
глаза и заулыбались.
   - Похоже, мы сработаемся, еч, - чуть грубовато от неловкости сказал Баг.
   - Я и то смотрю, - просто ответил Богдан.
   Они повернулись к выходу для прибывающих и стали молча ждать.
 
 
 
   Багатур и Богдан, 
   Александрийский воздухолетный вокзал, 
   24 день шестого месяца, шестерица, 
   день 
 
 
   Баг относился к воздухолетным машинам с некоторой настороженностью.
Хотя по долгу службы довольно часто пользовался их услугами. Ну геликопт„р
- это ладно, это как-то понятно и даже вполне представимо: большие винты -
они крутятся и поднимают всю железку в воздух, где она и летит,
собственно. Но вот эти огромные, вмещающие в себя более трехсот человек да
еще и неведомо какую прорву груза воздухолеты людовозные и военные - как
они летают? Баг понимал, конечно - у него было вполне достаточное
образование, - что потребно и что где крутится, дабы такая штука могла
подняться в воздух, понимал - умом, но душа протестовала. То, что металл,
который и в воде-то тонет, не булькая дважды, парит себе выше облаков, на
коих путешествуют бессмертные, - было вопиюще несообразным.
   Между тем, в просторной, гулко шуршащей тишине огромного зала ласковый
женский голос объявил прибытие ханбалыкского рейса. С разных концов, из
буфетов и комнат отдохновения, где можно было скоротать время за чашкой
жасминового чая, рассредоточенные доселе встречающие начали подтягиваться
к створу перехода для прибывающих, и, теснясь, прижимаясь к поручням,
вытягивать шеи в попытках раньше всех увидеть тех, кого ждали. У
открывшихся врат, за которыми видна стала широкая бегучая дорожка,
нырявшая под мраморный пол как раз под громадным, на трех языках выбитом в
малахите стены знаменитым речением "Учитель сказал: "Друг приехал издалека.
   Разве не радостно?"", быстро образовалась преизрядная толпа.
   Баг и Богдан оглядели ее одинаково оценивающими взглядами и, не
сговариваясь, расположились немного поодаль.
   Подобно им, не толпясь и не суетясь, отойдя в сторонку, ожидала кого-то
группа преждерожденных в дорогих официальных халатах. Они негромко
переговаривались, время от времени бросая короткие взгляды в сторону
прохода, откуда должны были вот-вот начать выезжать на дорожке первые
прибывшие. "Деловые люди встречают своих, гм, единочаятелей", - подумал
Баг и тут же усомнился: ведь наш Учитель Конфуций совершенно определенно
высказался относительно стяжания посюсторонних благ и возможности иметь
при этом единочаятелей. То есть они, конечно, встречают. Но вот кого? Баг
мельком посмотрел на сосредоточенного Богдана и с некоторым ехидством
решил в ближайшее время озадачить нового напарника этой проблемой - пусть
освежит в памяти прецеденты, пусть решит, как именовать тех, кого
встречают деловые люди. А мы посмотрим, как он выкрутится.
   Появился и встал сбоку от врат стюард в коротком форменном халате с
блестящими пуговицами и лихо заломленной на затылок шапке-гуань - особый
шик летунов, граничивший, между прочим, с нарушением уложения о форменной
одежде.
   За окном шумно пошла на посадку еще одна сверкающая воздухолетная
машина - нихонских путей сообщения. Огромная, пузатая, будто раскормленная
белуга; даже с виду невообразимо тяжеленная... Нет, несообразно.
   - Не понимаю, как же они летают... - пробормотал Баг, провожая е„
взглядом. Воздухолет тем временем аккуратно коснулся колесами бетона и,
плавно замедляя ход, побежал по длинной полосе. Богдан недоуменно
посмотрел на Бага - что, мол, еч, такое, я не расслышал ваших яшмовых
слов; но Баг только отмахнулся - а, ерунда.
   Нетерпеливо озираясь, Баг внезапно увидел неподалеку давешнего нихонца,
который так выразительно размахивал веером в саду у Баоши-цзы, читая
притом легкомысленные стихи. Нихонец тут же поймал взгляд Бага, заулыбался
и низко поклонился - по-нихонски, всем корпусом, с прижатыми неподвижно к
бокам руками. Баг кивнул ему и увидел, что тот - от большой ли вежливости,
от не меньшей ли наглости решил не ограничиваться формальным приветствием
и двинулся к ним. Некстати.
   - Нас не представили, сэр, - сказал нихонец, приблизившись.
   Баг, покоробившись от нелепого обращения "сэр", с грустью отметил, что
со вчерашнего дня нихонец, видимо, не брился, да и одет был уже совершенно
не по-нихонски - легкий зеленый пиджак не первой новизны, любимые
варварами джинсы черного цвета и такая же черная футболка под пиджаком.
Хвала Будде, без надписей. - Я - Като Тамура, младший князь и все такое,
но это ерунда и зовите меня просто Люлю.
   При этих словах нихонец шаркнул ножкой, произведя отчетливый скрежет, и
Баг невольно покосился на его обувь.
   Было на что посмотреть: грубые, явно армейского образца высокие кожаные
ботинки, заботливо ухоженные, с металлическими кантами по периметру. На
мраморе пола остались легкие бороздки.
   Богдан также обернулся на звук и уставился на нихонца с
любознательностью естествоиспытателя.
   - Мы встречались у великого наставника Баоши-цзы, - пояснил Баг,
голосом давая напарнику понять, что и сам не слишком-то рад нежданной
встрече, а потом, наклонив голову, представился:
   - Багатур Лобо. А это - преждерожденный минфа Богдан Оуянцев-Сю.
   - Неимоверно приятно! - с простодушием варвара вскри-чал нихонец Люлю.
- А что, вы тоже кого-то встречаете? А? Первыми ведь будут выходить те,
кто летел в вип-классе?
   - На наших воздушных рейсах нет никаких классов, - мягко ответил ему
Богдан. - То, что называется комфортом, у нас в равной мере велико для
всех. А если вы очень хотите, или просто по каким-то причинам вам
необходимо, лететь отдельно, то можете нанять целый воздухолет. Такое хоть
и редко, но случается.
   - Неужели? - искренне изумился нихонец Люлю и закинул в широкий рот
пластинку заморской жевательной резинки. Протянул пачку Багу. - Хотите?
   "Какой-то он подозрительный, - подумал Баг, отрицательно качая головой.
- Хорош князь..." "Эти нихонцы наивны как дети", - подумал Богдан.
   Из глубины перехода бегучая дорожка начала выносить в зал первых
прибывших - вначале поодиночке или небольшими группами, затем пестрой
толпой. Начались поцелуи, возгласы, хлопанья по плечам и спинам,
услужливые вырывания друг у друга тюков и дорожных коробов, забурлили
радостные голоса... Нихонец Люлю отвлекся.
   Дорогие деловые халаты неторопливо, но целеустремленно двинулись
навстречу двум похожим, но еще более дорогим халатам; трое слуг в сером
рысцой отделились от толпы и устремились к багажному отделению. Халаты
церемонно раскланялись, прижи