ть о
нем правильное впечатление. Также настоящим предписываю Вам самым
решительным образом пресечь возможность вывоза за пределы Цветущей Ордуси
наперсного креста великомученика Сысоя. Сим дозволяется Вам использовать
для того любые потребные методы.
   Минфа Оуянцев-Сю".
   Это он молодец, это он правильно, подумал Баг. Все, как договаривались.
Теперь у меня есть официальный приказ.
   Он открыл приложенный к письму файл и погрузился в чтение.
   Примерно год назад в Возвышенное Управление этического надзора
Даугавского уезда была подана жалоба на табачную кампанию "Лабас табакас"
и лично ее владельца Дзержина Ландсбергиса. Жалоба исходила от некоего
Урмаса Лациса, который к моменту ее подачи ездил в инвалидном кресле, да и
то лишь с помощью внука - благородная необходимость выполнять все
требования почтительности к предку то и дело отвлекала мальчика от занятий
в школе, что выглядело, конечно, не слишком-то сообразно; но Лацис был не
в состоянии вращать колеса самостоятельно, а на механизированное кресло у
него не хватало лянов. Лацис обвинял кампанию "Лабас табакас" в том, что
она решительно и навсегда подорвала его здоровье - у Лациса развился рак
легких и в течение двух лет ему последовательно ампутировали обе ноги по
причине злокачественного тромбофлебита. По словам Лациса, все эти беды
произошли с ним от того, что он регулярно употреблял вредоносную продукцию
кампании "Лабас табакас", то есть курил.
   Став рабом этой пагубной привычки, он уже не имел сил от нее отказаться
и страсть к табакокурению привела его на край гибели; преждерожденный же
Ландсбергис обильно тому способствовал, ибо был так убедителен в рекламе
выпускаемых им товаров, что поселил тягу к табаку в душе Лациса навек.
   В последний год Лацис, находясь, по его словам, под прямым влиянием
Ландсбергиса, курил сигареты, сигары, трубки практически непрерывно; он
жевал табак в листьях и даже ел его - короче, делал с табаком все
возможное и невозможное. Табак во всех его проявлениях сделался смыслом
его существования и объектом квазисексуальных устремлений. Однако,
оказавшись перед непосредственной перспективой расстаться с драгоценной
жизнью, Лацис, продолжая курить и есть табак, принялся со всем пылом
курильщика бороться за продление своего жалкого существования и обратился
к врачам; он израсходовал на них все скромные сбережения, и те отняли у
него обе ноги.
   Теперь же, пребывая в поистине удручающем положении, Лацис предъявил
кампании "Лабас табакас" иск, требуя компенсации за утраченное в
результате пользования ее продукцией здоровье, а также и за утраченную
веру в людей, конкретно - в Ландсбергиса. Сумма иска превышала стоимость
всей кампании "Лабас табакас".
   Возвышенное Управление допустило дело к рассмотрению.
   Слушания продолжались восемь месяцев. Было выслушано две тысячи
тринадцать свидетелей и рассмотрено бессчетное количество документов.
Ландсбергис, похоже, затягивал дело как только возможно, ожидая, что
какой-либо из недугов Лациса заставит его наконец покинуть юдоль скорби, и
все прекратится само собой.
   Но нет. Лацис оказался настырным и живучим, а дело - отчасти, видимо,
именно поэтому, - весьма сложным. Защитники ответчика обращали внимание
уездного подразделения Палаты наказаний на то обстоятельство, что никто из
служащих "Лабас табакас", включая и самого преждерожденного Дзержина
Ландсбергиса, не принуждал ни Лациса, ни кого-либо другого к употреблению
выпускаемой продукции; более того, на упаковке всех изделий кампании, в
полном соответствии с требованиями ведомственных уложений Директората
Свободного и Частного Предпринимательства, явным образом всегда
указывалось, что табакокурение вредит здоровью подданных. Особенно так
называемые адвокаты напирали на тот общеизвестный, хотя подчас и
вызывавший даже у самого Бага сомнения факт, что каждый совершеннолетний и
дееспособный подданный полностью свободен в своем выборе и в своих
поступках.
   Лацис же упирал на то обстоятельство, что слепо поверил Ландсбергису
лично и пал, таким образом, жертвой своей доверчивости, ибо Ландсбергис
его подло обманул. Также Лацис упомянул о том, что Ландсбергис
неоднократно являлся к нему астрально и с доброй улыбкой уговаривал:
"Кури! Кури!" Местные чиновники Возвышенного Управления и Палаты наказаний
оказались в очевидном затруднении. Аргументы сторон были равновелики. С
одной стороны, имелась жертва доверчивости, находящаяся вследствие оной
доверчивости в самом плачевном и, в каком-то смысле, предсмертном
состоянии. С другой - имелись промышленник и его кампания, убедительно
утверждавшие, что никакого личного воздействия на жертву доверчивости не
оказывали, да и не могли оказывать.
   Тогда обратились к настоятелю не так давно - каких-то полтораста лет
назад - открытого в тех краях Храма Конфуция, и настоятель обратил
внимание Управления на пятьдесят третий эпизод из двадцать второй главы
"Суждений и бесед": "Му Да пришел к Учителю и сказал: "О Учитель! Вчера я
разжег костер, чтобы приготовить выловленную в ручье рыбу. Ветер занес в
пламя пучок травы. Я случайно вдохнул ее дым, и сознание мое расширилось,
я увидел огромных розовых животных с ушами, как княжеские опахала, и людей
с четырьмя глазами и языком на лбу.
   Можно ли, вдыхая дым травы, познать мир?" Учитель долго молчал, а затем
выпучил глаза и крикнул: "Уху! Так познать мир нельзя! Уходи!"" Молодой,
но по-прибалтийски обстоятельный настоятель счел также относящимися к делу
еще несколько эпизодов из достославной жизни Учителя. Например, эпизод
двадцать четвертый из главы пятнадцатой, когда Цзы Гун спросил:
   "Существует ли одно такое слово, которым можно руководствоваться всю
жизнь?", а Учитель ответил: "Это слово - снисхождение. Не делай другим
того, чего не пожелаешь себе".
   Данное высказывание настоятель интерпретировал в том смысле, что
Дзержин Ландсбергис не снисходителен, ибо сделал, пусть и непреднамеренно
- но разве наука закона не знает понятия непреднамеренного преступления? -
Урмасу Лацису то, чего наверняка никоим образом не хотел бы себе, то есть
привел в состояние дуцзи; в то время как Урмас Лацис вполне снисходителен,
ибо делает Дзержину Ландсбергису то, чего и сам Ландсбергис наверняка при
определенных обстоятельствах хотел бы себе - хочет возмещения со стороны
того, кто нанес ему вред. Или же эпизод шестнадцатый из главы тринадцатой,
когда тот же Цзы Гун спросил о сущности истинного правления, а Учитель
ответил: "Надо добиться такого положения, когда вблизи радуются, а
издалека стремятся прийти". Настоятель упирал на то, что в случае с
Ландсбергисом все наоборот: Урмас Лацис, явно расположенный вблизи, уже
давно и совершенно недвусмысленно не радовался, а издалека никто не
стремился прийти в фирменные магазины "Лабас табакас" - напротив, шумный
процесс и жалкий вид культей пострадавшего, то и дело мелькавших на
экранах местного телевидения и на первых полосах даугавских газет,
побудили весьма многих курильщиков отказаться от пагубной привычки, так
что доходы фабрики еще более снизились; это явно свидетельствовало о том,
что правление Ландсбергиса на "Лабас табакас" очень далеко от истинного.
Словом, получилось так, что едва ли не весь великий древний "Лунь юй" был
написан исключительно по поводу тяжбы Лациса и Ландсбергиса - и все в
пользу калеки.
   На основании приведенных аргументов Возвышенное Управление приняло
решение удовлетворить жалобу Лациса в полном объеме.
   Решение вступило в силу месяц назад и в настоящее время немыслимые
средства, выручаемые от продажи имущества "Лабас табакас", начали
поступать на счет курильщика, с точки зрения Бага явно утратившего не
только ноги, но и совесть.
   Прочитав присланные материалы, Баг хмыкнул и, конечно же, немедленно
закурил. Вот как, оказывается! Ландсбергис разорен.
   А, судя по его повадкам, ничего ценнее денежного благополучия для него
и нет в жизни. Конечно, он готов на все ради того, чтобы вновь приобрести
богатство. Именно поэтому он с такой легкостью сделался марионеткой
какого-то крупного преступника.
   В душе Бага шевельнулось даже нечто вроде сочувствия к столь
несправедливо пострадавшему за свой честный труд табачному олигарху. В
том, что с ним сотворили, было весьма мало человеколюбия. И неудивительно:
могло ли случиться иначе в этом уезде, где еще не укоренились устойчивые
представления о гармонии и сообразности государственных уложений, и где
поспешно делают выводы, возвышая второстепенное и принижая главное. Нет,
определенно, в Цветущей Средине такое бездумное толкование слов Конфуция
было бы просто невозможно. Бага буквально поразило механическое
нанизывание мыслей Учителя на заранее выстроенную схему; не истины и не
справедливости искал в драгоценных речениях прыткий и далекий от подлинной
снисходительности настоятель, а лишь подтверждения своим собственным
взглядам. Все это дурно припахивало варварской юриспруденцией. Еще бы,
Европа так близко. Слова Учителя "Сто лет у власти добрые люди - и нет
жестокостей и казней" были явно не про этот поэтичный, но отсталый край.
   Что-то все же таилось неправильное в постоянном стремлении Ханбалыка
назначать на местные должности местных же уроженцев.
   Князю Фотию следовало бы в приватной беседе намекнуть императору, что
это не всегда оправдано...
   Однако пора было посмотреть и на самого Ландсбергиса, и Баг, выйдя из
каюты, в ярком свете бесчисленных хрустальных светильников направился по
красной ковровой дорожке к широкой, помпезной лестнице, ведущей на верхнюю
палубу.
   Там дул свежий морской ветер. Реяли темные, с ослепительными от солнца
краями тучи. Гордые очертания Александрии таяли на горизонте. Внизу частые
злые волны с едва слышным в гуле моторов плеском бились о борта величаво
плывущего парома.
   На широкой кормовой площадке группами и поодиночке толпились
путешественники, наслаждаясь последними минутами созерцания туманных пагод
и храмов Северной столицы. Гокэ щелкали затворами фотоаппаратов. Бурлили
оживленные разговоры, то и дело слышался веселый смех. Между столиками,
под трепещущими на ветру матерчатыми зонтами, сновали улыбающиеся половые
в наглухо затянутых халатах.
   У подвешенных на канатах и укрытых брезентом спасательных моторных
баркасов, немного в стороне от скопления людей, стоял Ландсбергис - с
неизменной трубкой в углу рта, и трое преждерожденных, вооруженных мечами
и одетых в одинаковые серые халаты. Они о чем-то негромко разговаривали.
Еще четверо в серых халатах сидели за ближайшим столиком. Перед ними
стояли чашки с чаем. Один курил сигару. Наметанный глаз Бага сразу
определил, что халаты пошиты из материала недешевого.
   Старательно любуясь исчезающей за горизонтом Александрией, Баг, лавируя
между пассажирами, медленно пошел вдоль борта в сторону Ландсбергиса.
Справа и немного впереди он неожиданно заметил человека в короткой
варяжской ветровке, надетой поверх заправленной в шаровары расшитой, как
рушник, косоворотки, и чалме; прислонившись к стенке буфетной надстройки,
он посматривал на Ландсбергиса, и тоже старался делать это незаметно.
   "Как интересно", - подумал Баг и пристроился неподалеку, заняв очередь
к открытому на палубу буфетному прилавку следом за каким-то гокэ в
узеньких брючках, клетчатой рубахе и расстегнутой черной то ли жилетке, то
ли душегрейке, надетой поверх.
   Внимательно присмотревшись, Баг обнаружил на палубе еще с десяток
неизвестных в чалмах: они, равномерно рассредоточившись среди пассажиров,
тоже наблюдали за Ландсбергисом.
   "Очень интересно!" - подумал Баг.
   - Что угодно преждерожденному?
   Баг чуть вздрогнул: пока он отслеживал сложные переплетения взглядов
чалмоносцев, сходившихся на Ландсбергисе, гокэ в жилетке уже отошел, и
теперь буфетчик со всей возможной доброжелательностью смотрел на него.
   - Кружку пива "Великая Ордусь", - Баг заметил, что семейная пара,
стоявшая рядом с Ландсбергисом у баркасов, оживленно беседуя, направилась
прочь.
   - Сей момент! - Пиво, дав положенную пену, радостно наполнило
сверкающую кружку с красочной эмблемой "Святого Евлампия". -
Преждерожденный пройдет в буфет?
   - Нет, благодарю... Я выпью пиво, созерцая морские дали. - Баг
расплатился и медленно двинулся к освободившемуся рядом с Ландсбергисом
пространству у поручней.
   - ...Не так все просто, - рокотал Ландсбергис, когда Баг со своей
кружкой привалился к поручням лицом к морю и спиной к нему. - Но мы это
сделаем, как я и говорил. Пусть у вас не будет сомнений.
   Баг пристально уставился на парящих в воздухе чаек, демонстрируя полное
отсутствие интереса к происходящему. Вот где пригодилась бы Жанночка с ее
умением терять равновесие!
   Вогнала бы Дзержину микрофон-булавку в самую его жирную задницу!
   - Хозяин любит точность и четкость действий, - бесцветным голосом
сказал один из серых халатов.
   - Да, да, я и сам такой! - отвечал Дзержин.
   "Еще бы!" - подумал Баг.
   - Кстати, мне непременно надо с ним обсудить все условия лично.
   - Условия вы обсудите с нами. Хозяин не будет с вами встречаться.
   - Но почему? - В голосе Ландсбергиса послышалось удивление.
   - Я достаточно влиятельный и крупный промышленник, у меня громадные
связи. Поверьте, я много, очень много значу в деловых кругах Ордуси!
   Последовала красноречивая пауза. Баг не смел обернуться, но он и спиной
почувствовал, сколь издевательским и высокомерным взглядом смерил в ответ
Ландсбергиса неизвестный. Потом снова послышался его голос:
   - С хозяином вам никак не сравниться. Ваши капиталы и связи ничтожны.
Наш музейный моль вхож в близкие к вашему двору круги, и пока там думают о
главном и проявляют человеколюбие, он уже скупил по-тихому все ваши
молибденовые рудники. - В голосе неизвестного звучала откровенная
насмешка. - Хозяин - человек дела. Дело вам известно. И если предмет при
вас, мы можем обсудить все детали прямо сейчас.
   - Да кто ж этот ваш хозяин?! - Ландсбергис даже слегка повысил голос.
   Вопрос повис в воздухе.
   - Так мы будем договариваться или нет?
   - Здесь? - окончательно потеряв весь свой апломб, спросил Ландсбергис.
   - Зачем же... Пойдемте куда-нибудь.
   Баг небрежно, мельком оглянулся и увидел, как Ландсбергис в
сопровождении троих в сером удаляется в сторону входа в правый коридор
первой палубы. Прочие серые халаты по-прежнему сидели за столиком и пили
чай. Чалмоносцы пристально следили за перемещениями Ландсбергиса.
   "Как мило! Похоже, тут что-то затевается..." - пронеслась короткая
мысль, и в груди Бага стал разгораться пьянящий азарт будущей схватки. А в
том, что она неизбежно воспоследует, Баг уже не сомневался. Любители
носить чалму и любители носить серые халаты были явно из разных лагерей. А
посередине, все еще пыжась, но все равно уже совсем иной, нежели при
встрече с братом, торчал злополучный Ландсбергис с украденным наперсным
крестом великомученика Сысоя за пазухой.
   Допив пиво, Баг развернулся и не спеша направился в сторону лестницы.
Ему не терпелось оказаться в своей каюте, и как только металлическая дверь
с лязгом отделила его от палубы, Баг понесся вперед большими прыжками. И,
выворачивая из-за угла, - попал прямехонько в объятия нихонца Люлю.
   - О! Господин Лобо! - обрадовался тот. - Как быстро вы ходите!
   За спиной нихонца маячил длиннолицый в нелепой кепочке и во фраке, а
также гокэ в широкополой шляпе. Сейчас он с живейшим интересом разглядывал
Бага. Длиннолицый же стоял с совершенно отсутствующим видом.
   - Прошу прощения, князь, - пробормотал Баг, отступая. - Извините. Я был
так неловок.
   Он вполне оценил крепкую хватку нихонца и ощутимые бугры мускулов у
него на груди. Кончиками пальцев Баг коснулся рукоятки метательного ножа в
рукаве.
   - А, ерунда! - весело отвечал нихонец Люлю. - Эти паромы - у них такие
узкие коридоры, что уважающие себя джентельмены даже не могут вволю ходить
по ним так, как им того хочется, и вынуждены протискиваться друг за другом.
   Широкополый за его плечом согласно закивал.
   - Да, в чем-то вы правы, - проговорил Баг, все еще не зная, как
правильно оценить ситуацию. - Позволю себе осведомиться - окончательно ли
вы покинули Великую Ордусь, князь, или просто предприняли короткую морскую
прогулку?
   - Ой, бросьте вы эти церемонии! Я же сказал - зовите меня просто Люлю.
Мне так нравится, я так привык и мне так приятно.
   А что до Ордуси - нет, мы просто на пару дней решили посетить Швецию...
э-э... Свенску. Мы, знаете ли, путешествуем. Сэмивэл там никогда не был, -
нихонец кивнул на широкополого. - А потом сразу обратно, к вам.
   Сэмивел моментально и как-то панибратски отодвинул Люлю в сторону -
коридор и впрямь был узким - и протянул Багу руку:
   - Сэмивэл Дэдлиб. К вашим услугам.
   Баг оставил в покое нож и пожал протянутую руку. Дэдлиб убрался на
место.
   - А это Юлли. Юллиус Тальберг, - указал через плечо большим пальцем
общительный нихонец. Длиннолицый равнодушно кивнул. - Юлли тоже овладела
тяга к перемене мест. Вы не обращайте внимания, он у нас мало
разговаривает.
   Длиннолицый Юллиус извлек из внутреннего кармана фрака фляжку и сделал
из нее приличный глоток.
   - Только что же мы тут стоим? - обернулся Люлю к широкополому. - Пора
бы нам двинуть в бар, а, господин Лобо?
   - А запросто! - подтвердил Дэдлиб. Юллиусу было, по всей вероятности,
все равно, так как свой бар он носил с собой.
   - Простите, князь... Люлю... но сейчас меня призывает дело большой
важности.
   - А, ну конечно! Извините, что задержал вас, милейший господин Лобо! Вы
кажетесь мне просвещенным человеком, и мы будем рады увидеться с вами
позже, когда вы освободитесь.
   Тогда уж мы непременно пропустим по стаканчику! Вы найдете нас в баре,
- Люлю отодвинулся в сторону, пропуская Бага. Дэдлиб приложил два пальца к
шляпе и улыбнулся, Юллиус Тальберг вяло сделал Багу ручкой.
   В каюте Баг метнулся к "Керулену" и лихорадочно застучал по клавишам.
"Керулен" скрипел пластиком.
   ...Молибден... молибден... молибден...
   Так... Вот и перечень всех рудников.
   Кому принадлежат?
   Гм... Совершенно разные кампании.
   Естественно. Монополии запрещены соответствующими уложениями
Директората.
   Но ведь кампании могут быть и подставными.
   Круг интересов Бага был весьма далек от высокой политики и
взаимоотношений Ордуси с варварской периферией. Но, как и всякий
образованный ордусянин, он твердо знал, что периферия если и горазда хоть
в чем-то, так это в технологиях. Она могла бы даже возгордиться, пожалуй -
мелкие люди всегда найдут, чем гордиться - если бы не два обстоятельства.
   Во-первых, девяносто процентов этих технологий никому и даром не были
нужны, потому что на поверку оказывались способны лишь усложнять и
отягощать человеческую жизнь, делать ее более суетной и нервной, давая
взамен лишь иллюзию увеличения возможностей. Один европейский писатель -
Баг никогда не мог запомнить, как его звали, - в своей странной,
математически глубокомысленной сказке о девочке, попавшей в зеркало, почти
полтора века назад сформулировал главный принцип варварской добродетели:
чтобы оставаться на месте, надо бежать изо всех сил, а чтобы двигаться,
надо бежать вдвое быстрее. Или как-то так. Не в точной цитате суть, а в
том, что ни этот алгебраический писатель, никто другой там так ни разу и
не сказал внятно: куда бежать? Зачем бежать? К кому и от кого бежать? И
потому большинство их хитроумок вызывало у всякого нормального человека
лишь ощущение подавленности и душевной пустоты. Словно целая неделя
наедине с очень дорогостоящей, очень назойливой, очень умелой и совершенно
не любящей женщиной.
   Ордусь покупала некоторые из чуждых технологий - но только после
длительной, скрупулезной нравственной экспертизы, проведенной поочередно
всеми ведомствами Управления Великого Постоянства. Как-то так получалось,
что вещи, по-настоящему важные и нужные, ордусяне вполне благополучно
изобретали сами.
   Баг с детства и на всю жизнь запомнил рассказ отца