лад?" - "На любых
условиях и на что угодно - хоть на деньги,  хоть  на  мраморные  шарики".  -
"Тогда у меня есть предложение, которое  могло  бы  вас  заинтересовать".  Я
навострил уши: "Какое?" - "Не хотите ли немного прокатиться со  мной?  А  то
среди этих саксофонов и ошалевших от чарльстона детишек  собственных  мыслей
не услышишь". Я не возражал:  раньше  трех  ночи  эти  танцы  все  равно  не
заканчиваются, а глоток свежего воздуха мне не  помешает.  У  Джонсона  была
длинная, низкая, шикарная "испано-сюиза". Класс. Должно быть, я задремал - и
проснулся только, когда мы остановились возле подъезда.  Он  провел  меня  к
себе, предложил выпить и рассказал о "стасисе" - только называл  его  "полем
равной энтропии". И даже показал: проделал кучу всяких фокусов,  сунул  туда
кошку - и оставил там, пока мы выпивали. Все было в  порядке.  "Это  еще  не
все, - сказал он. - Даже не половина.  Смотрите?"  Он  снова  взял  кошку  и
бросил ее туда,  где  было  бы  поле,  будь  оно  включено.  И  когда  кошка
находилась как раз посреди этого пространства, Джонсон нажал кнопку. На этот
раз мы подождали немного  дольше.  Затем  он  вырубил  ток.  Кошка  вылетела
наружу, продолжая то же самое движение, что и до включения поля.  Она  упала
на пол, шипя и ругаясь. "Я просто хотел убедить вас, что внутри поля времени
не существует. Энтропия там не  накапливается.  Кошка  даже  не  знала,  что
включено поле". Потом он сменил тему. "Джек, - говорит, - какой будет страна
через двадцать пять лет?" Я подумал  и  решил,  что  такой  же.  "Только,  -
говорю, - еще более такой". - "А как вы думаете, акции  АТТ  все  еще  будут
надежным капиталовложением?" - "Конечно!" - "Джек, - сказал он тихо, - вошли
бы вы в это поле за десять акций АТТ?" - "На сколько?" - "На  двадцать  пять
лет, Джек". Само собой, мне понадобилось  время,  чтобы  решиться  на  такое
дело. Десять АТТ меня не  соблазнили;  тогда  он  добавил  десяток  "Юнайтед
стейтс стил". И положил все на стол. В том,  что  через  четверть  века  эти
акции будут стоить куда дороже, я был уверен - как в том,  что  сейчас  сижу
здесь; а ведь мальчику с еще тепленьким дипломом не часто достаются для игры
синие фишки. Однако - четверть века! Это почти как смерть...  Тогда  он  для
пущего соблазна добавил еще десяток "Нейшнл  сити"  -  и  на  всех  тридцати
бумагах сделал передаточную надпись на  мое  имя.  Тут  я  решился:  "Ладно,
мистер Джонсон, я попробую - только, чур, на пять минут. Раз  кошку  это  не
убило - уж на столько и я задержу дыхание". - "Конечно,  Джек",  -  отвечает
он. Ну я и шагнул к тому месту на полу - пока еще смелость не испарилась.  И
по дороге заметил, как он потянулся к выключателю. Вот и все, что я знаю.
   - Как? - Гамильтон Феликс резко выпрямился. - Как так?
   - Это все, что  мне  известно,  -  подтвердил  Смит.  -  Я  только-только
собрался сказать ему, чтобы он продолжал, как вдруг понял, что нахожусь  уже
не там. Комната была полна незнакомых людей - и это была другая  комната.  Я
оказался теперь.
   - По этому поводу стоит  еще  выпить,  -  заметил  Гамильтон.  Они  молча
пропустили по стаканчику.
   - Вся беда в том, - снова заговорил Смит, - что я совсем не понимаю этого
мира. Я бизнесмен. Я и здесь хотел бы заняться бизнесом. Заметьте, я  ничего
против этого мира не имею; в этом времени вроде бы все о'кей, только  я  его
не понимаю. И потому  заняться  бизнесом  не  могу.  Черт  возьми,  все  тут
работает как-то не так. Все, чему меня учили в школе, все, чему  я  выучился
на Уолл-стрит - совсем не похоже на то, как делается бизнес теперь.
   - По-моему, нынешний бизнес не отличается от того, каким он  был  во  все
века - производство, продажа, покупка...
   - И да и нет. Я финансист - но, черт возьми, финансы сегодня окоселые.
   - Я  готов  допустить,  что  детали  несколько  усложнились,  -  возразил
Гамильтон, - однако основные принципы достаточно очевидны.  Вот  что:  скоро
сюда придет мой друг, он -  главный  математик  Министерства  финансов.  Вот
он-то вам все и объяснит.
   - Меня и так уже до смерти замучили консультациями, -  решительно  затряс
головой Смит. - Нынешние специалисты на такой тарабарщине изъясняются...
   - Ну ладно, - вздохнул Гамильтон. - Попробую взяться за эту проблему сам.
   - Правда? Пожалуйста!
   Гамильтон задумался. Одно дело  было  поддразнивать  чересчур  серьезного
Монро-Альфу, проезжаясь по адресу его "денежной машины" -  и  совсем  другое
растолковывать роль финансов в экономике пришельцу с Арктура.
   - Попробуем начать вот с чего, - проговорил он. - В  основе  всего  лежат
себестоимость и  цена.  Бизнесмен  что-то  производит.  Это  стоит  денег  -
материалы, зарплата, строительство и  так  далее.  Чтобы  не  прогореть,  он
должен эти затраты вернуть - за счет цены. Понимаете меня?
   - Это очевидно.
   - Прекрасно. Значит, наш с вами бизнесмен пустил  в  обращение  некоторое
количество денег - точно эквивалентное его затратам.
   - Повторите еще раз.
   - Э? Здесь же простое тождество. Деньги, которые он  истратил,  пустив  в
обращение, и составляют его затраты.
   - А... а как насчет прибыли?
   - Прибыль является частью его затрат. Не хотите же вы, чтобы  он  работал
за так?
   - Но прибыль - не затраты. Она... она прибыль.
   - Будь по-вашему, - Гамильтон был несколько озадачен.  -  Затраты  -  это
все, что вы называете  затратами,  плюс  прибыль  -  должны  равняться  цене
произведенного товара. Затраты и прибыль создают покупательную  способность,
чтобы приобрести продукт по эквивалентной им цене.
   - Но... он же не покупает сам у себя!
   - Одновременно он и потребитель. А значит, использует свою прибыль, чтобы
заплатить за товар - как собственный, так и других производителей.
   - Но ведь его продукт - его собственность,
   - Теперь вы и меня запутали. Забудьте о том,  что  он  может  покупать  и
собственный товар. Предположим, он  приобретает  все  необходимое  у  других
бизнесменов. В конце концов, это то  же  самое.  Давайте  двигаться  дальше.
Производство автоматически запускает в  обращение  деньги  -  в  количестве,
необходимом, чтобы купить произведенный товар, не больше  и  не  меньше.  Но
какая-то часть денег должна быть вложена в развитие производства. Существует
также и надбавка к стоимости, с  той  же  самой  целью.  Все  это  сокращает
покупательную  способность.  И  это  сокращение  компенсирует   государство,
выпуская новые деньги.
   - Вот это меня и беспокоит, - заметил Смит. - Выпускать  новые  деньги  -
обязанность государства, но оно должно их чем-нибудь обеспечивать,  например
золотом или государственными облигациями.
   - Но что же, Бог мой, должен представлять собой  символ  -  кроме  своего
номинального участия в процессе?
   - Вы говорите так, словно деньги - простая абстракция.
   - А что же еще?
   Смит ответил не сразу. Две несхожих, по-разному ориентированных концепции
столкнулись - и завели собеседников в тупик. Наконец "человек  из  прошлого"
заговорил вновь, зайдя с другой стороны:
   - Получается, что правительство попросту отдает эти новые деньги. Но  это
же чистая благотворительность! Это деморализует. Человек должен зарабатывать
то, что получает. Но даже если оставить этот аспект в стороне, все равно  вы
не можете таким образом управлять экономикой. Правительство не может  только
отдавать и не получать никакого дохода,  ведь  правительство  -  это  то  же
самое, что и фирма.
   - Почему? Между государственным управлением и бизнесом нет ничего общего.
Они существуют для совершенно разных целей.
   - Но это же нелогично! Это ведет к банкротству. Почитайте Адама Смита...
   - А кто это? Ваш родственник?
   - Нет, он... О Боже!..
   - Прошу прощения?..
   - Бесполезно, - обречено проговорил Смит. - Мы говорим на разных языках.
   - Боюсь, трудность действительно в этом. Полагаю, вам стоит обратиться  к
консультанту по семантике.
   - Как бы то ни было, - заметил Смит стаканчиком позже, - я пришел  к  вам
не для консультации по проблеме финансов. Меня привело другое.
   - Что же?
   - Видите ли, я уже понял, что финансистом здесь стать не смогу. Но я хочу
работать - каким-нибудь способом делать деньги. Здесь  все  богаты  -  кроме
меня.
   - Богаты?
   - По крайней мере, выглядят богатыми. Дорого одеты. Хорошо питаются. Черт
возьми, здесь раздают пищу - это абсурдно!
   - Но почему бы вам не жить на дивиденды? К чему беспокоиться о деньгах?
   - Можно, конечно, но я  хочу  работать.  Кругом  полно  возможностей  для
хорошего бизнесмена: меня с ума сводит, что я не могу за них ухватиться; как
подступиться, не знаю. Но есть одна область, которую я  хорошо  знаю  помимо
финансов. И я  надеюсь,  что  вы  могли  бы  мне  подсказать,  как  на  этом
заработать.
   - Что же это?
   - Футбол.
   - Футбол?
   - Именно. Мне сказали, что вы большой спец по играм. "Игорный  магнат"  -
так они вас окрестили. - Гамильтон не прореагировал на такую оценку, и  Смит
продолжал: - А футбол - это игра. И  если  правильно  за  нее  взяться,  она
должна принести деньги.
   - Расскажите поподробнее.
   Смит пустился в пространное  описание,  чертя  по  ходу  дела  диаграммы,
объясняя, что такое нападение, защита,  блок,  передача.  Он  рассказывал  о
толпах болельщиков, о продаже билетов, о тотализаторе.
   - Звучит все это красиво, - согласился Гамильтон.  -  Сколько  убитых  за
один матч?
   - Убитых? Но никого же не убивают - травмы, конечно, случаются: сломанная
ключица или еще что-нибудь, но не страшнее.
   - Это можно изменить. И не лучше ли облачить защитников в доспехи?  Иначе
их придется заменять после каждой комбинации...
   - Да нет же, вы не понимаете... Это... ну...
   - Полагаю, вы правы, - согласился Гамильтон. - Я никогда  не  видел  этой
игры. Она не совсем по моей части. Обычно я занимаюсь механическими играми -
машинами, на которые делают ставки.
   - Значит, футбол вас не интересует?
   Гамильтона  это  не  заинтересовало.  Но,  взглянув   на   разочарованную
физиономию юноши, он решил быть с ним помягче.
   - Это интересно, но не по моей части. Я сведу вас с моим агентом.  Думаю,
он что-нибудь сообразит. Предварительно я с ним поговорю...
   - Я вам очень благодарен.
   - Договорились? Мне это не составит труда.
   Когда  аннунциатор  сообщил  о  приходе  посетителя,  Гамильтон   впустил
Монро-Альфу и sotto voce [Вполголоса (ит.)] попросил общаться со Смитом  как
с  равным  себе  вооруженным   гражданином.   После   довольно   длительного
церемониального обмена любезностями Клиффорд с энтузиазмом начал:
   - Насколько я понимаю, вы из промышленного города?
   - В основном я действительно городской, если вы это имеете в виду.
   - Да, я подразумевал  именно  это.  Жаль.  Я  надеялся,  что  вы  сможете
рассказать что-нибудь о той простой и прекрасной жизни, которая вымирала как
раз в это время.
   - О чем вы говорите? Жизнь в деревне?
   Монро-Альфа коротко набросал ослепительный образ сельского рая, каким  он
его видел. Смит выглядел крайне озадаченным.
   - Мистер Монро, или я здорово ошибаюсь, или  кто-то  нагородил  вам  кучу
вздора. В этой вашей картине нет ничего похожего на то, что я видел.
   На лице Клиффорда появилась чуть покровительственная улыбка.
   - Так ведь вы же  обитали  в  городе.  Естественно,  что  эта  жизнь  вам
незнакома.
   - То, что рисуется вам, мне действительно незнакомо, но о сельской  жизни
я кое-что знаю. Два лета я работал на уборке урожая, а  все  детство  и  все
летние, и рождественские каникулы проводил на ферме,  на  природе.  Так  вот
имейте в виду, если вы воображаете, что жизнь per  se  [Само  по  себе,  без
примеси (лат.)], напрочь лишенная цивилизации, романтична и  привлекательна,
- вы глубоко ошибаетесь. Имейте в виду, что вам пришлось бы  морозным  утром
мчаться на двор в уборную. А попробовали бы вы приготовить обед на  дровяной
плите!
   - Но все это должно было стимулировать развитие в человеке жизненных сил!
Это же основы естественной борьбы с природой...
   - А вам мул никогда не наступал на ногу?
   - Нет, но...
   - Попробуйте как-нибудь. Честное слово, я не хочу показаться нахалом,  но
у вас где-то проводки перепутались. Простая жизнь хороша на несколько  дней,
на каникулах, но изо дня  в  день  -  это  просто  тяжкая,  ломовая  работа.
Романтика? Да, черт побери, нет  там  времени  ни  для  какой  романтики.  И
стимулирующего тоже чертовски мало.
   Улыбка Монро-Альфы сделалась несколько принужденной.
   - Возможно, мы говорим о разных вещах.  Вы  все-таки  явились  из  эпохи,
когда преувеличенные представления о роли машин уже  извратили  естественную
жизнь. Ваши критерии уже были искажены.
   - Не хотел вам этого говорить, - начал понемногу распаляться Смит,  -  но
вы понятия не имеете, о чем идет речь. Убогая деревенская жизнь в мое  время
становилась понемногу более  сносной  по  мере  того,  как  ее  обеспечивала
цивилизация. Да, у фермера еще не было водопровода и электричества, но в его
распоряжении находился "Сирс Робак" и все, что с этим связано.
   - У  них  было  -  что?  -  переспросил  Гамильтон.  Смиту  потребовалось
некоторое время, чтобы объяснить механизм торговли по почте.
   - А то, о чем вы ведете речь, мистер Монро, -  это  отказ  от  всего.  Вы
представляете себе этакого благородного дикаря, простого и самодостаточного.
Но когда ему надо срубить дерево - кто продал ему топор? А когда он собрался
застрелить оленя - кто сделал ружье? Нет, мистер Монро, я знаю, о чем говорю
- я изучал экономику...
   "И это он говорит Монро-Альфе", -  с  трудом  сдерживая  улыбку,  подумал
Гамильтон.
   - Никогда не было, да и быть не могло, - продолжал тем временем  Смит,  -
того благородного и благообразного типа, которого вы тут описывали. Это  был
бы невежественный дикарь, грязный и завшивленный.  Только  для  того,  чтобы
попросту выжить, ему пришлось бы вкалывать по шестнадцать часов в день. Спал
бы он в убогой хижине на земляном полу. Интеллект  его  разве  что  на  пару
шагов опережал бы животное...
   Когда дискуссия была прервана новым  звонком  аннунциатора,  возвестившим
появление еще одного  гостя,  Гамильтон  почувствовал  облегчение.  Как  раз
вовремя - у Клиффа даже губы побледнели. Он был не в состоянии принять того,
что говорил Смит. И, черт возьми, этого следовало ожидать. Феликс не уставал
удивляться, как  может  столь  одаренный  математик,  каким,  без  сомнения,
являлся Монро-Альфа, одновременно быть таким остолопом в человеческих делах.
   Экран показал Мак-Фи Норберта. Гамильтон был бы рад не  принять  его,  но
это  было  бы  неразумно.  Этот  подонок  обладал  отвратительной  привычкой
навещать своих подчиненных, и, хотя Гамильтона  такое  поведение  возмущало,
поделать он с этим ничего не мог - пока.
   Мак-Фи повел себя достаточно пристойно -  для  Мак-Фи.  Было  видно,  что
Монро-Альфа, чье имя и положение были ему прекрасно  известны,  произвел  на
брата Норберта впечатление, хотя он и старался не выказывать этого. К  Смиту
же он отнесся высокомерно и покровительственно.
   - Итак, вы человек из прошлого? Ну-ну - это забавно. Однако вы не слишком
хорошо рассчитали.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - А, это был бы уже целый рассказ. Но лет через десять времена, возможно,
изменятся к лучшему - не правда ли, Гамильтон? - он рассмеялся.
   - Может быть, -  коротко  ответил  Гамильтон,  пытаясь  отвлечь  внимание
Мак-Фи от Смита. - Вам лучше обсудить это с Монро-Альфой. Он  полагает,  что
мы можем улучшить жизнь.
   Гамильтон тут же пожалел о своих словах, потому что  Мак-Фи  со  внезапно
вспыхнувшим интересом повернулся к Монро-Альфе.
   - Интересуетесь социальными проблемами, сэр?
   - Да, некоторым образом.
   - Я тоже. Может, встретимся и поговорим?
   - С удовольствием. Но теперь, Феликс, я должен вас покинуть.
   - И я тоже, - быстро сказал Мак-Фи. - Может быть, я вас подвезу?
   - Не беспокойтесь.
   - Вы хотели меня видеть? - поспешил вмешаться Гамильтон.
   - Ничего существенного. Надеюсь увидеть вас вечером, в клубе.
   Гамильтон понял смысл, вложенный в  эту  фразу:  это  был  прямой  приказ
явиться в удобное для Мак-Фи время. Норберт вновь повернулся к Монро-Альфе.
   - Мне это ничего не стоит. Нам по пути.
   Гамильтон наблюдал за их совместным уходом со смутным беспокойством.


   Глава 7
   "Сожгите его на месте!"
   Заглянув  в  приемную  воспитательного  центра,  Лонгкот  Филлис  кивнула
Гамильтону:
   - Хелло, Филти!
   - Привет, Фил.
   - Подождите минутку - я только переоденусь.
   Она была облачена в глухой  комбинезон  со  шлемом;  респиратор  свободно
болтался на груди.
   - О'кей.
   Вскоре она вернулась - в более  общепринятом  и  чисто  женском  одеянии,
причем без оружия. Гамильтон посмотрел на нее с одобрением.
   - Так-то лучше. Что это был за маскарад?
   - Маскарад? А, вы имеете в виду асептическую форму? У меня  теперь  новая
работа - с дикорожденными. С ними надо обращаться ужасно  осторожно.  Бедные
малыши!
   - Бедные?
   - Вы знаете почему. Они подвержены инфекциям. Мы не  можем  позволить  им
кувыркаться в грязи вместе  с  остальными.  Маленькая  царапина  -  и  может
случиться все, что угодно. Приходится даже стерилизовать их пищу.
   - К чему столько хлопот? Почему бы не дать слабым вымереть?
      Филлис казалась раздосадованной.
   - Я могла бы ответить формально - что не прошедшие  генетического  отбора
дети являются бесценным справочным материалом для науки. Но я  скажу  иначе:
все они - человеческие существа. Они так же дороги своим родителям,  как  вы
были дороги своим, Филти.
   - Простите. Я не знал своих родителей.
   Филлис посмотрела на Гамильтона с внезапным раскаянием.
   - О, Феликс, я забыла!
   - Неважно. И вообще, - продолжал он, - я никогда не мог понять, почему вы
хотите похоронить себя в этом обезьяннике. Это ж - смертельное дело!
   - Ну-ну! Дети забавны. И доставляют не слишком много хлопот. Корми  их  -
временами,  помогай  -  когда  нужно,  а  главное,  люби  -  все  время,  не
переставая. Вот и все.
   - Лично я всегда был сторонником теории дырки с затычкой.
   - Чего-чего?
   - Вы берете младенца и кладете в бочку. Через дырку  вы  его  кормите,  а
когда ему стукнет семнадцать - вставляете в нее затычку.
   - Знаете, Феликс, - улыбнулась девушка,  -  для  славного  малого  у  вас
слишком гадкое чувство юмора. А если серьезно, то ваш метод  упускает  самую
существенную часть детского воспитания - ласку, которую он получает от своих
нянек.
   - Что-то я не могу припомнить ничего подобного. Я всегда полагал,  что  в
основе воспитания детей лежит забота об их физических  нуждах,  во  всем  же
остальном их следует предоставить самим себе.
   -  Вы  здорово  отстали.  Такое  мнение  бытовало,  но  было   глупым   -
антибиологичным.
   Филлис  пришло  в  голову,  что  ошибочные  взгляды  у  Гамильтона  могли
возникнуть из-за того, что он испытал на себе применение  этой  вышедшей  из
моды и совершенно безосновательной теории.  Обычно  от  нее  уберегал  детей
естественный материнский инстинкт, однако случай Гамильтона  был  особенным.
Филлис с болью ощущала в нем самое трагическое явление - ребенка, так  и  не
покинувшего  воспитательный  центр.  Когда  среди  ее  собственных  питомцев
встречались подобные исключения, она окружала их особой,  может  быть,  даже
чрезмерной любовью. Однако Гамильтону она об этом ничего не сказала.
   - Как вы думаете, - продолжала она вслух, -  почему  животные  вылизывают
своих малышей?
   - Наверное, чтобы почистить их.
   - Ерунда! Вы не  можете  требовать  от  животного,  чтобы  оно  оценивало
степень чистоты.  Это  просто  ласка,  инстинктивное  выражение  любви.  Так
называемые инстинкты весьма поучительны, Филти. Они указывают  на  ценности,
способствующие выживанию.
   Гамильтон лишь пожал плечами.
   - Мы пришли.
   Они  вошли  в  ресторан  -  платный,  разумеется  -   и