лик - куда ни  шло,  было
бы хуже, потребуй сын крольчиху. Однако все равно вскоре надо  будет  что-то
предпринимать, в противном случае ему придется расстаться со своим садом.
   При деловитом и активном сотрудничестве с кроликами Теобальд, похоже, был
занят выработкой любопытных, хотя и  совершенно  ошибочных  неоменделианских
представлений о наследуемых признаках. Он хотел  выяснить,  почему  у  белых
крольчих появляются  порой  бурые  детеныши.  Феликс  пытался  обратить  его
внимание на тот факт, что в деле фигурировал и бурый кролик, но вскоре  увяз
окончательно и, смирившись с неизбежной потерей лица, вынужден был  воззвать
к  помощи  Мордана.  А  теперь  Теобальд  вполне  способен  заинтересоваться
потомством вислоухого кролика.
   Мальчик разработал интересную, но крайне  специализированную  арифметику,
предназначенную для наблюдений за кроликами; она основывалась на  положении,
что один плюс один равняется как  минимум  пяти.  Гамильтон  обнаружил  это,
найдя в блокноте сына символы, с которыми был незнаком.
   В первый же раз, как Монро-Альфа и Марион навестили их, Гамильтон показал
эти записи Клиффу.  Сам  он  рассматривал  их  как  милый  пустячок,  однако
Монро-Альфа отнесся к Теобальдовой системе со своей обычной серьезностью.
   - Не пора ли обучать его арифметике?
   - Не уверен... Маловат он еще.  Только-только  взялся  за  математический
анализ.
   С математической символикой Теобальда знакомили по традиционному  пути  -
обобщенная   геометрия,   дифференциальное,    интегральное,    вариационное
исчисления. Браться же за скучную, специализированную мнемонику практической
арифметики ему явно было рано - все-таки он еще был совсем ребенком.
   - А по-моему, в самый раз, -  возразил  Монро-Альфа.  -  Я  додумался  до
замены позиционной нотации примерно  в  его  возрасте.  Полагаю,  он  вполне
сможет с этим справиться,  если  вы  не  заставите  его  заучивать  наизусть
таблицы действий.
   Об эйдетической памяти Теобальда Монро-Альфа не знал, а Гамильтон не стал
вдаваться в  объяснения.  Ему  не  хотелось  рассказывать  Клиффу  обо  всей
генетической подноготной  сына:  обычай  не  запрещал  обсуждать  этого,  но
противился внутренний такт. Оставьте мальчика в покое  -  пусть  его  личная
жизнь будет личной. Знали они с Филлис, знали привлеченные  генетики,  знали
Планировщики - не могли не знать, ибо речь шла о элитной линии.  И  даже  об
этом Гамильтон сожалел, поскольку такое  положение  вещей  влекло  за  собой
вторжения, подобные визиту этой старой ведьмы, Карвалы.
   Сам Теобальд не будет знать о своем  происхождении  либо  совсем  ничего,
либо очень мало - до тех пор пока не станет взрослым. Возможно, он вообще не
проявит особого интереса, и ничто специально не  привлечет  его  внимания  к
проблеме собственного происхождения, пока Бальди не достигнет приблизительно
того возраста, в котором  Мордан  заставил  Феликса  проникнуться  значением
генетических вопросов.
   Это было бы лучше всего.  Схема  унаследованных  человеком  характеристик
важна  для  последующих  поколений,  и  не  понимать  этого  нельзя,  однако
избыточные познания в этой области влекли за собой слишком  много  раздумий,
которые могли стать для человека проклятием. Взять хоть  Клиффа  -  он  едва
совсем было не рехнулся от чрезмерных размышлений  о  собственных  прадедах.
Ну, от этого Марион его вылечила.
   Нет, в самом деле, нехорошо это - слишком  много  рассуждать  о  подобных
вещах. Еще не так давно Гамильтон и сам говорил слишком много - и до сих пор
не переставал об этом жалеть. Он советовался с Морданом о  том,  следует  ли
Филлис иметь еще детей - после появления девочки, разумеется. Они  с  Филлис
не пришли  на  этот  счет  к  согласию.  К  неудовольствию  Феликса,  Арбитр
поддержал его жену.
   - С моей точки зрения, вам необходимо  иметь  по  крайней  мере  четверых
детей, а еще лучше - шестерых. Можно и больше, но у нас не  хватит  времени,
чтобы должным образом провести селекцию для такого количества.
   Гамильтон чуть было не взорвался.
   - Не слишком ли легко вы  строите  планы  -  для  других?  А  как  насчет
собственного вклада? Вы и сами в достаточной степени принадлежите к  элитной
линии - так что же? Откуда этот односторонний подход?
   - Я не  воздерживался  от  вклада,  -  с  неизменной  благожелательностью
возразил Мордан. - Моя плазма депонирована и при необходимости  доступна.  А
моя карта известна каждому Арбитру в стране.
   - Однако вы лично отнюдь не переусердствовали в обзаведении детьми.
   - Нет - ваша правда. У нас с Мартой  так  много  детей  в  округе  и  еще
столько же на подходе, что вряд ли нам хватило бы времени заниматься одним.
   За этими витиеватыми словами Гамильтону что-то почуялось.
   - Скажите, вы с Мартой женаты - или нет?
   - Да. Двадцать три года.
   - Но тогда... но почему...
   - Мы не можем, - ровным голосом, лишь чуть-чуть отличавшимся от  обычного
спокойного тона, проговорил Мордан. - Марта - мутант... Она стерильна.
   При мысли о  том,  что  его  длинный  язык  заставил  друга  так  глубоко
раскрыться, у Гамильтона вспыхнули уши. До сих пор он и  помыслить  не  мог,
что Клода с Мартой связывают супружеские отношения; она обращалась  к  мужу,
называя то не иначе как шефом, в их разговорах не проскальзывало ни  единого
ласкового  слова,  взаимная  близость  вообще  никак  не  проявлялась  в  их
поведении.  И  все  же  многое  теперь  становилось   понятным:   и   тесное
сотрудничество между техником и синтетистом, и обращение Мордана к  генетике
после того, как он блестяще начал карьеру в  общественной  администрации,  и
его напряженный, отеческий интерес к подопечным.
   До Гамильтоне лишь сейчас дошло, что  Клод  и  Марта  почти  в  такой  же
степени являются родителями Теобальда,  как  и  они  с  Филлис,  -  приемные
родители, крестные родители... Родители-посредники,  может  быть.  Они  были
родителями-посредниками сотен тысяч - Феликс представления не имел о  точном
числе. Мысль эта его потрясла.
   Впрочем, все эти размышления и воспоминания ничуть не продвигали  работу,
а сегодня Гамильтону нужно было вернуться домой пораньше - из-за  Теобальда.
Он повернулся к столу. На глаза ему попалась  записка  -  от  себя  к  себе.
Хм-м-м... придется этим заняться. Лучше всего -  поговорить  с  Каррузерсом.
Феликс потянулся к телефону.
   - Шеф?
   - Да, Феликс.
   - Недавно я разговаривал с доктором Торгсеном, и у меня мелькнула идея  -
может быть, не столь уж существенная...
   - Выкладывайте.
   Погода на далеком Плутоне холодная. Даже на солнечной стороне температура
редко поднимается выше восемнадцати градусов от абсолютного нуля - по  шкале
Кельвина. И это - в полдень, на месте, открытом  солнцу.  Воздействию  столь
сильного холода в тамошних  обсерваториях  подвергается  немало  механизмов.
Машины, работающие на Земле, не смогут действовать на Плутоне - и  наоборот.
Законы  физики  неизменны,  но  характеристики  материалов  с   температурой
меняются; самый простой пример - вода и лед.
   Смазочное масло  при  столь  низких  температурах  превращается  в  сухой
порошок. Сталь перестает быть сталью. Прежде чем был покорен Плутон,  ученым
пришлось изобрести новые технологии.
   И не только для движущихся частей, но и для неподвижных тоже - таких, как
электрическое оборудование, которое, в числе  прочих  факторов,  зависит  от
сопротивления  проводников.  Так  вот,  крайний  холод  существенно  снижает
электрическое  сопротивление  материалов.  При  тринадцати   градусах   выше
абсолютного нуля  по  шкале  Кельвина  свинец  становится  сверхпроводником,
лишенным вообще какого бы  то  ни  было  сопротивления.  Электрический  ток,
возбужденный в таком свинце, будет, по всей видимости, циркулировать  вечно,
не затухая.
   Можно было бы упомянуть и обо многих других особенностях,  однако  в  эти
подробности Гамильтон  входить  не  стал,  уверенный,  что  такой  блестящий
синтетист,  как  его  шеф,  знает  все  основные  факты.  Главный  факт  был
следующий; Плутон  отличная  природная  лаборатория  для  низкотемпературных
исследований - не только непосредственно для нужд обсерваторий, но и в любых
других целях.
   Одна из классических трудностей в науке состоит в том, что  исследователь
размышляет об объектах, инструменты для изучения которых еще не  изобретены.
Чуть ли не век генетика топталась на месте, пока успехи ультрамикроскопии не
позволили рассмотреть ген. И вот теперь необычные свойства  сверхпроводников
- или почти сверхпроводников - открыли перед физиками  возможность  создания
приборов, чувствительность которых превзошла все доселе известное.
   Доктор Торгсен и его коллеги пользовались новейшими звездными болометрами
- и по сравнению с плодами их  трудов  все  ранее  выполненные  исследования
казались не более чем приблизительными, грубыми  догадками.  Уверяли,  будто
при помощи подобной аппаратуры можно даже измерить тепло  покрасневшей  щеки
на расстоянии в десяток  парсеков.  А  в  распоряжении  колонии  на  Плутоне
появился теперь даже такой приемник электромагнитных  излучений,  который  -
временами - позволял принимать послания с Земли, если удача улыбалась, а все
остальные держали пальцы скрещенными.
   А ведь и телепатия, если она имеет физическую природу -  что  бы  там  ни
означало слово "физический", - должна обнаруживаться при помощи  какого-либо
прибора. То, что такой прибор  должен  быть  крайне  чувствителен,  казалось
очевидным заранее; следовательно, Плутон  -  идеальное  место  для  подобных
исследований.
   Существовал и намек на то, что идея  была  не  совсем  призрачной.  Некий
прибор -  Гамильтон  не  мог  вспомнить,  как  именно  он  назывался  -  был
усовершенствован на Плутоне, работал вполне удовлетворительно, а потом вдруг
стал давать сбои, когда разработчики решили продемонстрировать  свое  детище
группе коллег. Оказалось, он был слишком чувствителен  к  присутствию  живых
людей.
   Именно живых - эквивалентные массы с такой  же  температурой  и  сходными
свойствами поверхности его работе ничуть не мешали. В  итоге  эту  штуковину
прозвали  "детектором  жизни",  а  директор  колонии  поддержал   дальнейшие
исследования, считая их перспективными.
   Идея Гамильтона,  которой  он  поделился  с  Каррузерсом,  заключалась  в
следующем:  не  может  ли  так   называемый   "детектор   жизни"   оказаться
восприимчивым к телепатии? Каррузерс не исключал такой возможности.  А  если
так, то не стоит ли начать подобные  исследования  и  на  Земле?  Или  лучше
направить группу на Плутон, где вести низкотемпературные  исследования  куда
удобнее? По обоим направлениям, разумеется. Однако до ближайшего регулярного
рейса на Плутон еще полтора года...
   - Пустяки! - отрезал Каррузерс. - Планируйте спецрейс. Совет поддержит.
   Закончив разговор, Гамильтон переключил телефон  на  запись  и  несколько
минут диктовал инструкции для двух своих  расторопных  молодых  ассистентов.
Затем перешел к следующему пункту повестки дня.
   Занимаясь раскопками в  литературе,  Феликс  обнаружил,  что  пограничным
явлениям человеческого духа, которые его теперь  увлекли,  общество  в  свое
время уделяло гораздо больше внимания.  Спиритизм,  призраки,  вещие  сны  -
словом, всякие "привиденьица, вампирчики и что-то, что  плюхает  в  ночи"  -
являлись буквально навязчивой идеей  многих  авторов.  Основная  масса  этой
псевдоинформации казалась бредом психопатов. Однако не все.  Вот,  например,
Фламмарион, профессиональный астроном - или астролог? Гамильтон знал, что до
начала эры космических полетов существовала  такая  профессия...  -  словом,
человек с правильно привинченной головой, даже в те темные времена владевший
основными  принципами  научного   мышления,   Фламмарион   собрал   огромное
количество сведений, которые - даже если они были достоверными всего на один
процент  -  безусловно  доказывали  выживание  человеческого  Я  после   его
физической смерти. Читая об этом, Гамильтон воспрянул духом. Он понимал, что
эти недостоверные свидетельства многовековой давности  нельзя  рассматривать
как прямые  доказательства,  однако  некоторые  из  них  после  рассмотрения
психиатрами-семантиками вполне могут  быть  использованы  как  косвенные.  В
любом случае, опыт прошлого способен  во  многом  помочь  и  сегодня.  Самой
трудной  задачей  этого  аспекта  Великого  Исследования  было   определение
исходной точки.
   Была, например, пара старых книг, написанных не то Дунном, не то Данном -
изменения в символах речи не дают возможности точно назвать;  на  протяжении
четверти века он настойчиво собирал записи  вещих  снов.  Однако  после  его
смерти работу никто не продолжил, и она была забыта. Ну  да  ничего,  теперь
старания  Данна  будут  оправданны:  больше  десяти  тысяч  человек  взялись
записывать каждый свой сон - скрупулезно, во всех деталях, прежде чем встать
с постели и перемолвиться с кем-либо хоть словом. Если сны  вообще  способны
распахивать двери в будущее, это обязательно будет установлено.
   Гамильтон и сам попытался вести подобные  записи.  Но,  к  несчастью,  он
редко видел сны. Зато - видели другие, а он поддерживал с нами контакт.
   Старинные книги, которые Гамильтону хотелось бы  изучить  внимательно,  в
большинстве  своем  были  малопонятны;  переводы  можно  было  перечесть  по
пальцам, о значении  же  многих  древних  идиом  оставалось  только  гадать.
Разумеется, существовали специалисты по сравнительному  языковедению,  но  и
для них эта задача была непростой.  К  счастью,  непосредственно  под  рукой
оказался человек, способный  читать  английский  образца  1926  года  и  как
минимум за предшествовавшее этой дате столетие. Между тем  именно  этот  век
был особенно  богат  подобного  рода  исследованиями,  поскольку  к  научным
методам тогда уже начали относиться с пониманием, а  интерес  к  пограничным
явлениям человеческого духа оставался высоким. Это был Смит Джон Дарлингтон,
или Джей Дарлингтон Смит, как он предпочитал называть  себя  сам.  Гамильтон
кооптировал бывшего финансиста буквально против его воли: Смит  был  слишком
поглощен своей фитбольной индустрией - он  организовал  три  ассоциации,  по
десять боевых групп в каждой, и уже почти сформировал  четвертую.  Дело  его
процветало, Смит вот-вот должен  был  достичь  желанного  богатства,  и  ему
совсем не хотелось растрачивать времени по пустякам.
   Однако  Феликс  настаивал  -  и  Смит  вынужден  был  уступить  человеку,
положившему начало его предприятию.
   Гамильтон позвонил Джеку Дарлингтону.
   - Хелло, Джек.
   - Как поживаете, Феликс?
   - Есть что-нибудь для меня?
   - Кассет скопилось чуть не до потолка.
   - Отлично. Перешлите их мне...
   - Конечно. Послушайте, Феликс, но ведь по большей части все это - ужасная
чепуха.
   - Не сомневаюсь. Но  подумайте,  сколько  руды  приходится  перелопатить,
чтобы получить грамм природного радия. Ну что ж, позвольте откланяться.
   - Минутку,  Феликс.  Вчера  я  попал  в  неловкое  положение.  Может,  вы
посоветуете мне...
   - Конечно. Рассказывайте.
   Выяснилось, что Смит, который, невзирая на все  свои  финансовые  успехи,
носил  повязку   и   с   точки   зрения   закона   считался   дикорожденным,
непреднамеренно  оскорбил  вооруженного  гражданина,  прилюдно   отказавшись
уступить тому дорогу. Гражданин прочел Смиту лекцию  о  правилах  поведения.
Все еще не до конца приспособившийся к обычаям другой культуры, Смит ответил
ему насколько мог вежливо - то  есть  сбил  с  ног  ударом  кулака,  попутно
расквасив нос. Теперь предстояло расплачиваться - щедро и по очень  крупному
счету.
   Наутро секундант оскорбленного позвонил Смиту и  передал  ему  формальный
вызов.  Смиту  надлежало  или  принять  вызов  и  стреляться,  или  принести
извинения, которые будут сочтены достаточными; в противном случае  гражданин
и его друзья изгонят его из города - под надзором блюстителей,  следящих  за
соблюдением обычаев.
   - Что же мне теперь делать?
   - Я посоветовал бы вам принести извинения.
   Другого выхода Гамильтон не видел; принять вызов  -  было  бы  для  Смита
самоубийством, и хотя подобный  акт  не  казался  Феликсу  предосудительным,
однако он здраво рассудил, что Джей Дарлингтон предпочитает жить.
   - Но я не могу этого сделать - что я, по-вашему, ниггер?
   - Не понимаю, что вы хотите этим сказать. Какое отношение к происходящему
может иметь цвет вашей кожи?
   - Ох, не обращайте внимания. Но я  не  могу  извиняться,  Феликс.  Я  был
впереди него - честно, впереди.
   - Но ведь на вас была повязка.
   - Ну... Послушайте, Феликс, я хочу  стреляться.  Вы  согласны  быть  моим
секундантом?
   - Буду, если вы попросите. Только, имейте в виду, он вас убьет.
   - Может, и нет. Я могу выхватить оружие раньше его.
   - На дуэли в этом нет смысла. Оружие перекрестно связано - ваш излучатель
не сработает до сигнала рефери.
   - Но я довольно быстрый.
   - Не в том классе. Вы же не играете сами в ваш фитбол - и знаете почему.
   Смит знал. Когда предприятие только начиналось,  он  собирался  играть  и
тренировать,  а  не  только  администрировать.  Однако  несколько  встреч  с
нанятыми им людьми быстро доказали, что спортсмен образца 1926 года  заметно
уступал современному человеку среднего уровня  развития.  В  частности,  его
рефлексы были медленнее. Смит прикусил губу и ничего не ответил.
   - Сидите тихо и не высовывайтесь, - сказал Феликс, - а я попробую сделать
несколько звонков и посмотрю, что можно предпринять.
   Секундант оскорбленного был вежлив, но  исполнен  сожалений.  Ему  ужасно
жаль, что он не в силах оказать услугу мастеру Гамильтону, но  он  действует
согласно полученным указаниям. Не может  ли  мастер  Гамильтон  переговорить
непосредственно  с  главным  действующим   лицом?   Верно,   это   вряд   ли
соответствует протоколу. Однако обстоятельства довольно необычны; дайте  ему
несколько минут - и он позвонит сам.
   По прошествии указанного времени Гамильтон получил разрешение  поговорить
с самим оскорбленным и позвонил ему. Нет, о том, чтобы отказаться от вызова,
не может быть и речи; и вообще, весь этот разговор строго  конфиденциален  -
протокол, знаете ли. Он вовсе не стремится убивать обидчика и готов  принять
извинения.
   Гамильтон объяснил, что Смит не  может  смириться  с  подобным  унижением
из-за особенностей психологии. Он - варвар, "человек из прошлого", и  просто
не в состоянии смотреть на вещи с точки зрения джентльмена.
   Главное действующее лицо кивнуло.
   - Теперь я это знаю. Знал бы раньше  -  попросту  проигнорировал  бы  его
грубость, вел бы себя с ним как с ребенком. Но я не  знал.  А  теперь,  если
учесть,  что  он  сделал  -  ну,  мой  дорогой  сэр,  вряд  ли  я  могу  это
игнорировать, не правда ли?
   Гамильтон признал, что собеседник  имеет  полное  право  на  сатисфакцию,
однако заметил, что, убив Смита, тот станет весьма непопулярной  в  обществе
фигурой.
   - Он, знаете ли, любимец публики. И, боюсь, многие  станут  рассматривать
принуждение его к дуэли как обычное убийство.
   Гражданин тоже думал об этом. Забавная дилемма, не так ли?
   - А не хотели бы вы сразиться с ним физически - наказать обидчика тем  же
способом, каким было нанесено оскорбление - только сильнее?
   - Право же, дорогой сэр!..
   - Это всего-навсего идея, - заметил Гамильтон. - Но вы могли бы  подумать
об этом. Можем мы получить три дня отсрочки?
   - Даже больше, если хотите. Я ведь сказал, что не рвусь довести  дело  до
дуэли. Я лишь хочу обуздать его манеры. Ведь любой может повстречаться с ним
где угодно.
   Гамильтон пропустил этот  выпад  мимо  ушей  и  позвонил  Мордану  -  как
поступал всегда, когда бывал озадачен.
   - Что мне делать, Клод? Как вы думаете?
   - Не вижу, почему бы вам не предоставить ему действовать по  собственному
разумению - и быть убитым. Индивидуально - это его  жизнь,  социально  -  н