.Z.Bradley (1985).
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - Д.Могилевцев.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Такие истории рассказывают вечерами на глухих фермах у Катскилских гор,
где я выросла. Автострады тянутся здесь от города к городу, и на  фабриках
можно заработать много больше, чем перекапывая  каменистую  землю,  но  не
стоит думать, будто здесь все исхожено и обжито. Между фермами лежат леса,
много миль леса вокруг полей, ночью под  самые  окна  приходят  кролики  и
олени, и даже волки с рысями забредают сюда из Канады в голодные  времена.
Тогда, говорят, и рождаются у одиноких женщин, живущих среди лесов,  дети,
похожие на Хельму Ласситер...
   Роджер Ласситер  убрал  пальцы  с  клавиш  фортепиано  и  посмотрел  на
всхлипывающую у двери жену.
   - Хельма, дорогая, ради бога, извини! Я не знал - и не слышал,  как  ты
вошла.
   - Конечно, - Хельма вытерла слезы, и на ее заплаканном  лице  мелькнула
на мгновение робкая улыбка. - Если бы я знала, что ты хочешь играть, я  бы
не вернулась домой так рано.
   Она пошла через комнату; Роджер поймал ее за руки, притянул к себе.
   - Тебе было хорошо с Нелл Коннор?
   Она опустила глаза.
   - Я не была у Нелл, Роджер.  В  лесу  так  чудесно.  И  сегодня  полная
луна...
   Он нежно обнял ее за талию и прошептал:
   - Ты - самое дикое дитя природы, какое я только знаю, - и с  удивлением
и опаской посмотрел в окно, на  угрожающе  темную  полосу  дубов,  кленов,
берез, подступающих к самому дому, потом снова взглянул на Хельму.
   Она была очень красива: загорелая, светловолосая, изящная до хрупкости,
но сильная, с шелковистой  кожей  и  темно-серыми  глазами,  загоравшимися
янтарным,  странным,  зеленым  с  золотыми  искорками  светом,  когда  она
сердилась или была чем-то возбуждена; удивительно гибкая и пластичная - он
даже  думал,  что  жена  когда-то  танцевала  в  балете.  Она  никогда  не
рассказывала про свое детство, только однажды заметила, что в четырнадцать
лет сбежала с фермы в Адирондакских горах. А  когда  они  встретились,  ей
было двадцать три. Встретились чисто случайно в  плавательном  бассейне  в
Олбани; Роджер сопровождал туда парочку не в меру шаловливых племянников и
был ошеломлен ее грацией, отточенной красотой движений - будто русалка  из
легенд явилась порезвиться в свой морской  дом.  А  когда  она,  одевшись,
вышла из гардероба  -  в  дешевой  юбке  и  блузке,  с  зачесанными  назад
волосами, ногами, зажатыми в неуклюжие, скособоченные чулки  и  туфли,  он
был ошеломлен снова. Это было как внезапная ржавчина на сверкающей золотой
монете.
   Но он не забыл скользящую  в  воде,  смеющуюся  нимфу  из  бассейна.  И
никогда не забывал. Очень скоро открылось,  насколько  ей  лучше  в  лесу,
вдали от городской суеты. В квартире Хельма чувствовала себя как в клетке.
И после свадьбы они построили маленький дом здесь, на самом краю леса.
   Дом строили своими руками, проводя ночи в палатке среди  леса.  Хельма,
казалось, расцветала день ото дня живой, танцующей красотой.  А  в  первую
ночь в новом доме она прошептала ему на ухо:  "Мне  кажется,  палатка  мне
нравилась больше!"
   Даже зимой она предпочитала спать при открытых дверях.
   Он улыбнулся и тихо сказал то, что говорил уже не один, раз:
   - Я думаю, ты не женщина, а настоящая лесная кошка, Хельма.
   - Конечно, - она ответила, как всегда. - А разве ты не знал?
   - Знаешь, соседи поговаривают, будто я завел  зверя,  который  начинает
выть всякий раз, когда я сажусь за  фортепиано.  Комплиментом  моей  игре,
по-моему, это довольно трудно назвать.
   Она покраснела. Даже после четырех лет замужества она очень  стеснялась
своей странности.
   - Но я ничего не могу  поделать...  Прости,  пожалуйста,  но  для  моих
ушей...
   Он ласково потрепал ее по плечу.


   - Неважно, в конце концов, мне попросту следует садиться за игру, когда
тебя нет поблизости. Но  если  серьезно,  Хельма,  может,  тебе  не  стоит
заходить так далеко в лес? Боб  Коннор  говорил  мне,  что  слышал  волков
недавно, а на днях он подстрелил рысь. Возможно, днем  лес  безопасен,  но
ночью, по-моему, тебе лучше оставаться дома, Хельма.
   Роджер родился и вырос в  городе,  и  проснуться  однажды  среди  ночи,
обнаружив в постели только себя, - для него это  было  не  самым  приятным
переживанием. В первый раз он метался в панике по дому и, никого не найдя,
выскочил, дрожа,  с  фонариком  в  руке  навстречу  темной  громаде  леса;
исцарапался, сорвал  голос  и  уже  готов  был  заплакать  от  бессилия  и
отчаяния, когда вдруг обнаружил Хельму, спящую,  свернувшись  клубочком  в
пышной купе летней травы; от ее ног, вспугнутый светом, метнулся кролик.
   После нескольких месяцев он, наконец, принял,  как  должное,  -  Хельма
просто физически неспособна не убегать в  лес,  будь  то  ночь  или  день.
Временами Роджер раздумывал, правильно ли было увозить ее  так  далеко  от
городов и автострад; она, быть может,  не  была  бы  так  счастлива,  зато
дикости в ней явно поубавилось бы.


   Он зашептал:
   - Возможно, если бы ребенок...
   Ее тело напряглось, она отстранилась резким движением.
   - Роджер, ты ведь знаешь, я не могу.
   - Дорогая, мы не часто говорили об этом, потому  что  ты  всегда  очень
огорчалась. Но ведь когда-нибудь мы должны, правда? Откуда ты знаешь,  что
у тебя не может быть детей? Мы можем поехать в город в  эту  субботу,  там
есть очень хороший доктор Клермонс. Ты могла бы...
   Хельма напряженно выпрямилась, вздернув подбородок, ее короткие светлые
волосы,  казалось,  по-кошачьи  взъерошились,  глаза  полыхнули   зеленью.
Маленькие гибкие пальцы закостенели, выпустив невидимые когти.
   - Не хочу! - голос сорвался в шипение. - По мне будут лазить  руками  и
смотреть...
   - Хельма! - крик Роджера оборвал истерику.
   - Ты вряд ли захочешь иметь ребенка, который у меня может быть, и я...
   Она уткнулась в диванные подушки и закрыла  лицо  ладонями.  Всхлипнула
раз, другой.
   - Ты... ты был бы счастлив, если бы родился ребенок?
   Беспомощные слова дрожали и запинались. Роджер удрученно вздохнул и сел
рядом, положил светловолосую голову к себе на плечо.
   - Ну не хочешь - не надо, солнышко мое, может, ты права.
   Ее глаза сверкнули в сумерках.
   - Ты думаешь, я дикарка, думаешь, я сумасшедшая.  Ты  хочешь,  чтобы  я
была, как жены твоих друзей, как Нелл Коннор, чтобы я спала ночами в твоей
постели и не заглядывала дальше курятника!
   Она оттолкнула его, вскочила, подбежала к двери, хрипло бормоча  что-то
злое и угрожающее. Он виновато опустил глаза.
   - Ладно, черт с ним, Хельма,  но  попытайся  хотя  бы  вести  себя  как
нормальное человеческое существо. Временами ты просто дикий звереныш!
   - Да! - хрипло выкрикнула она и выбежала из комнаты.
   Привстав, Роджер увидел через окно, как она пронеслась через крыльцо  и
клумбу, наклонилась, одним стремительным движением  расстегнула  сандалии,
рывком сбросила с  ног  и,  босая,  побежала  к  задним  воротам,  в  одно
мгновение перемахнула их и - бледное золото  ее  волос  и  кремово-зеленый
шелк халата, блеснув, растаяли тенью в  шелестящей  глубине  леса.  Роджер
сглотнул комок в горле.
   Вернулась перед рассветом, босая, по-кошачьи скользнула в двери  и  под
одеяло. Роджер, всю ночь  не  сомкнувший  глаз,  повернулся,  почувствовав
тепло; она сжалась и оттолкнула его. Роджер пожал плечами и вздохнул  -  к
этому он тоже привык. Хельма иногда бывала  страстной  и  ненасытной,  как
молодая львица, а иногда - удивительно холодной, сердито огрызалась,  если
он пытался приласкать ее. Роджер знал, что  цивилизованные  люди  одни  во
всем живом мире не  цикличны  в  желании,  и  странная  дикость  Хельмы  -
возможно, просто наследство прежних, может быть,  более  здоровых  времен.
Вопреки случайным размолвкам и ссорам, Роджер  очень  любил  свою  жену  и
уважал ее причуды и настроения; тому была и еще одна существенная причина:
на первом году их супружества, не понимая еще, как  глубоко  вошло  это  в
натуру Хельмы, он однажды - только однажды - попытался овладеть ею  силой.
На его щеке до сих пор красовался тонкий белый шрамик  там,  где  щеку  до
кости вспороли цепкие и сильные  пальцы  Хельмы.  Потом  она,  всхлипывая,
просила  прощения.  Всем  женщинам  до   некоторой   степени   свойственна
цикличность, и, в конце концов, ко многому можно привыкнуть.


   Проходили  дни   и   недели.   Хельма   была   необычно   спокойной   и
уравновешенной. Лето лениво катилось к концу, хрупкие сентябрьские  листья
срывались с ветвей, вызванивающих на ветру что-то  осеннее.  Днями  Хельма
бродила по лесу, но ночные побеги больше не повторялись.
   Роджер Ласситер начал удивляться, а, удивляясь - успокаиваться. Впервые
за четыре года Хельма стала с таким усердием заботиться о порядке и  уюте,
угловатые линии ее тела  женственно  смягчились  и  округлились;  домашние
мелочи целиком завладели ее вниманием - в доме  всегда  было  опрятно,  но
сейчас все просто сияло, сверкали начищенные ручки и  навощенные  полы,  и
Хельма сама лучилась опрятностью и уютом, как хорошо ухоженный котенок.
   А временами, когда Роджер возвращался домой - он работал на  химзаводе,
-  слышалось  пение:  низкое,  рокочущее  мурлыканье,  без  слов,   плавно
вздымающееся и опускающееся в простом и каком-то первобытном ритме.
   Она так и не сказала ему, что беременна, хотя Роджер заподозрил это еще
в начале сентября. Он не спрашивал, полагая, что жена расскажет ему  сама,
когда захочет, но время шло, и в конце концов он не выдержал:
   - Когда?
   - Ранней весной, - ее  зеленые  глаза  посмотрели  с  жалостью  на  его
довольное лицо.
   - Разве ты не ошиблась, Хельма? И разве ты не счастлива?
   Она, не  ответив,  положила  книгу  и  свернулась,  клубочком,  положив
коротко остриженную голову ему на колени. Он молча погладил ее,  закрывшую
глаза,  и  она  снова  начала  свой  хрипловатый,  мурлыкающий  напев.  Он
улыбнулся.
   - Что это за колдовство, Хельма? Я никогда раньше не слышал,  чтобы  ты
пела. Я думал, ты не отличаешь одну ноту от другой.
   - Я и не отличаю, - она загадочно, даже чуточку зловеще улыбнулась,  не
открывая глаз, -  я  помню,  так  пела  моя  мать,  когда  я  была  совсем
маленькой.
   - А на кого была похожа твоя мать?
   Хельма тихо рассмеялась.
   - На меня.
   - Ну, это я вижу. А кто твой отец?
   Она пожала плечами.
   - Я не знаю. Наверное, кто-то похожий на тебя. Или не похожий. А может,
у меня вообще отца не было - я не помню.
   - А твоя мать никогда не говорила тебе?..
   Хельма  отпрянула,  посмотрела,  прищурившись,  сквозь   растрепавшиеся
волосы:
   - Ты бы назвал мою мать сумасшедшей. Она говорила, что мой отец - рысь.
Лесной кот - вот как она звала его.
   Роджер инстинктивно поежился, будто на внезапном холодном ветру.
   - Не говори чепухи, Хельма!
   Она пожала плечами.
   - Ты спросил. А это  говорила  моя  мать.  Она  была  сумасшедшая,  еще
безумней, чем я. Она жила на ферме высоко в горах  с  дедушкой  и  младшей
сестрой и очень любила слушать охотничьи побасенки про  мужчин  и  женщин,
которые оборачиваются волками и рысями в полнолуние и  рыщут  по  лесу.  Я
слышала стариков, воющих, как серые лесные волки, и видела их скользящими,
как тени, по лесу, прожигающими ночь красными глазами...
   - Черт побери! Ну и шутки у тебя!..
   - Почему шутки? Когда я была  маленькой  девочкой,  я  привыкла  гулять
вокруг охотничьих хижин. Лесные коты бежали по ветвям у меня под головой и
не рычали, и я ловила кроликов голыми руками. Я и сейчас могу.
   Ее улыбка стала действительно зловещей.
   - До самой смерти моя мать бродила  по  лесу  в  ночь  полнолуния.  Она
говорила, что мой отец - рысь. Он, но не я.  А  может,  ночью  я  обернусь
рысью и разорву тебе горло, ты не боишься? От серебряной пули  проку  нет,
это старые сказки. Обыкновенный железный нож, холодное железо или  свинец.
Ты испугался?
   Она рассмеялась - как ледяные иголочки по коже.
   - Ради бога, прекрати!
   - Ты спросил, я ответила. Извини.
   Ночью Роджеру Ласситеру приснился черный, без листьев, лес и он  сам  -
брел, спотыкаясь, по узким тропинкам, и с ветвей на него смотрели пылающие
зеленью кошачьи глаза, пугающе знакомые и родные...
   Она пришла перед рассветом - в порванном платье,  с  кровоподтеками  на
ногах, сжалась в клубочек под одеялами, дрожа и  всхлипывая,  пока  Роджер
вытирал и перевязывал ее исколотые ступни. Потом  он  заставил  ее  выпить
капельку бренди и, в первый раз за все четыре года, приказал  слушать,  не
перебивая.
   - Так вот, дорогая, этот идиотизм должен кончиться раз  и  навсегда.  Я
полагал, что ребенок сделает тебя разумнее. Я ошибся. Мы сегодня же едем к
доктору, и ты ночами будешь дома, даже если мне  придется  запирать  тебя.
Беременные женщины часто ведут себя странно, но ты просто сумасшедшая.
   Он влил ложку горячего молока в ее  посиневшие  губы  и  продолжил,  не
обращая внимания на потоки слез и просьб.
   - Еще одна такая выходка, еще одна - слышишь! - и мы уедем в  Олбани  и
будем там до тех пор, по крайней  мере,  пока  не  родится  ребенок.  Если
придется, я отведу тебя к психиатру, и...
   Он не смог произнести угрозу, хотя  и  намеревался.  Она  бы  наверняка
умерла от клаустрофобии в больничной палате.
   Хельма подавленно,  но  спокойно  перенесла  все  обследования;  доктор
заверил, что у нее будут близнецы. А с приходом зимы в доме воцарилась  та
уютная тихая безмятежность,  которую  умеют  создавать  только  счастливые
женщины, ожидающие ребенка. Роджер не мог нарадоваться,  глядя,  как  жена
деловито хлопочет по дому, такая здоровая и цветущая. Никакого сравнения с
женами друзей  -  капризничающими  и  поминутно  жалующимися  на  приступы
каких-то таинственных хворей.
   Зима пришла быстро, принеся  обильные  снегопады,  но  дороги  успевали
расчищать, и Роджер по-прежнему каждый день ездил на  работу.  Бродила  ли
Хельма по лесу днем, он не знал; во всяком случае, ночью она  из  дому  не
выходила. Стояли необычно сильные морозы,  и,  стоя  у  окна,  можно  было
видеть, как осмелевшие от голода олени подходят к садовым  воротам;  ночью
стылую тишь разрывал волчий вой и яростное рычание рысей. Роджер  хмурился
и однажды ночью заговорил о винтовке, но Хельма  неожиданно  настойчиво  и
озабоченно принялась его разубеждать:
   - Волки трусы, поверь мне. Они никогда не посягнут на что-нибудь больше
кролика. А рысь не тронет тех, кто не трогает ее.
   В феврале Боб Коннор меньше чем в миле от  дома  Ласситеров  подстрелил
самца рыси и принес его на плечах прямо к их крыльцу. Стучал до  тех  пор,
пока они не вышли посмотреть.
   - Я подстрелил этого большого парня в  скалах  вниз  по  вашему  ручью,
Роджер. Своей малышне я строго-настрого наказал сидеть дома,  и  на  твоем
месте не стал бы разгуливать по лесу по ночам, а уж на  месте  твоей  жены
тем более. Вокруг этих котов кишмя кишит.
   Он сбросил труп на ступеньки и, кряхтя, расправил плечи.
   - С этими ребятами шутки плохи... боже мой, Хельма, что с тобой? Роджер
- скорее...
   Роджер обернулся и как раз успел подхватить ее, оседающую наземь.
   Принесенная в спальню, она очнулась и  начала  неуклюже  извиняться  за
свою слабость, а Боб, поскорее ретировавшись, в сердцах выругался.
   - Прости, Роджер. Нелл тоже терпеть не может всякой мертвечины, а  ведь
твоя Хельма еще похлеще. Стоило мне, старому дураку, подумать  перед  тем,
как тащить сюда подстреленного кота!
   Глядя вслед уходящему Бобу, Роджер подумал, что тот  наверняка  добавит
кое-что к рассказам о Хельминой странности. Он  не  стал  ни  бранить,  ни
расспрашивать Хельму и не решился передать  ей  последние  слова  Коннора,
сказанные нарочито вежливым тоном: "Я бы не хотел, чтоб она бегала в  лесу
по ночам. Я часто стреляю лесных котов  и  волков  -  за  них  платят,  ты
знаешь. Я, конечно, буду осторожнее, но сам знаешь!.."
   После этого случая Хельма стала еще  спокойнее  и  деловитей,  потеряв,
казалось, всякое желание выходить из дому. Встревоженный  Роджер  уговорил
ее выйти прогуляться в сад и хотя бы ненадолго покинуть дом, где она  себя
заперла, отсыпаясь днем и неслышно, крадучись, обходя  комнаты  по  ночам.
Она отвечала уклончиво: слишком устала, чтобы выходить  из  дому,  ребенок
ночью двигается сильнее и не дает уснуть.  Движения  ее  стали  плавнее  и
замедленней, лицо округлилось, сочетание полных щек  и  резкой,  угловатой
линии скул,  косого,  стремительного  разреза  глаз  под  густыми  бровями
создавало  особенное,  загадочное  и  жутковатое   выражение   затаившейся
хищности. Впрочем, в остальном все оставалось прежним.
   В марте метели  и  ветры,  скатившись  со  склонов  Адирондакских  гор,
заперли Ласситеров в доме на несколько  дней.  Как-то  поутру  снег  начал
таять, зима отступила, ручьи переполнились холодными снеговыми потоками, и
влажная зелень  показалась  из-под  промокшей  коричневой  щетины  мертвой
травы. Грачи и вороны усыпали распаханные поля, в лесу зазвучала капель.
   Иногда  вечерами,  когда  закатное  солнце  расплывалось  в   дымке   у
горизонта, Хельма приходила к воротам, и на ее лице была такая тоска,  что
сердце Роджера наполнялось жалостью - вольного лесного зверя опутали тугой
сетью любви, которую он,  наконец,  сплел  вокруг  ее  сердца.  Ворота  не
замыкались, но Хельма не притрагивалась  к  засову.  Роджер  был  доволен,
потому что сейчас, с приходом теплых ночей, все  чаще  слышалось  ворчание
рысей,  а  весной,  как  он  знал,   самки   готовы   растерзать   любого,
приблизившегося к котятам. Он не сомневался, что  Хельма  станет  защищать
своих детей не с меньшей яростью.
   Предполагалось, что на время родов Хельма ляжет в  больницу  в  Олбани.
Она ничем не выразила своего согласия или несогласия,  и  Роджер  посчитал
дело решенным.
   Как-то мартовским вечером за ужином Хельма деловито заметила:
   - Кофе кончился, Роджер. Съезди в Олбани и привези, пожалуйста.
   Как  многие  терпеливые  и   мягкохарактерные   мужья,   Роджер   легко
раздражался  из-за  мелочей  и  довольно   сурово   выбранил   Хельму   за
непредусмотрительность: почему бы не сказать за завтраком? Она выслушала и
невозмутимо добавила:
   - Лучше тебе ехать прямо сейчас, а то  магазины  закроются.  Я  лягу  в
постель, очень устала.
   Роджер запротестовал:
   - Нельзя оставлять тебя одну ни в коем случае, особенно ночью. А  вдруг
начнутся схватки?
   - Думаю, за час ничего не случится. Роджер, пожалуйста,  -  она  начала
всхлипывать, - я же не смогу, по таким дорогам...
   Роджер почувствовал себя последним идиотом. В самом  деле,  из-за  чего
устраивать скандал, если женщина на последнем месяце беременности не хочет
трястись двадцать миль по самым плохим в штате Нью-Йорк дорогам?
   Он пожал плечами и пошел в чулан за пальто.
   - Все в порядке, дорогая. Кстати,  может,  мне  позвать  миссис  Коннор
посидеть с тобой?
   - Послушай, я ведь не вчера родилась, мне, между прочим,  уже  двадцать
семь лет!
   - Ладно, веди себя хорошо, я вернусь через час.
   Он сбежал с крыльца, но вдруг вернулся.
   - Хельма?
   - Я здесь. Ты еще не уехал?
   - Ты в самом деле не хочешь, чтобы я отвез тебя к Коннорам и забрал  на
обратном пути?
   Смех Хельмы звонко раскатился в ночной тишине.
   - Кто сейчас в положении, интересно,  ты  или  я?  Между  прочим,  если
кое-кто не поспешит, то ему придется  искать  открытый  магазин  по  всему
городу!
   Раскисшие дороги, к счастью, были почти свободны от снега  и  позволяли
выжать из машины максимум. На  окраине  города  нашлась  маленькая  ночная
бакалея. Роджер схватил кофе и  побежал,  забыв  сдачу,  только  в  машине
обнаружил, что счет всего на пять долларов.
   Уже стемнело. Фары едва высвечивали  дорогу  и  темные  стены  леса  по
сторонам. Смутное предчувстви