то  лихорадочном  возбуждении.
Костюмы были закончены, декорации установлены, голограммы наведены.  Мы  с
Томми провели генеральную репетицию наших сцен в офисе Джонатана. А  Майлс
почти исчез, я видела  его  буквально  два-три  раза,  да  и  то  мельком.
Однажды, правда, мы все же перекинулись парой слов, я спросила,  готов  ли
его костюм, и он, подмигнув мне и рассмеявшись шелестящим  смехом  Хакона,
ответил:
   - Да там и готовить было  особенно  нечего.  У  меня  главное  -  грим.
Надеюсь, он тебе понравится. По-моему, это - впечатляющее зрелище.
   Мы с Томми так основательно изучили его офис, что, кажется, могли найти
там любой предмет даже в темноте. Я запомнила все, вплоть  до  порядка,  в
котором  стояли  несуществующие  в  реальности  книги  в   голографическом
стеллаже.
   Томми, похоже, отошел от своего не в меру глубокого погружения в  роль.
Во всяком случае, ничего подобного той вспышке после моего возвращения  из
Эвентайна больше  не  повторялось.  Он  оставался  преданным  и  галантным
Джонатаном на репетициях и почти прежним Томми в остальное время.  Правда,
небольшое влияние персонажа все-таки ощущалось в  его  поведении,  но  это
было вполне естественно.
   Все мы волновались в ожидании премьеры. По  сути,  для  театра-"веритэ"
премьерным был каждый спектакль, но нам, актерам, выросшим на традиционной
драме, все равно никак не удавалось избавиться  от  этого  волнения  перед
самым первым спектаклем. К тому же мы не репетировали всю пьесу целиком  и
до конца, - этого "веритэ" тоже не допускает -  и,  значит,  сами  еще  не
знали, чем же все закончится.
   - Подумайте о  Захе  Виганда,  -  успокаивал  нас  Брайан  уже  в  день
премьеры. - Он будет в театре сегодня вечером  и  сжует  не  один  десяток
зубочисток, а может, еще и проглотит парочку.  Уж  он-то  точно  волнуется
больше вашего: вдруг что-то  неправильно  рассчитал,  и  пьеса  закончится
совсем не  так,  как  он  ожидает.  Ладно,  отправляйтесь-ка  по  домам  и
расслабьтесь, - он обнял нас всех разом и подтолкнул к двери. - Вы  должны
вернуться самое позднее - в семь. В восемь - начало.
   Я взяла такси и вернулась в отель. Мне всегда  удавалось  справиться  с
этим предпремьерным волнением, обычно - с  помощью  какого-нибудь  легкого
чтива. Роман был приготовлен и на сей раз, но я не осилила даже  страницы.
Мои нервы гудели, как провода  высокого  напряжения.  Я  отбросила  книгу,
принялась  расхаживать  по  комнате  и  только  невероятным  усилием  воли
заставила себя не грызть ногти. Наконец я схватила телефон и набрала номер
Кэрола Гарднера.
   - Отлично,  малышка!  -  расхохотался  он,  услышав  мой  голос,  -  ты
позвонила на целых пятнадцать минут позже чем  обычно.  Я  как  раз  успел
смешать себе коктейль. Так что поднимаю бокал за твой успех.
   Я  продолжала  расхаживать  по  комнате,  волоча  за  собой  телефонный
аппарат.
   - Если из-за этих пятнадцати минут ты решил,  что  сегодня  я  чувствую
себя увереннее, то должна тебя огорчить. И если ты не  убедишь  меня,  что
меня не закидают тухлыми яйцами, я просто не поеду ни на какую премьеру.
   - Нуар, милая моя, ничего подобного в этом подлунном  мире  никогда  не
произойдет. Вспомни, что Брайан Элизар желал тебя и  только  тебя  на  эту
роль.  Ты  будешь  восхитительной  Аллегрой  Найтингейл,  неужели  ты   не
доверяешь чутью самого Элизара?
   Я остановилась, почувствовав внезапный холодок.
   - С чего ты взял, что он желал меня и только меня?
   - Ну, знаешь, агенту ведь ничего не стоит засунуть нос  в  дела  других
агентов. Я выяснил, что Ванда Кинг и  Майя  Чеплейн  снаряжали  к  Брайану
целые посольства. Но он, наведя справки, заявил, что ни о ком, кроме тебя,
и слышать не желает.
   Это-то стремление Брайана и не давало мне  покоя,  хотя  я  и  сама  не
знала, почему.
   - Какие справки? У кого он узнавал?
   - Не знаю, слышал только, что он беседовал о тебе с Шарлоттой Ди Метро.
   С Шарлоттой Ди Метро? Чего ради режиссер,  подбирая  актрису  на  роль,
станет советоваться с журналисткой, известной  охотницей  за  театральными
сплетнями? По этой части Шарлотта могла заткнуть за пояс всех своих коллег
и конкурентов, вместе взятых... И именно от нее Брайан мог  узнать  и  про
страх высоты, и историю моего детства,  и  еще  очень  многое  другое.  Но
зачем?
   Но у меня больше не было времени  думать  об  этом.  Кэрол  болтал  без
умолку, сыпал свежими историями и  анекдотами  из  жизни  наших  знакомых,
всеми силами стараясь сбить мое волнение, и, как всегда, преуспел в  этом.
Слова лились сплошным потоком, я что-то отвечала, в основном невпопад,  но
он, прекрасно зная мое состояние, не обращал внимания  и  продолжал  нести
отвлекающую чушь до тех пор, пока глодавшее  меня  нервное  напряжение  не
спало, и осталось лишь  нетерпеливое  желание  ускорить  начало  премьеры.
Точно в этот момент Кэрол оборвал себя на полуслове.
   - Стоп. Сеанс окончен, тебе пора собираться. Счастливо, малышка, завтра
с утра я позвоню и узнаю о твоем успехе.
   Он оставил меня в оптимальном состоянии. Правда, где-то в глубине  меня
засела мысль поинтересоваться в театре у Брайана, зачем он наводил обо мне
справки  у  Шарлотты.  Но  случая  так  и  не  представилось.  Он  куда-то
запропастился и возник лишь без четверти восемь. Да и то не весь - в дверь
моей гримерной просунулась его голова и возвестила готовность номер  один.
Лицо Брайана было непроницаемо, глаза блуждали в каких-то  высших  сферах.
Сама же я только что приняла таблетки  и  теперь  переодевалась  в  платье
Аллегры, так что момент для расспросов был самый  неподходящий.  Я  пожала
плечами, решив отложить разговор до другого раза.
   Свет в зрительном зале погас, освещенной осталась лишь сцена. Спектакль
открывал  диалог  Джонатана  и  Хакона.  Я  дожидалась  своего  выхода  за
кулисами. Наконец, эпизод был отыгран, и стена, отделявшая сцену от  зала,
стала непрозрачной с обеих сторон. С мерным шумом  моторов  вперед  выехал
кабинет Джонатана. Рядом со мной появился Томми, притушенный на  несколько
секунд свет стал ярче, и, как  дыхание  огромного  затаившегося  зверя,  я
услышала дыхание зала - там, за стеной, снова прозрачной для них.
   В следующий миг звук этот почти исчез, увяз в пелене действия таблеток,
и не осталось ничего, кроме единственного на свете мужчины - Джонатана.  Я
снова была в его кабинете, знакомом до мельчайшей детали, а сам  он  стоял
передо мной. Но Боже, что же случилось с ним? На нем просто не было лица.
   - Что с тобой, Джонатан?
   Где-то далеко, в глубине, я, Нуар, следила за своей  Аллегрой,  пытаясь
критически ее оценить и поправить возможные ошибки. Хотя и  понимала,  что
это будет непросто: две таблетки  при  сильном  вхождении  в  роль  делали
Аллегру почти самостоятельной личностью.
   Пока спектакль  развивался  почти  в  полном  соответствии  с  замыслом
Захарии Виганда. Аллегра была потрясена условиями, выдвинутыми Хаконом.
   - Но как же так можно, Джонатан? Ведь это варварство!
   Совершенно подавленный, он рухнул на стул.
   - Он просто берет меня за горло. Я договорился о покупке  груза  прежде
чем узнал, какие условия выдвинет эта инопланетная бестия. Господи,  да  я
бы скорее дал отрезать себе правую  руку,  чем  согласился!  Я  бы  просто
уступил сделку синдикату "Корбири", и черт с ними, с деньгами.
   Я больше не могла выносить его терзаний.
   - Не переживай, все будет нормально. Я поеду к нему. - Я  опустилась  к
Джонатану на колени и обняла его.
   Снова погас свет, загудели моторы, и кабинет Джонатана  сменился  новой
декорацией. Я прошла вперед и оказалась в песчаном саду на планете Шиссаа.
Мне никогда  не  приходилось  видеть  столь  безжизненного  пейзажа.  Лишь
камень, пески, да  изредка  -  какие-то  кривые  колючие  растения.  Камни
блестели золотом, отливали серебром, играли всеми  цветами  радуги  -  это
пиршество красок было слишком буйным для глаза землянина. Песок на дальних
дюнах тоже поражал многоцветном, но здесь, в саду, у меня  под  ногами  он
был серебристо-белым. А под  этим  слоем  скрывался  другой  -  ярко-алый.
Смешиваясь вместе, они  образовывали  сверкающий  розовый  ковер.  А  если
ступать осторожно, то в белом песке оставались ярко-алые следы. И больше -
ничего на многие километры вокруг.
   Я стояла посреди этой пустыни, которую кому-то пришло в голову  назвать
"садом", и собиралась с духом, чтобы войти в дом. Вдруг позади  послышался
шорох. Я повернулась и вскрикнула.
   Майлс оказался прав - его вид впечатлял. Настолько, что если бы я точно
не знала, что передо мной - Майлс Рид,  то  наверняка  решила  бы,  что  в
спектакль приглашен настоящий шиссаанец,  или  как  их  там.  Передо  мной
стояло  существо  определенного  гуманоидного  типа  и  даже,   в   общем,
напоминавшее землянина - только напрочь лишенное  волос.  И  ушей  -  куда
подевались уши Майлса,  для  меня,  Нуар,  осталось  загадкой.  Тело  его,
прикрытое лишь  кожаной  повязкой  вокруг  бедер,  было  буровато-зеленого
цвета. На поясе болтался огромный кривой нож.
   - Вы - женщина Джонатана Клея? - спросил он, и в голосе его  зашелестел
сухой песок. - Я - Хакон Чашакананда.
   Я отшатнулась назад, сжав ручку своего чемодана,  но  тут  же  вскинула
подбородок и произнесла, стараясь избавиться от дрожи в голосе:
   - Меня зовут Аллегра Найтингейл. Будьте так любезны  проводить  меня  в
мою комнату.
   Дружба  с  Хаконом  зарождалась  очень   медленно.   Ледяное   молчание
прерывалось поначалу лишь неприязненными вопросами типа: "Как может  любое
существо, считающее себя цивилизованным, разгуливать чуть ни  голышом,  да
еще с тесаком за поясом?" Хакон ответил мне, но  со  следующего  дня  стал
появляться  в  неком  одеянии,  напоминающем  кафтан.  Потом  неприязнь  в
вопросах сменилась любопытством.
   - А что означает ваше имя на языке Шиссаа?
   Отвечая, он улыбнулся почти человеческой улыбкой.
   -  В  моем  языке  нет  такого  имени.  "Хакон   Чашакананда"   -   это
адаптированная транскрипция, специально для землян. А мое настоящее имя вы
и произнести бы не смогли.
   - Но почему тогда было не придумать что-то более  удобопроизносимое?  -
удивленно заморгала я.
   Тяжелые бурые веки дважды медленно опустились и  поднялись  -  он  тоже
моргал от удивления, хотя и совершенно иначе.
   - А вы думаете будет  лучше,  если  к  вам  явится  "голое  зеленокожее
существо с тесаком за поясом" и  назовется  Джоном  Смитом?  Земляне  ведь
полагают, что у инопланетян должны быть длинные и трудные имена, зачем  же
обманывать ожидания?
   Этот-то забавный диалог и уничтожил разом весь холод  между  нами.  Для
дружбы больше не было преград. Словно прозрев, я вдруг  поняла,  насколько
прекрасен песчаный сад. И одновременно - сколь  удивительно  благороден  и
чист душой его хозяин. А вскоре он отпустил меня домой - к Джонатану.
   Тот был сам не свой от счастья. Он стиснул меня в  объятиях  так,  что,
казалось, еще секунда, и кости мои затрещат.
   - Как же ты вырвалась? Вот уж не думал, что его можно уговорить.
   - Я и не уговаривала его. Просто ты плохо его знаешь.  Он  сказал  мне:
"Мне кажется, что я достаточно знаком с вами, чтобы заключить,  что  вы  -
человек чести. И если  вы  скажете  мне,  что  Джонатан  такой  же,  то  в
соблюдении моих условий больше нет необходимости". Вот и все. Он  отпустил
меня.
   Откинувшись на спинку кресла, Джонатан нахмурился.
   - Что это значит - "достаточно знаком"?
   Я, Нуар, вздрогнула, даже сквозь  действие  таблеток  расслышав  в  его
голосе те самые  нотки,  которые  уже  звучали  после  нашего  с  Брайаном
возвращения из Эвентайна. Однако Аллегра их не услышала.
   - Просто за эти четыре месяца мы очень много времени провели вдвоем.  А
куда было деваться? Я бы просто сошла с ума, если бы все  время  сидела  в
своей комнате. Ненавидеть друг друга  так  утомительно,  вот  мы  и  стали
друзьями. Если ты познакомишься с ним поближе, то и сам убедишься, что  он
замечательный человек.
   - Че-ло-век? - Джонатан сощурился.
   Я кивнула.
   - Любое разумное существо вправе называться так. Это одна  из  основных
идей философии Шиссаа. И, по-моему, прекрасная идея, она сближает,  вместо
того, чтобы разделять на землян, шиссаанцев, кого-то еще...
   - Ты, я вижу, так увлеклась их философией,  что  готова  отказаться  от
собственной.
   Теперь раздражение в его голосе уловила и Аллегра. Я подошла к  нему  и
коснулась его плеча.
   - Ну, конечно, нет. Хотя там много идей, которые стоит позаимствовать и
нам. Но почему ты сердишься?
   Мышцы на его шее напряглись.
   - А  по-твоему,  я  должен  радоваться?  Я  пахал  четыре  месяца,  как
проклятый, чтобы вытащить тебя из этой дыры. И вот теперь ты  являешься  и
начинаешь петь дифирамбы этой образине,  по  милости  которой  все  так  и
вышло, и превозносишь его философию.  Чем  вы  там  с  ним,  черт  побери,
занимались?
   Я была потрясена, в его голосе звучала с трудом сдерживаемая ярость.
   - Да ты с ума сошел! Он ко мне и пальцем не притронулся,  если  ты  это
имеешь в виду. Я люблю тебя, Джонатан, как ты вообще мог такое подумать.
   Он схватил меня за плечи и резко притянул к себе.
   - Ну и слава Богу. Извини, я и в самом деле без тебя тут с ума  сходил.
Давай забудем обо всем этом.
   Но это было уже невозможно. Общение с Хаконом очень изменило меня, и  я
подмечала в Джонатане  все  больше  черт,  неприятно  меня  поражавших.  Я
думала, что это пройдет, старалась закрывать глаза,  но,  когда,  наконец,
поняла, что он хочет обмануть Хакона,  лишив  его  доли,  терпению  пришел
конец, и я впервые в жизни позволила себе вмешаться в его дела.
   - Тебя это не касается, - жестко ответил Джонатан.
   - Да нет, наоборот, очень даже касается, как  ты  не  понимаешь?  Я  же
обещала Хакону, что ты будешь честен, и ты  просто  не  имеешь  права  его
обмануть.
   Гнев Джонатана был  холодным  гневом.  Лицо  его  оставалось  спокойно,
говорил он ровным голосом, только мышцы на шее снова вздулись и заиграли.
   - Давай оставим эту тему. Надеюсь, ты согласишься, что у себя  в  офисе
командовать должен все-таки я, - произнес он, тщательно выговаривая слова.
   Я посмотрела на него и вздохнула. Наверное, чуть не  с  самого  момента
возвращения я где-то внутри себя знала, что это неизбежно.  И  все  же  не
могла не чувствовать боли.
   - Что ж, если так, я иду собирать вещи.
   - Что значит - "собирать вещи"?
   - Я ухожу от тебя.
   Он вскочил, и, одним прыжком перемахнув через стол, оказался  рядом  со
мной.
   - Нет! Ты не сделаешь этого, ты не можешь этого сделать.
   Я чувствовала, что разрываюсь на части. Я любила его. Но  лгать  ему  и
себе просто не могла. Как я была  бы  счастлива  объяснить  ему  все,  что
происходило со мной сейчас. Но это было  бесполезно  -  он  бы  просто  не
понял.
   - Теперь все ясно. У тебя просто что-то было с ним.
   Я горестно покачала головой.
   - Ты ошибаешься, не было. Наверное, могло  бы  быть,  но  я  оставалась
верна тебе, и он уважал это мое право.
   - Да что ты говоришь? - Джонатан терял контроль  над  собой,  он  почти
сорвался на крик. - Ты вмешиваешься в мои дела, чтобы  не  обидеть  его  в
ущерб моей прибыли, ты называешь его прекрасным человеком!  И  вот  теперь
собираешься уйти от меня. Ты думаешь, я поверю, что ты не уходишь к нему?
   - Да, думаю, что поверишь. Надеюсь, потому что это правда.
   - Ты лжешь! - Он стиснул зубы.
   Паника обожгла меня ледяной волной. Он хочет ударить меня! Я  отступила
назад, чувствуя себя беспомощной, как тогда, в восемь лет.
   Я увидела, как распрямилась, готовая к пощечине, его ладонь.
   - Как ты смеешь мне лгать?! Ты должна сознаться, что у вас с ним  было!
Тебе придется сознаться!
   - Нет, Джонатан, - я попятилась еще, но  уперлась  в  стол.  Громадный,
тяжелый, он преградил мне путь к отступлению.
   - Я клянусь тебе, ничего не было!
   Стиснутая, как в тюрьме, на задворках моего сознания, вскрикнула  Нуар.
Лицо Джонатана исчезло, вместо него я увидела лицо любовника моей  матери.
Рука метнулась вперед. Аллегра откинула голову. И мои пальцы сомкнулись на
подставке скульптуры Кейна.
   Нуар продолжала кричать, отчаянно борясь с  действием  таблеток.  Всего
этого не должно быть в пьесе, не может быть. Пусть Аллегра  сейчас  уронит
скульптуру, пусть он  ударит  ее  один  раз,  если  другой  разрыв  с  ним
невозможен, все, что угодно, только не это! Но передо мной  стояло  другое
лицо, и след другой руки горел на щеке. Нуар  Делакур  должна  была  взять
контроль на себя, но в этот миг ее  воспоминания  и  воспоминания  Аллегры
слились. Я взмахнула скульптурой.
   Острые крылья "Фурии", как дюжина ножей,  рассекли  его  лицо.  Хлынула
кровь, и где-то за стенами  кабинета  мне  вдруг  послышался  многоголосый
вздох восторга и ужаса. Вскрикнув,  Джонатан  кинулся  на  меня.  Я  снова
взмахнула скульптурой и,  как  в  полусне,  увидела,  что  стальное  крыло
перечеркнуло его горло.
   Уже когда он  упал,  я  поняла,  что  произошло  и,  отбросив  "Фурию",
опустилась  возле  него  на  колени,  тщетно  стараясь  руками  остановить
кровотечение.
   - Джонатан, Джонатан, зачем ты ударил меня? Я же не хотела, я же любила
тебя, зачем ты, Джонатан?
   И в этот момент Нуар, парализованная тупым ужасом,  вдруг  поняла,  что
пьеса не могла окончиться иначе.  Именно  так  все  и  было  задумано.  Не
драматургом, конечно, нет, - режиссером Брайаном Элизаром.  И  лишь  из-за
ревнивого любовника своей матери я и получила эту роль. В  отношении  меня
Брайан мог быть уверен,  что  я  не  смогу  сдержать  эмоций  и  поступков
героини. Я  стала  просто  орудием  мщения  в  его  руках.  Глуповатому  и
безалаберному, но ни в чем не повинному Томми. Брайан рассчитал все.  Даже
скульптуру,  которой  Кейн  так  кстати  дал  имя  безжалостной   античной
мстительницы.
   - Господи, что с нами? - закричала Аллегра. - Я встретила  человечность
в инопланетянине и звериную жестокость  в  человеке,  которого  любила.  И
сама, сама стала зверем, стоило только испугаться. Что же с нами. Господи?
- Я посмотрела на свои руки, испачканные кровью. - Так кто из нас человек,
кто инопланетянин, кто чудовище? - Я упала на пол рядом с ним.
   Отделенная стеной, взревела толпа. Этот звук окончательно вернул меня к
реальности. Передо мной в луже крови лежал  бездыханный  Томми  Себастьян.
Зал продолжал бесноваться, и я вдруг поняла, что это  крик  восторга.  Что
именно этого-то они и ждали всегда, с момента возникновения  "веритэ",  со
времени римских гладиаторов.
   Свет погас, стена стала непроницаемо серой, и у меня мелькнула  нелепая
мысль, что сейчас надо выходить на поклон. Кто-то поднял меня за  плечи  и
потащил в кулисы. Я с трудом подняла голову и увидела Майлса. Он  был  все
еще в гриме и набедренной повязке.
   Откуда-то из темноты вынырнул Брайан и склонился надо мной.
   - Какой ужас. Господи, какой ужас. Но ты не  должна  бояться,  Нуар.  Я
уверен, суд оправдает тебя, вот  увидишь,  присяжные  признают  несчастный
случай.
   - Да? Какая жалость, -  вцепившись  в  руку  Майлса,  произнесла  я.  -
Значит, никто так и не узнает про ваш  лучший  спектакль?  Но  все  равно,
ничего, режиссура была прекрасна. Ведь Пиа Фишер отомщена, а это  главное,
правда?
   Брайан покачал головой и повернулся к Майлсу.
   - Боюсь, она не в себе. Отведи ее в гримерную, а я сейчас вызову врача.
   Я не сопротивлялась, просто переставлять ноги  не  было  сил,  и  Майлс
тащил меня почти волоком.  Уже  в  двери  я  обернулась  и  снова  увидела
Брайана. Подняв с пола "Фурию", он держал  ее  перед  собой  на  вытянутых
руках, чуть покачивая. И скульптура оглашала пространство победной  песней
мести.
   В серые, пасмурные дни, когда небо застлано тяжелыми, набрякшими скорым
дождем облаками, а порывы ледяного ветра пронизывают до  костей,  я  часто
думаю о Брайане Элизаре. Мне почему-то видит