вверху   под   слоем   земли   и
растительности. Мерик позволил  Джарке  спустить  его  на  десяток  футов,
дернул за веревку, повис в воздухе и  принялся  рассматривать  исполинский
бок Гриауля.
   Чешуйки имели шестиугольную форму, были тридцати футов в поперечнике  и
около половины этого расстояния в высоту. Среди цветов и оттенков основным
являлся бледный золотисто-зеленый, попадался также  и  белесый;  некоторые
чешуйки  заросли  голубоватым  мхом,  другие  -  лишайником,   чьи   узоры
представлялись символами неведомого змеиного  алфавита.  В  трещинах  вили
гнезда  птицы,  из  щелей  высовывались  и  колыхались  на  ветру   стебли
папоротника. Мерику почудилось, будто он оказался в чудесном висячем саду.
От осознания древности Гриауля у него закружилась  голова,  он  неожиданно
понял, что может смотреть только прямо перед собой,  и  висел  так,  точно
муха на теле гигантского зверя. Он утратил  всякое  ощущение  перспективы:
бок Гриауля заслонял небо, создавал свое собственное притяжение, и  Мерика
так и подмывало встать на него и пойти вверх без помощи веревки.  Он  было
извернулся, чтобы выполнить задуманное, но Джарке приняла рывок за  сигнал
и потянула веревку к себе. Она подняла Мерика вдоль крыла, проволокла  его
по грязи через папоротники и вытащила на лужайку. Бездыханный, он лежал  у
ее ног.
   - Хороша туша, да? - усмехнулась она.
   Когда Каттанэй  немного  оправился,  они  двинулись  по  направлению  к
Хэнгтауну, но не прошли и сотни ярдов по тропе, что вилась меж  деревьями,
как Джарке выхватила из-за пояса нож  и  метнула  его  в  выскочившего  из
подлеска зверька размером с енота.
   - Шипун, - сказала она, опустилась  на  колени  и  вынула  нож  из  шеи
зверька. - Мы называем их так, потому что они шипят на бегу. Они  питаются
змеями, но не прочь полакомиться и неосторожными детишками.
   Мерик присел рядом. Тело шипуна покрывал короткий черный мех, но голова
была лысой; ее бледная, как у трупа, кожа  морщилась  как  после  чересчур
долгого   пребывания   в   воде.   Раскосые   глаза,   плоский   нос;    в
непропорционально крупной пасти торчали устрашающего вида клыки.
   - Драконьи паразиты, -  проговорила  Джарке.  -  Живут  в  его  глотке,
прячутся за губой и нападают на других паразитов. - Она надавила  на  лапу
шипуна, и из той вылезли кривые, как крючья, когти. -  А  если  добычи  не
попадается, - женщина вырезала у  зверька  язык  ножом,  лезвие  которого,
подобно поверхности терки, усеяно было зубцами,  -  тогда  они  вылизывают
Гриауля.
   В Теочинте дракон представлялся  Мерику  заурядной  ящерицей  со  слабо
различимым биением жизни внутри, этаким осколком былого богатства ощущений
и чувств, однако теперь он начал подозревать, что  со  столь  замысловатым
биением жизни еще не сталкивался.
   - Моя бабка, - рассказывала Джарке, - уверяла, будто драконы в  старину
могли в мгновение ока долететь до солнца  и  вернуться  обратно,  и  будто
возвращались  они  с  шипунами  и  всеми  остальными.   Она   считала   их
бессмертными. А потом они сделались такими  большими,  что  Земля  уже  не
могла их вместить,  поэтому  сюда  заглядывал  один  молодняк,  -  женщина
состроила гримасу. - Не знаю, верить этому или нет.
   - Значит, ты глупа, - произнес Мерик.
   Джарке искоса поглядела на него, рука ее потянулась к поясу.
   - Как ты можешь жить здесь и сомневаться? - Мерик, похоже, сам удивился
тому, с какой яростью защищает миф. - Боже мой! Этот... -  Он  умолк,  ибо
заметил на лице женщины проблеск улыбки.
   Она прицокнула языком, чем-то, по всей видимости, довольная.
   - Пойдем. Я хочу достичь глаза до заката.


   Пики  сложенных  крыльев  Гриауля,  заросшие  снизу   доверху   травой,
кустарником и  карликовыми  деревьями,  образовывали  два  холма,  в  тени
которых, на берегу озерца, и примостился Хэнгтаун. Джарке  объяснила,  что
озерцо питает поток, бегущий с соседнего холма; у города он разливается, а
потом стекает по перепонкам  одного  из  крыльев  на  плечо  дракону.  Под
крылом, сказала  она,  очень  красиво,  там  папоротники  и  водопады,  но
горожане опасаются туда ходить.
   Издалека Хэнгтаун выглядел весьма живописно: старинные дома,  дымки  из
печных труб... Но при ближайшем рассмотрении дома превратились в кособокие
хижины с прорехами в стенах и разбитыми стеклами. У берега озера плавали в
мыльной пене пищевые отбросы и прочий мусор. На улицах было пусто, лишь на
некоторых  крылечках  сидели  мужчины.  Они   мрачно   кивали   Джарке   и
недружелюбно косились на Мерика. Ветер шевелил траву,  под  крышами  хижин
сновали пауки, и повсюду ощущались апатия и разложение.
   Джарке было как будто не по себе. Она, по-видимому,  решила  ни  с  кем
Мерика не знакомить и задержалась  в  городе  ровно  столько,  сколько  ей
понадобилось для того, чтобы взять  из  какой-то  хижины  еще  один  моток
веревки. Оставив Хэнгтаун позади, они  двинулись  между  крыльев  вниз  по
спинному хребту дракона - скоплению золотисто-зеленых столбов,  обагренных
лучами заходящего солнца.  Джарке  пустилась  рассказывать,  как  горожане
приспосабливаются к такой жизни. Травы, что растут  на  спине  Гриауля,  и
омертвевшие чешуйки считаются лекарствами и вроде бы  обладают  колдовской
силой. Кроме того, различные коллекционеры  интересуются  предметами  быта
предыдущих поколений хэнгтаунцев.
   - А еще существуют добытчики чешуи, - докончила Джарке  с  нескрываемым
отвращением. - Генри Сихи из Порт-Шантея платит им хорошие деньги за живые
чешуйки, и многие соблазняются, хоть и боятся, что  это  накличет  на  них
беду. - Она прошла несколько шагов в молчании, потом прибавила: - Но  есть
и такие, кто живет тут совсем по другим причинам.
   Лобный рог над глазами Гриауля был изогнут у основания, как у  нарвала,
и отклонялся назад, к  крыльям.  Джарке  пропустила  веревки  сквозь  ушки
вбитых в рог стержней,  обвязала  Мерика  и  обвязалась  сама.  Велев  ему
подождать, она спрыгнула с века.  Мгновение  спустя  Каттанэй  услышал  ее
голос. Когда он спускался, у него снова закружилась голова.  Он  разглядел
далеко внизу когтистую лапу, заметил  мшистые  клыки,  выступающие  из-под
невероятно  длинной  верхней  челюсти,  ударился  о   нее   и   беспомощно
затрепыхался в воздухе. Джарке поспешила ему на помощь и усадила  на  край
нижнего века.
   - Черт! - воскликнула она, топая ногой.
   Трехфунтовая  долька  соседней  чешуйки  соскользнула  с  места.  Мерик
присмотрелся повнимательнее: внешне ее  было  не  отличить  от  остальных,
однако между ней и  шкурой  дракона  виднелась  тонюсенькая  щель.  Джарке
брезгливо толкала ее до тех  пор,  пока  она  не  оказалась  вне  пределов
досягаемости.
   - Мы называем их хлопьями, - объяснила она в ответ на вопрос Мерика.  -
Какие-то насекомые. Суют  под  чешую  свои  хоботки  и  высасывают  кровь.
Видишь? - Она показала на стаю птиц, паривших рядом с  боком  Гриауля.  Те
внезапно разлетелись в стороны,  и  золотая  блестка  оторвалась  от  тела
дракона и понеслась в долину. - Птицы охотятся на них, разрывают и съедают
внутренности. - Джарке подсела к нему, помолчала и спросила: - Ты и впрямь
сможешь это сделать?
   - Что? Убить дракона?
   Она кивнула.
   - Разумеется, - проговорил он и не удержался, чтобы не  приврать,  -  я
разрабатывал свой способ много лет.
   - Но если вся краска будет у него на голове, как ты доставишь ее  туда,
куда нужно?
   - Очень просто: по трубам.
   - Ты умный парень, - проговорила Джарке  и  кивнула  снова.  Видя,  что
Мерик польщен и собирается ее поблагодарить, она добавила: -  Но  из  того
ничего не следует. Быть умным - невелика  заслуга,  все  равно,  что  быть
высоким. - Она отвернулась, и разговор оборвался.
   Мерик уже устал удивляться, но не мог не восхититься драконьим  глазом.
По его прикидкам, тот был футов семьдесят в длину и  пятьдесят  в  высоту;
его прикрывала полупрозрачная мембрана, начисто лишенная  даже  намека  на
мох или лишайник. Она посверкивала в лучах  закатного  солнца,  а  за  ней
угадывались иные цвета. Солнце опускалось  все  ниже,  и  мембрана  начала
подрагивать,  а  потом  разошлась  точно  посередине.  С   неторопливостью
театрального занавеса ее половинки  раздвинулись,  и  из-за  них  выглянул
огромный зрачок. При мысли о том, что Гриауль видит его,  Мерик  пришел  в
ужас и вскочил на ноги, но Джарке остановила художника.
   - Стой и смотри, - велела она.
   Впрочем, он и без того  не  способен  был  шевельнуться.  Глаз  дракона
зачаровывал. Зрачок был узким и густо-черным, а вот  радужная  оболочка...
Каттанэй никогда раньше не видел столь  ослепительных  оттенков  голубого,
алого и золотого. Те блики, которые он сперва принял за  отблески  заката,
были на деле своего рода фотическими реакциями. Кольца  света  зарождались
где-то в глубине зрачка, расширялись, затопляли радужную  и  гасли,  чтобы
уступить место следующим. Мерик ощущал тяжесть драконьего взора, в котором
таились неизмеримо древние мысли, и, словно вняв неслышному призыву, в его
сознание хлынули воспоминания, неожиданно яркие и отчетливые...
   Лишь с наступлением сумерек Каттанэй сообразил, что глаз закрылся.  Его
рот был разинут в безмолвном крике, глаза слезились  от  напряжения,  язык
словно приклеивался к небу. Джарке неподвижно сидела в тени.
   - По... - он судорожно сглотнул. - Поэтому ты живешь здесь, верно?
   - Отчасти, - ответила она. - Я вижу в нем то, что происходит,  то,  что
нужно изучать.
   Она встала, подошла к краю века  и  сплюнула.  Долина  внизу  выглядела
серой и неправдоподобной, холмы едва проступали из надвигающейся тьмы.
   - Я видела там тебя, - сказала Джарке.


   Неделю спустя, потратив много времени на исследования и разговоры,  они
возвратились в Теочинте. Отцы города встретили Мерика в  ратуше,  сообщили
ему, что его план одобрен, вручили художнику сундук с  пятьюстами  унциями
серебра и заявили, что все общественные запасы - в его  распоряжении.  Они
предложили повозку и сопровождающих, чтобы доставить сундук в  Регенсбург,
и справились, нет ли такой работы, какую  можно  было  бы  начать  в  его,
Каттанэя, отсутствие.
   Мерик взвесил на ладони серебряный слиток. Вот оно, желанное  богатство
- два, а может статься, и три года свободного труда безо  всяких  заказов.
Но как все переменилось  за  одну-единственную  неделю!  Он  посмотрел  на
Джарке. Та глядела в окно, явно оставляя решение за ним. Он положил слиток
обратно в сундук и прикрыл крышку.
   - Вам придется посылать другого, - сказал он.
   Отцы города недоуменно переглянулись, а Мерик засмеялся, -  он  хохотал
над тем, как легко отринул свои мечты и ожидания.


   "С первого посещения мною долины прошло одиннадцать лет, а с той  поры,
как  началась  раскраска  -  двенадцать.  Я  был  потрясен   произошедшими
изменениями. Множество холмов лишилось  растительности  и  превратилось  в
бурые кочки, диких животных не было и следа. Но сильнее  всего  изменился,
конечно же, сам Гриауль. Спину его заслоняли  подмости,  по  боку,  словно
пауки,  ползали  мастеровые,  все  чешуйки  были   либо   окрашены,   либо
загрунтованы.  В  башне,  которая  вздымалась  к   глазу   дракона,   было
полным-полно народа,  а  по  ночам  кальцинаторы  и  чаны  на  его  голове
выбрасывали  в  небо  языки   пламени,   и   казалось,   что   в   небесах
нежданно-негаданно возник еще один город. Внизу же появился и  разрастался
на  глазах  поселок,  среди  жителей  которого,   помимо   рабочих,   были
проститутки,   игроки,   различного   рода    бездельники    и    солдаты.
Умопомрачительная  стоимость  проекта  вынудила  власти  Теочинте  создать
регулярное воинское подразделение, которое совершало  набеги  на  соседние
земли, чтобы  хоть  как-то  возместить  колоссальные  расходы.  На  бойнях
ожидали своей очереди быть  переработанными  в  масла  и  красители  стада
испуганного домашнего скота.  По  улицам  громыхали  повозки  с  рудами  и
растительными продуктами. Я сам привез в Теочинте корни марены:  они  дают
чудесный розовый оттенок.
   Договориться с Каттанэем о встрече было не так-то просто.  Рисовать  он
не рисовал,  но  в  его  кабинете  сутки  напролет  толпились  инженеры  и
мастеровые, и он советовался  с  ними  или  занимался  чем-либо  не  менее
важным. Когда мы, наконец, встретились, я обнаружил, что, подобно Гриаулю,
он переменился коренным образом.  Его  волосы  поседели,  лоб  избороздили
морщины, а правое плечо уродовала шишка, результат неудачного падения.  Он
развеселился, узнав,  что  я  хочу  приобрести  картину,  то  есть  купить
раскрашенные чешуйки после смерти Гриауля, и, как мне кажется,  не  принял
меня всерьез.  Но  женщина  по  имени  Джарке,  его  постоянная  спутница,
сообщила Каттанэю, что на меня можно  положиться  и  что  я  уже  приобрел
несколько костей, зубы и даже грязь из-под  брюха  Гриауля.  Последнюю  я,
признаться, продал как обладающую магическими свойствами.
   - Что ж, - сказал Каттанэй, - пожалуй, кто-то должен ими владеть.
   Он пригласил меня наружу, мы вышли и стали рассматривать картину.
   - Вы сохраните их вместе? - спросил он.
   - Да, - ответил я.
   - Если вы дадите мне письменное обещание, - сказал он, - они ваши.
   Я приготовился к долгим препирательствам из-за цены, а потому пришел  в
известное замешательство, но еще больше меня смутили его следующие слова.
   - Вы полагаете, в этом есть толк? - поинтересовался он.
   Каттанэй не считал картину плодом своего воображения,  он  был  уверен,
что лишь раскрашивает те узоры, которые проявлялись на боку Гриауля, и что
после нанесения краски под ее слоем возникают новые изображения,  так  что
работу  нужно  постоянно  переделывать.  Он  относился  к   себе   как   к
мастеровому, а не как к представителю творческой профессии. Однако, как бы
то ни было, в Теочинте начали съезжаться люди  из  самых  разных  уголков,
чтобы полюбоваться на творение Каттанэя. Одни утверждали, будто  различают
в сверкании красок пророчества  о  грядущем.  Другие  переживали  духовное
преображение. Третьи, собратья-художники, переносили фрагменты картины  на
свои холсты в надежде добиться признания и успеха пускай даже  в  качестве
копиистов  Каттанэя.  Сама  по  себе  картина   была   маловразумительной:
бледно-золотистое пятно на боку дракона;  но  под  блестящей  поверхностью
находились мириады тонов и оттенков, которые, по  мере  того,  как  солнце
свершало свой путь по небесам  и  сияло  то  ярче,  то  тусклее,  обретали
бесчисленные формы, обращались в диковинные  фигуры,  словно  ожившие  под
взглядами наблюдателей. Я не  стану  и  пытаться  разнести  эти  формы  по
категориям, ибо их было не сосчитать; они отличались  друг  от  друга  как
условия, при которых их рассматривали. Однако скажу, что в  утро  нашей  с
Каттанэем встречи я,  человек  практичный  до  мозга  костей  и  полностью
обделенный  даром  визионерства,  чувствовал  себя  так,   будто   картина
поглотила меня, подхватила и помчала по  переплетениям  света  и  решеткам
радужных цветов, которые походили на озаренные солнцем края облаков,  мимо
сфер, спиралей, колец пламени..."
   Генри Сихи. "Пресловутый Гриауль"



   2

   В жизни Мерика с той поры, как он появился в долине, побывала  не  одна
женщина. Их притягивали его растущая слава и связь с тайной дракона, и  по
тем же причинам они и расставались с ним, чувствуя себя обескураженными  и
ненужными. Однако Лиз  была  иной.  Во-первых,  она  по-настоящему  любила
Мерика,  а  во-вторых,  была  замужем  за  человеком  по  имени  Пардиэль,
десятником бригады, которая обслуживала кальцинатор. Мужа она  не  любила,
но уважала,  а  потому  долго  и  тщательно  взвешивала  в  уме  возможные
последствия разрыва отношений с ним.
   Мерик еще не встречал женщины, столь склонной к самокопанию.  Она  была
моложе его на двенадцать лет,  высокая  и  статная;  высветленные  солнцем
волосы, карие глаза, которые темнели и  словно  обращались  внутрь  всякий
раз, когда она над чем-либо задумывалась. Она имела привычку анализировать
все, что хоть в какой-то мере ее затрагивало, исследовала свои эмоции так,
будто они были выводком диковинных насекомых, снятых ею с подола юбки.  Но
Мерик, несмотря на известные осложнения, считал эту  черту  характера  Лиз
скорее добродетелью, чем  недостатком.  Как  и  подобает  влюбленному,  он
вообще не находил в подруге изъянов. Чуть ли  не  год  напролет  они  были
самозабвенно счастливы, подолгу разговаривали, гуляли,  а  когда  Пардиэль
работал в две смены и вынужден  был  ночевать  у  своей  печи,  занимались
любовью в пещерах под крылом дракона.
   Горожане ходить туда по-прежнему  опасались.  Молва  уверяла,  что  там
обитает нечто гораздо хуже шипунов и хлопьев, и винила это самое  нечто  в
исчезновении любого, даже никудышнейшего из работников.  Однако  Мерик  не
особенно доверял слухам.  В  глубине  души  он  был  убежден,  что  выбран
Гриаулем на роль палача и что поэтому дракон никому не позволит  причинить
ему зло; к тому же только под крылом они с Лиз могли  не  опасаться  того,
что кто-нибудь их увидит.
   Под крыло уводила лесенка, грубо вырубленные в чешуе ступеньки  -  явно
постарались добытчики чешуи. Чтобы преодолеть ее, требовалось  незаурядное
мужество, ибо она возносилась над долиной на добрые шестьсот футов. Однако
Мерик и Лиз обвязывались для надежности веревками  и  постепенно,  гонимые
опаляющей страстью, приучились не обращать  внимания  на  зияющий  провал.
Обычно они забирались в пещерообразную полость футов на пятьдесят - дальше
Лиз идти отказывалась, поскольку, в отличие от Мерика, боялась; там стекал
с кожистых складок крыла ручеек.  Он  срывался  на  пол  пещеры  маленьким
водопадом.  Сама  пещера  выглядела  этаким   волшебным   гротом.   Сверху
свешивались вуалями эктоплазмы  омертвевшие  чешуйки,  повсюду  колыхались
огромные папоротники, кружили в полумраке ласточки. Иногда, лежа  рядом  с
Лиз, Мерик думал о том, что стук их сердец словно оживляет странное место;
ему чудилось, что стоит им уйти, как  вода  замирает  в  неподвижности,  а
ласточки куда-то пропадают. И вот,  веря  всей  душой  в  преобразующую  и
животворящую силу их взаимной привязанности, он как-то  утром,  когда  они
одевались и готовились к возвращению в Хэнгтаун, предложил Лиз уйти вместе
с ним.
   - На другой конец долины? - печально улыбнулась она. -  Кому  от  этого
будет лучше? Пардиэль пойдет за нами.
   - Нет, - ответил Мерик. - В другую страну. Куда угодно, лишь  бы  прочь
отсюда.
   - Мы не можем, - возразила она, пиная крыло, - не можем,  пока  Гриауль
жив. Или ты забыл?
   - Мы ведь не пытались.
   - Зато другие пробовали.
   - Но мы сумеем, я знаю, мы сумеем!
   - Ты романтик, - проговорила  она  и  бросила  взгляд  на  долину,  что
простерлась далеко внизу у драконьего брюха.  Рассветное  солнце  обагрило
холмы, и даже кончики крыльев Гриауля тускло отливали красным.
   - Разумеется, я романтик! - воскликнул он сердито и встал. - И что же в
том плохого?
   - Ты не оставишь свою работу, - Лиз вздохнула. - Чем ты займешься, если
мы уйдем? Или...
   - Ну почему надо все обсуждать заранее?! -  крикнул  Мерик.  -  Я  буду
татуировать слонов! Или расписывать  груди  великанов,  или  разукрашивать
китов! Чем не дело для меня?
   Она улыбнулась, и его гнев мгновенно иссяк.
   - Я вовсе  не  о  том,  -  сказала  она.  -  Мне  лишь  хочется  знать,
удовлетворишься ли ты чем-то иным.
   Она протянула Мерику руку, чтобы он помог  ей  подняться.  Обнимая  ее,
вдыхая аромат волос Лиз, он заметил вдруг крошечную человеческую  фигурку.
Она  казалась   совершенно   неправдоподобной   и,   даже   когда   начала
приближаться, все увеличиваясь  в  размерах,  напоминала  не  человека,  а
колдовскую замочную скважину в залитом алым светом склоне холма. Однако по
раскачивающейся походке и по широким плечам  Мерик  догадался,  что  видит
перед собой Парди